Они едва заметили, как автобус тронулся и выехал на шоссе; посланец не ждал от дороги ничего существенного, заботясь скорее о том, чтобы держать свое внимание в состоянии постоянной готовности, оберегая его от сбивающих с толку посторонних впечатлений, которые угрожали ему как внутри салона, так и извне, из-за трясущихся стен. Жена, сидя рядом с ним, безмолвно - словно дав себе некий тайный обет - терпела все неудобства, хотя накапливающееся напряжение время от времени отражалось в ее глазах или в каком-нибудь нервном жесте; порой ей все же не удавалось проглотить вырывающееся наружу замечание, касающееся какого-нибудь чувства, мысли или наблюдения, и она, сначала вполголоса, осторожно, потом, забывшись, все оживленнее высказывала их, ожидая ответа, и муж в конце концов обнаружил, что у них идет нормальный дорожный разговор. Он с досадой отвернулся к окну; если так пойдет дальше, тихая подрывная деятельность жены сведет на нет даже тот слабенький результат, которого он было добился в городе; ее присутствие ставило ограничения любой работе, все загоняя в рамки непозволительной в такой ситуации сдержанности, - вот она, цена его ошибки, плод легкомыслия, плод, за сладость которого ему уже приходится горько расплачиваться.
- Скоро нам сходить? - спросила жена.
- Я скажу, - ответил он. Во всяком случае, это будет, видимо, там, где кончается пологий подъем; более точных сведений они ни у кого не пытались узнать: унизительную эту помощь - хотя жена и говорила о ней как о чем-то таком, что само собой разумеется, - посланец в самом начале пути с раздражением отверг, словно ему предлагали воспользоваться костылем, и в дальнейшем жена целиком положилась на его память.
Пока что, однако, хрипя и хватая ртом воздух, они двигались вверх по склону; поверхность эта, разодранная болью, изрытая, исколотая оружием, поверхность, которая должна была бы ожесточенно, словно приступ лихорадки, трясти едущих по ней, швыряя их оземь то носом, то задом, валя набок, потом пинками заставляя вновь подниматься, - поверхность эта теперь была туго и без морщин натянута на ровную плоскость шоссе, став аккуратной, надежной транспортной артерией, проложенной в ничем не примечательной гористой местности; правда, ровная котловина внизу, нельзя отрицать, представляла собой трогательное зрелище, но, вообще, пейзаж был самым заурядным и с таким же успехом мог бы находиться где угодно; во всяком случае, посланец созерцал его с холодным равнодушием, почти с презрением.
В монотонно-натужном реве автобуса вдруг наметились изменения: выбравшись на ровное место, он со скрежетом сменил передачу и стал замедлять ход; судя по всему, они приближались к остановке.
Посланец поднялся с сиденья.
- Выходим, - сказал он жене.
Никто не вышел следом за ними; на этой заброшенной остановке ни у кого больше не нашлось дела, и, когда автобус двинулся дальше, они остались на вымершем плоскогорье одни - обстоятельство, впрочем, отрадное, для работы оно только на пользу.
Но где они находятся сейчас? Шоссе описывало здесь размашистый вираж и, метров через сто, опять уходило вниз, под уклон; при всем том возвышенность эта, место, где они стояли, беззащитные в убийственном сиянии полуденного солнца, все еще не было самой высокой точкой нагорья. Вокруг - лишенный растительности, усыпанный белым гравием, усиливающим солнечный свет до нестерпимой для глаз, ослепительной мощи, голый пустырь, и ничего больше; от длинного, приземистого барака, который, по расчетам посланца, должен был находиться левей и выше и в центральной части которого, перпендикулярно к основному строению, должен был вздыматься высокий навес, а главное, на мачте рядом с которым в такое время, в летний полдень, должен был вяло колыхаться флаг - на настоящий момент все равно какой, - словом, от этого барака не осталось и следа. Неужто обман? Или посланец сам где-то ошибся?.. Жена неподвижно, терпеливо стояла рядом, молча глядя на него; а он в это мгновение, которое, очевидно, должно было стать самым первым мгновением, предназначенным для долгожданного действия, стоял, парализованный беспомощностью, и тревожно озирался вокруг.
- Случилось что-нибудь? - несмело спросила жена; значит, крах уже отразился у него на лице; но может ли он признать это, может ли снова выглядеть слабым перед ней, перед женщиной?
- Я заблудился. Не знаю, куда идти, - ответил он.
- Давай спросим у кого-нибудь, - тихо сказала жена без всяких признаков удивления, улыбкой своей внося в это нелепое предложение магию простых вещей; и в душе посланца вдруг, словно жгучий стыд, разлилась горячая радость, что он не одинок, что у беспомощности его нашелся понимающий, доброжелательный свидетель.
- У кого? - вздохнул он.
- Да у кого угодно. Вон у него, например… - И она показала на приближавшегося к ним человека.
Правда, человек этот, по всей очевидности, направлялся не к ним и, не останови они его, скорее всего, прошел бы мимо, в сторону автобусной остановки.
Но Боже мой, что это был за человек! Посланец смотрел на него со все большим изумлением. Он был в походном костюме туриста, весь, с головы до ног, в крупную клетку; в эту жару на нем были спортивная куртка и брюки гольф, башмаки, шерстяные носки, а на голове красовалась кепка с козырьком, сшитая из того же клетчатого материала. Шагал он, словно на ходулях с осторожной уверенностью пробираясь по какой-то, хорошо известной ему трясине; на длинном носу сидели очки в золотой оправе; дружелюбная улыбка открывала зубной протез из чистого золота.
Как он оказался здесь, в этой безлюдной местности, причем именно в тот момент, когда в нем возникла необходимость? Кто он: паломник - или местный житель; реальность - или плод фантазии?.. Посланец терялся в догадках.
Во всяком случае, человек этот был тут, и он говорил: сомневаться в его реальности было невозможно. Как же, как же, он с удовольствием им поможет, блеснули его глаза; он вытянул длинную руку с большой костлявой кистью, но вытянул ее в направлении, прямо противоположном тому, которое имел в виду посланец. Стало быть, вы интересуетесь местной достопримечательностью? Ступайте в ту сторону, только поторопитесь, программа вот-вот начнется: там и кино, и музей, исторические руины и современные произведения, живым - зрелище, мертвым - упокоение; программа - разнообразна и поучительна, к тому же выверена по минутам, соответствие расписанию гарантировано, для каждого пункта - свой специалист, лектор или гид.
- Что-что?.. Что это вы говорите такое?! - ошеломленно смотрел на него посланец.
- Все так и есть, - улыбнулся человек.
- Вы что, там уже были? - с подозрением смотрел на него посланец.
- И не раз, - прозвучал гордый ответ.
- Зачем? - последовал резкий, как выстрел, вопрос.
- Я здесь живу недалеко, человек я одинокий; что мне делать по воскресеньям? - Незнакомец смотрел на посланца сердито, почти с упреком.
- Пойдем! - сказал посланец, беря жену под руку и поворачивая ее в указанном направлении. Человек этот - скорее всего, сумасшедший; если не сумасшедший, то, наверное, негодяй; что ж, какая разница: скоро выяснится, правду ли он сказал.
Они прошли всего несколько шагов - и оказались на вершине холма в форме усеченного конуса; легкое дуновение ветра освежило их разгоряченные лица; посланец невольно улыбнулся - так мы встречаем ожидаемое приветствие, - потом сделал глубокий, сосредоточенный вдох: так гурманы дегустируют аромат выдержанного вина… Но без помех работать ему, кажется, не удастся; глаза его сощурились от почти нестерпимого блеска: в некотором отдалении лучи солнца совершали безумную пляску на стеклянных и металлических плоскостях. Неужели автобусы? Да, это были автобусы, по всей видимости пустые, в ожидании своих пассажиров; почти полдюжины их замерло на парковочной площадке; они никак не могли относиться к парку местных транспортных средств: тем, серым и обшарпанным, было бы стыдно среди этих синих, красных, желтых, зеленых и коричневых шедевров автомобилестроения, некоторые горделиво несли на себе второй этаж, были оборудованы кондиционерами, и даже у самого скромного на боку красовалась яркая эмблема какой-нибудь турфирмы, прельщая путешественников громогласными обещаниями неслыханного комфорта и сервиса. Посланец подошел ближе, чтобы получше их рассмотреть: он видел названия городов, стран, далеких и близких, едва ли не со всех континентов Земли. Удар был неожиданным: на присутствие туристов он уж совсем не рассчитывал; хотя, если хорошенько подумать и даже если не принимать во внимание слова чудака в клетчатом, то не он ли сам виноват, что это обстоятельство застало его врасплох? Туристы - как муравьи: по крошке, по зернышку, неутомимо растаскивают они значимость вещей; каждым отдельным словом, каждой фотовспышкой чуть-чуть истирают, замасливают окружающую их немую весомость, - он должен, должен был предусмотреть, что эту возможность противник ни за что не упустит. Куда же они подевались? - с горьким любопытством огляделся он вокруг; то ли как раз имел место производственный перерыв, то ли, наоборот, приготовленные для них зрелища были в самом разгаре - этого он не мог понять; туристов нигде не было видно, и право владения пустынной этой территорией могли сейчас оспаривать у него лишь оставленные людьми автобусы с исходящей от них молчаливой угрозой.
Голос жены заставил его обернуться; торопливо шагая вперед, он оставил ее позади, и теперь она звала его. Она на что-то показывала; посланец поднял голову, чтобы проследить, что находится в направлении ее вытянутой руки.
- Смотри, ворота! - сказала женщина.
Да: на самом гребне холма, на границе земли и пустоты, где кончался крутой склон и воображение угадывало провал, стояли одинокие двустворчатые ворота, казалось ведущие в небо.
Посланец двинулся к ним с нарочитой медлительностью, словно осторожность эта определяла масштаб его надежды: неужели - те самые ворота?
Да, это вполне могли быть они; почему бы и нет: сам характер ландшафта и эта, видная отовсюду точка на верхней кромке склона - все словно создано для того, чтобы там стояли ворота. Как говорится, гипотеза имеет право на существование; вот только внезапное сердцебиение совсем ни к чему: конечно, сердце, оно без памяти набрасывается на каждый, даже пускай недоказанный шанс, увлекая на ложный путь разум, трезво взвешивающий факты; ведь логика памяти говорит: ворота должны были бы быть больше, а те, что видны отсюда, слишком уж незначительны, еле заметны, они теряются среди прочих деталей ландшафта, они почти смешны; а этот орнамент на створках! эти узоры! эти завитушки! Замысловатое переплетение чугунных кос, прядей и нитей, что перетекают друг в друга, пересекаются, низвергаются лавовыми каскадами, взаимосвязанными, словно дороги судьбы, - где они? Орнамент на этих воротах до того примитивен, что нет взгляда, который моментально не расшифровал бы его: ромбы, заурядные чугунные ромбы, вертикальными прямыми разделенные на параллельные ряды, с утолщениями в местах пересечения; нет, ничего не скажешь, работа хорошая, но это вовсе не то изощренное, возведенное в ранг искусства ремесленное изделие, каким оно должно бы быть; и все-таки, несмотря ни на что, все-таки это ворота; несомненно, ворота.
- Я вижу там, в середине, какие-то буквы, - сказала жена; они стояли слишком далеко, чтобы ясно различать сочетания букв - по всей видимости, два слова, которые, будучи вплетены в рисунок, казались отсюда всего лишь дополнительными завитушками. - К… ка… - пыталась она разобрать надпись.
- "Каждому свое", - подсказал ей посланец.
Она онемела; отвернувшись и склонив голову, она похожа была на сконфуженного ребенка, которого в разгар самозабвенной игры вдруг пристыдили за что-то.
- Странно, - тихо сказала она.
- Это точно, - улыбнулся посланец. - Для многих - наверняка странно. Но есть тут кое-что, заслуживающее внимания… надо только догадаться, - добавил он.
Женщина испытующе смотрела ему в лицо.
- Нашего внимания - тоже?
Посланец молчал.
- Ты меня задерживаешь, - сказал он через некоторое время. - Мне нужно идти.
Он широкими шагами двинулся вверх по склону и в два счета оказался возле ворот.
- Мне нужно все посмотреть, - пробормотал он.
Но той, для которой предназначалось это поспешное объяснение, больше похожее на отговорку - жены, - рядом не было. Он обернулся: она одиноко, потерянно стояла на прежнем месте. Она ни шагу не сделала следом за ним, не шевельнулась, чтобы его догнать; она лишь проводила его глазами, которые казались измученными от безрезультатной борьбы со слепящим солнечным светом. Подняв руку к лицу, тоненькой, жалкой тенью этой она пыталась защитить глаза; расстояние и безграничная пустота пространства внизу делали фигуру ее маленькой и бесконечно хрупкой, и посланец на минуту поддался щемящей безымянной жалости, которую внушала ему эта ранящая сердце картина. Что он может сделать для этой женщины? Сложив ладони рупором, он поднес их ко рту.
- Я вернусь! - крикнул он, стоя на фоне створки ворот.
Лицо жены, казалось, свело судорогой от усилия, с каким она ответила ему.
- Когда?.. - долетел к нему ее голос, отозвавшись в нем каким-то странным чувством, удивительным ощущением узнавания - словно он уже слышал это когда-то во сне… Да, именно этот вопрос должен был тут прозвучать; и прозвучать именно так: беспомощно растворяясь в пространстве и все же многократно усиливаясь благодаря эху, словно - да, - словно это был не один вопрос, заданный одной женщиной, его женой, а немые души неисчислимых вопросов, обитающие на этом склоне и воскрешенные одним живым голосом; посланец вдруг содрогнулся, осознав, что на сей раз именно он должен дать на него ответ.
- Через полтора часа, когда автобус пойдет обратно! - прокричал он.
Что за странная слабость вдруг овладела им? Почему он уступил требованию, которое даже не прозвучало еще? Он отвернулся, почти испугавшись себя самого: достаточно, он и так пожертвовал ради жены многим, слишком многим; теперь же - коли уж он загнал себя, опять же из-за нее, в тесные временные рамки - он не должен потратить впустую ни единой секунды.
ОШЕЛОМЛЕНИЕ.
ОСМОТР.
РЕСТОРАН
Он двинулся прямо к воротам; но, едва сделав шаг или два, замер, словно споткнувшись; то, что он должен был бы видеть все время и что - как второстепенное обстоятельство - оставалось, однако, вне поля его внимания, сейчас вдруг выросло перед ним как жесткий, упрямо сопротивляющийся любым манипуляциям факт: ворота были закрыты. Изначальный план: пройдя в них, ступить на арену предстоящей работы, - придется, видимо, изменить; уполномоченного вдруг охватила ярость. Значит, его вынуждают пойти в обход? Через заднюю дверь, крадучись проскользнуть туда, куда он должен войти с высоко поднятой головой, как победитель? Он ощутил острое желание просто броситься на ворота, вышибить или выдавить их, сломив это злобное и на каждом шагу возобновляющееся сопротивление вещей; однако трезвый разум быстро взял верх над чувствами.
От ворот его отделяли еще шага два-три; он должен был подняться к ним вверх по склону. Так что пока он не мог видеть, что находится за воротами: не мог видеть, что там начинается спуск. Однако, борясь с воротами, могли он устоять от соблазна бросить хотя бы один-единственный взгляд за ворота, подвергая тем самым риску главную цель, свою работу, ожидания, которые он связывал с тем, что должно ему там открыться?
И он двинулся по тропе; это была не столько тропа, сколько память о тех шагах, что проделали люди по этой земле, своего рода межа; она бежала вдоль остатков старой, съеденной ржавчиной, рассыпающейся колючей проволоки; по всей видимости, заботиться о ней никто не считал нужным: пускай ее разъедает время. Кончиками пальцев посланец коснулся колючек с осыпающейся ржавчиной; м-да, ловкий трюк, особенно в самом начале осмотра, констатировал он. Тому, кто видит эти останки ограды, ей-богу, трудно удержаться от соблазна остановиться и послушно поразмышлять над столь выразительным символом бренности… конечно, тому, кто не догадывается, что именно в этом и кроется цель противника и что вся комедия эта - не более чем наживка для доверчивых зевак-туристов. Но - грех отрицать, ловушка изощренная, решение остроумное, не мог не признать он; итак, к чему он должен еще приготовиться? Самое главное - никакой торопливости; он сейчас независим; никто не ставит перед ним условий или ограничений; он сам выбирает законы своей работы, сам перед собой несет ответственность и за ошибки, и за успехи. Здесь нужен иной метод, не тот, что внизу, в городе; здесь он не окружение должен вынудить давать показания, здесь он сам станет пробным камнем для всего, что увидит, здесь он сам должен говорить. Стать чем-то вроде музыкального инструмента, звучание которого и послужит сигналом; да, на сей раз он должен не раскрывать то, что прячется под видимостью, а сам раскрывать себя перед видимым; не собирать доказательства, а самому сыграть роль доказательства, выступить объективным, но неумолимым свидетелем, который ускорит хотя и нелегкий, хотя и больно ранящий сердце, но - триумф.
Еще один-два шага, и проволочное заграждение кончается; значит, там надо будет повернуть влево: тогда он увидит… Посланец остановился, собрался с мыслями; да, план местности - на всякий случай он держал его в кармане - доставать ни к чему. Столько заранее проведенных прикидок, замеров, проверок, перепроверок, столько времени на подготовку - все это должно было дать свои результаты: он точно знал, что предстанет перед его глазами, эта картина в ее застывших, уже мертвых контурах стояла перед ним, со всеми закоулками, площадями, строениями, проходами; ему ничего не нужно делать, только сопоставить увиденное с тем, что он и так знает, а потом растворить себя в этом знании, отождествить себя с ним.
Он повернулся и, находясь в той, самой выгодной для обзора точке возвышенности, откуда открывался широкий простор для глаза, отпустил взгляд на волю, как охотник пускает ловчего сокола; но, когда он осознал то, что перед ним открылось, он остолбенел.
Под ним лежало пустое поле; продуваемый всеми ветрами, заросший травой, голый склон холма, который тянулся от его ног до далекой темной полоски леса, охватывающего это поле подковой.
Кто совершил это святотатство? Природа? Или человеческие руки? Нет, такую безупречную работу природа сама по себе не способна проделать. Посланец потерянно огляделся: нигде ничего, лишь этот чистый и ровный отлогий склон с зеленым покровом, зовущим погулять по нему. Да, работа безупречная; хотя именно безупречность эта и выдает страх, который, по всей очевидности, породил ее. На сей раз они не позволили себе никаких уступок, ничего не доверили голой видимости, ни в чем не положились на случай, который, дескать, как-нибудь, да вывезет в лабиринте процессов естественной порчи и нестареющих фактов, могущих завести в пропасть рискованных выводов. И - разве они не достигли цели? Разве не возникает - уже! - сомнение относительно самого этого места?.. И посланца - впервые за всю поездку - охватило похожее на парализующее беспамятство тяжелых, полных кошмарных видений снов предчувствие неминуемого поражения.
За что же ему уцепиться, чтобы вновь обрести уверенность? Против чего бороться, если его лишили самих объектов борьбы? На чем испытать свою способность к сопротивлению, если ничто ей не противостоит? Он готовился к сражению, а обнаружил брошенное поле боя; сложить оружие его вынуждает не враг, а - отсутствие такового…