- А что, если у меня есть запись голоса Бринкли, где он, громко и разборчиво, дает разрешение на выплату взятки в три миллиона долларов одному из конголезских делегатов? Он говорит по спутниковому телефону от имени безымянного Синдиката. Как по-твоему, это достаточно веское доказательство?
- С кем он разговаривал?
- С Филипом. С независимым консультантом. Филипу нужно было срочно переговорить с членом Синдиката, уполномоченным разрешить выплату трех миллионов долларов. Им оказался Джек Бринкли. Можешь прослушать запись целиком: с того места, где делегат требует денег, до момента, когда Бринкли дает добро на взятку.
- Да иди ты!
- Это правда.
- А ну-ка, покажи пленку. Я должен ее прослушать. И проверить, черт ее дери, на подлинность.
- Да пожалуйста. Поехали к тебе в офис, там послушаем. Можешь взять у меня интервью, расскажу всю историю своими словами. Можешь меня сфотографировать, можешь шлепнуть снимок на первую полосу, рядом с рожей Бринкли. Но при одном условии… - Я на секунду зажмурился. Неужели это действительно я говорю? - Если ты дашь мне слово чести, прямо здесь, в присутствии двоих свидетелей, что статья выйдет в ближайшее воскресенье. Да или нет?
В наступившей тишине, которая до сих пор звенит у меня в ушах, я поднял сумку с пола на колени, но на стол на всякий пожарный выкладывать не стал. Блокноты хранились в большом отделении, семь кассет - в маленьком. Прижав сумку к животу, я расстегнул молнию маленького отделения и замер в ожидании ответа Торна.
- Условия приняты, - пробормотал он.
- То есть "да"?
- Да, черт бы тебя побрал. В воскресенье напечатаем.
Я повернулся к Желе и Софи, посмотрел каждому из них прямо в глаза:
- Вы оба слышали. Торн опубликует статью в ближайшее воскресенье, и не позже. Да?
- Да.
- Да.
Я сунул руку в сумку и одну за другой стал перебирать кассеты, ища пленку под пятым номером, с записью пытки Хаджа, и пленку номер шесть, где лорд Бринкли соглашается на три миллиона долларов. Но чем дольше я копался в сумке, тем более утверждался в подозрении, что пленки там не все и отсутствуют именно пятая и шестая. Не очень-то я и удивился. Расстегнул молнию большого отделения и поискал еще среди блокнотов. Для порядка заглянул и в самое крошечное отделение на внешней стороне, по сути, и не отделение даже, а так, кармашек для проездного билета или шоколадки. Но кассет не оказалось и там, да и с чего бы им там лежать? Они были в Богноре.
Увлекшись воссозданием цепочки событий, я не слишком интересовался реакцией моих собеседников, которая, насколько помню, варьировалась от скептицизма (Торн) до заполошной суеты (Желе). Я рассыпался в извинениях: вот я дурак, наверное, дома оставил и так далее. Записал телефон Софи: дескать, как найду, позвоню. Пропустил мимо ушей ядовитые намеки Торна, что я пытался его подставить. Я попрощался со всеми, сказал "до скорой встречи", но не думаю, что мне поверили, я и сам-то себе не верил. Потом взял такси и, наплевав на конспирацию, поехал прямиком домой, к мистеру Хакиму.
Осуждал ли я Ханну? Вовсе нет. Наоборот, моя любовь вспыхнула с новой силой. Еще по дороге, не успев уединиться в нашем святилище, я восхищался ее мужеством перед лицом противника - меня. Дома, стоя перед открытым шкафом, я с гордостью, а не с возмущением убедился, что визитная карточка Хаджа с нацарапанным на обороте электронным адресом уехала вместе с пленками в Богнор. Ханна с самого начала понимала, что на Бринкли не стоит полагаться. Ей не нужны были однодневные семинары по личной безопасности, чтобы понять, что в Сальво вирусом засели остатки наивной верности не той стороне, которые выветрятся лишь со временем. Она не желала, чтобы Ноа провел свой день рождения в зоне военного конфликта, и избрала собственный путь, как и я. Мы свернули с одной тропы в разных направлениях: она к своим соотечественникам, я - к своим. Мне не за что было ее прощать. На каминной доске висела программа их поездки: "12:00 - обед и спевка в молодежном общежитии; 14:30 - дневное представление пьесы "Ветер в ивах" танцевально-драматического коллектива города Богнор; 17:30 - вечер в семьях благотворителей". Еще пять часов. Через пять часов я смогу достойно ответить на ее пылкие признания, так же поклясться ей в безграничной и неизменной любви.
Я включил двенадцатичасовые новости.
Разрабатываются законы о преследовании исламистских активистов. Созданы особые трибуналы, которые будут тайно рассматривать дела, связанные с терроризмом. Американский спецназ захватил в Пакистане египтянина, подозреваемого в организации взрывов. Продолжаются поиски тридцатилетнего мужчины афро-карибского происхождения в связи - внимание! - с подозрением в убийстве двух малолетних девочек.
Наполняю ванну. Лежу в воде. Ловлю себя на том, что напеваю песенку Хаджа. Зачем человеку петь после пыток? - спрашивала меня Ханна. Ее пациенты не поют, так почему же пел Хадж? На кой вообще взрослый мужчина, которому только что выдали горячих, затягивает слащавый гимн о добродетели маленькой девочки?
Вылезаю из ванны. С транзисторным приемником в руках стою у окна, обмотанный банным полотенцем. Через тюлевые занавески разглядываю безымянный зеленый фургон, припаркованный неподалеку от ворот пансиона. Небывалое количество осадков выпало в Южной Индии. Крупные оползни. По предварительным оценкам, много человеческих жертв. А теперь - новости крикета.
Пять часов. Прохожу свою привычную милю, однако вопреки всем инструкциям звоню из той же телефонной будки. Бросаю монету в один фунт, вторую держу наготове, но слышу лишь автоответчик Грейс. Если это Войтек, пусть перезвонит после десяти вечера, когда она будет в постели одна! Заливистый смех. А если это Сальво, пусть не стесняется оставить любовное послание для Ханны. Пытаюсь не стесняться:
- Ханна, дорогая, я люблю тебя.
Из соображений безопасности подавляю желание добавить: я знаю, что ты сделала, и считаю, что ты поступила правильно.
Кружным путем, боковыми улицами возвращаюсь в пансион мистера Хакима. Мимо призрачными всадниками проносятся велосипедисты, расплодившиеся после взрывов в метро. Зеленый фургон без каких-либо опознавательных знаков по-прежнему торчит у ворот. Талончика на парковку не видно. Слушаю шестичасовые новости. Мир не изменился с двух часов дня.
Надо бы поесть, чтобы отвлечься. В крохотном холодильничке позавчерашняя пицца, чесночная колбаса, ржаной хлеб, маринованные корнишоны и моя любимая паста "Мармайт". Когда Ханна только приехала из Уганды, она снимала крошечную комнатку на двоих с медсестрой из Германии и до сих пор считает, что англичане все как один обожают копченые колбаски, кислую капусту и пьют мятный чай. Отсюда и серебристая упаковка мятного чая в холодильничке у мистера Хакима. Как и все медсестры, Ханна кладет в холодильник любые продукты, независимо от того, портятся они или нет. Ее лозунг: не можешь стерилизовать - заморозь! Отогреваю масло, прежде чем намазать на ржаной хлеб. Сверху намазываю "Мармайт". Жую неторопливо. Глотаю осторожно.
Семичасовые новости ничем не отличаются от шестичасовых. Неужели за пять часов никто в мире пальцем не пошевелил? Наплевав на соображения безопасности, выхожу в интернет, прокручиваю ленту давно не новых новостей. Террористы-смертники в Багдаде: сорок человек погибших, сотни пострадавших - или наоборот? Недавно назначенный посол США в ООН выдвинул еще пятьдесят возражений против предложенных реформ. Президента Франции положили в больницу - или выписали? Его заболевание объявлено государственной тайной - кажется, у него глазная инфекция. По неподтвержденным сообщениям из столицы Конго Киншасы, в восточном регионе страны неожиданно вспыхнул вооруженный конфликт между соперничающими военизированными группировками.
Звонит радужный телефон Ханны. Бросаюсь в другой конец комнаты, хватаю мобильник и возвращаюсь к монитору.
- Сальво?
- Ханна. Ну слава богу. Привет.
Источники, близкие к правительственным кругам в Киншасе, винят в произошедшем "империалистические элементы в Руанде". Руанда отрицает свою причастность к конфликту.
- У тебя все хорошо, Сальво? Я так тебя люблю. Говорит по-французски, на нашем языке любви.
- Все хорошо. Отлично. Жду не дождусь твоего возвращения. А ты как?
- Я так тебя люблю, Сальво, что это даже глупо. Грейс говорит, она в жизни не видела, чтобы такая здравомыслящая женщина влюбилась до потери сознания.
В областях, граничащих с Руандой, все спокойно, сведений о каких-либо необычных передвижениях не поступало.
Я сражаюсь сразу на трех фронтах, Макси бы не одобрил. Я пытаюсь одновременно слушать Ханну, отвечать ей и соображать, стоит ли делиться прочитанным или повременить, поскольку пока не ясно, наша это война или нет.
- Знаешь что, Сальво?
- Что, милая?
- С тех пор как мы познакомились, я похудела на полтора килограмма.
И как тут прикажете реагировать?
- Это все из-за непривычных упражнений! - кричу. - Это я виноват!
- Сальво?
- Что, любовь моя?
- Я нехорошо поступила, Сальво. Мне нужно тебе кое в чем признаться.
Представитель посольства Великобритании в Киншасе называет слухи о возглавляемых англичанами наемниках в регионе "абсурдными фантазиями".
Ну конечно он прав! Как же иначе! Ведь до переворота еще девять дней! Или Бринкли скомандовал наступление, едва я выскочил из его дома?
- Слушай, ничего плохого ты не сделала. Все в порядке. Правда! Не важно, о чем речь. Я все знаю. Расскажешь, когда вернешься, ладно?
В отдалении слышится пронзительный детский визг.
- Ой, Сальво, мне пора.
- Понимаю, беги. Люблю тебя.
Конец ласковым словам. Отбой.
Четверо швейцарских авиационных техников, попавших под перекрестный огонь, требуют защиты у командира войск ООН в Букаву.
Усевшись в кресло-качалку, ставлю приемник рядом с собой на столик и изучаю узоры на обоях миссис Хаким, пока Гэвин, наш корреспондент в Центральной Африке, сообщает известные на данный момент подробности произошедшего:
По словам правительства в Киншасе, военный переворот, поддерживаемый руандийцами, пресечен на корню благодаря блестяще проведенной операции сил безопасности, основанной на самых точных разведданных.
Власти Киншасы высказывают подозрение, что к перевороту причастны Франция и Бельгия, однако не исключают участия и других, пока не названных, западных держав.
Двадцать два игрока одного из африканских футбольных клубов, прибывших в Букаву, задержаны для допроса в связи с обнаружением тайного склада стрелкового оружия и крупнокалиберных пулеметов в аэропорту Кавуму.
Об убитых и раненых не сообщается. Пока не установлено, из какой африканской страны прибыли в Букаву задержанные футболисты.
Швейцарское посольство в Киншасе отказалось на данном этапе давать какие-либо разъяснения относительно четырех авиационных техников. Запросы об их проездных документах уже направлены в Берн.
Спасибо, Гэвин. Выпуск последних известий закончен. Последние сомнения отпали.
Комната отдыха миссис Хаким обставлена с претензией на роскошь, в ней удобные кресла с подлокотниками, а на стене висит картина маслом: гурии танцуют на берегу райского озера. Через час здесь соберутся азиатские торговцы, чтобы, дымя крепкими сигаретами, смотреть бесконечное болливудское кино по телевизору размером с "кадиллак", а пока я в полной тишине, словно в похоронном бюро, смотрю десятичасовые вечерние новости. В кандалах человек преображается. Бенни как-то съежился. Антон, наоборот, распух. Паук вырос сантиметров на двадцать, с тех пор как в импровизированном поварском колпаке разносил тарелки. Но звезда представления не пакистанец в голубом шлеме, командующий силами ООН, и не полковник конголезской армии с офицерской тросточкой, а наш шкипер Макси в брюках цвета хаки без ремня и в намокшей от пота рубашке без одного рукава.
Эти брюки - все, что осталось от универсального костюма на все случаи жизни. В последний раз я его видел, когда Макси отдавал мне белый конверт с семью тысячами долларов, которые он, щедрая душа, вытряс для меня из Синдиката. Вместе с Букиными очками, увеличивающими глаза, куда-то подевалось и пленившее меня обаяние, однако в остальном Макси отлично вошел в роль - на лице написана упрямая решимость не сдаваться и не признавать поражения, сколько бы его ни секли у позорного столба. Пуленепробиваемые руки, скованные наручниками впереди, скрещены, точно собачьи лапы. На одной ноге высокий ботинок со шнуровкой, другая, босая, симметрична голому плечу. Но передвигается он медленно не из-за утерянного ботинка, просто кандалы на ногах явно слишком тесные и цепь между ними слишком коротка для человека его роста. Он смотрит с экрана прямо на меня, яростное движение губ легко расшифровать и без звука: "Да пошел ты!" До меня не сразу доходит, что пожелание адресовано оператору, а не лично мне.
Следом за неловко шагающим Макси плетутся Антон и Бенни, прикованные друг к другу и к своему Шкиперу. У Антона на щеке ссадина - не иначе, полез куда не надо. Бенни кажется меньше ростом из-за цепей, вынуждающих его горбиться и волочить ноги. Его седой "конский хвост" под корень отрезан чьим-то ножом-панга - такое впечатление, что Бенни готовили к гильотине. За ним идет Паук, мастер самодельных электропогонялок и мой коллега слухач-мазурик; оковы не портят его осанки. Кепку с него не сняли, что позволяет ему сохранять определенное достоинство. Он же у нас акробат, поэтому, в отличие от ковыляющих товарищей, двигается легко. Вчетвером они напоминают неуклюжих танцоров конга, дергающихся туда-сюда, не в состоянии уловить ритм.
За белыми тянется вдаль шеренга "футболистов", около двадцати человек, - печальные черные тени. Ветераны, ни одного новичка, лучшие бойцы в мире. Я взволнованно пытаюсь разглядеть среди них Дьедонне или Франко: вдруг в неразберихе проваленной операции они каким-то образом угодили в самое пекло? С облегчением констатирую, что ни громадной туши старого воина-инвалида, ни тощего как скелет лидера баньямуленге не видно. Хаджа не ищу, что-то мне подсказывает, что его там нет. Комментаторы упоминают колоритную деталь: Макси - известный пока только как "предполагаемый главарь" - исхитрился в момент ареста проглотить свою сим-карточку.
Вернувшись в комнату, продолжаю изучать обои миссис Хаким. По радио передают интервью с парламентским заместителем министра иностранных дел.
- Наши руки кристально чисты, спасибо, что спросили, Эндрю, - сообщает она корреспонденту с резковатой откровенностью в лучших традициях новых лейбористов. - Правительство ее величества, поверьте мне, никакого отношения к происходящему не имеет. Ладно, допустим кто-то из них англичанин. Ну и что с того?! Прямо скажем, не думала, что вы настолько нас не уважаете. По нашим данным, это халтурная инициатива некомпетентных частных лиц. Только не надо изводить меня вопросами, чья именно, - я понятия не имею! Зато мне совершенно ясно, что операция проводилась дилетантами, а мы, за кого бы вы нас ни держали, все-таки профессионалы. И я, Эндрю, как и вы, выступаю за свободу слова! Спокойной ночи!
Макси обретает фамилию - одна из бывших жен увидела его по телевизору. Очень милый человек, из тех, кто никогда не взрослеет, сын приходского священника. Учился в военном училище в Сандхерсте, заведовал школой альпинизма в Патагонии, работал по контракту в Арабских Эмиратах, жизнерадостно щебечет она. Некий ученый из Конго, называющий себя Просветителем и подозреваемый в организации переворота, ушел в подполье. Интерпол ведет расследование. О лорде Бринкли, о его анонимном международном Синдикате, о планах по захвату рудников Восточного Конго - ни слова. О ливанских мошенниках, независимых консультантах и их друзьях - опять-таки молчок. Все они, надо полагать, играли в гольф.
Я лежу на кровати, слушая, как латунные настенные часы миссис Хаким каждые четверть часа отбивают время. Представляю себе Макси, прикованного цепями к позорному столбу. Светает, восходит солнце, а я все еще лежу и все еще без оков. Вот уже и семь утра, восемь. Часы усердно бьют каждые пятнадцать минут. Трель радужного телефончика.
- Сальво?
Да, Грейс.
Почему она молчит? Или она передает мобильник Ханне? Тогда почему Ханна не берет его? На заднем плане невнятый гул. Начальственный женский голос с североанглийским акцентом выкрикивает мужское имя. Что еще за Сирил Эйнли? В жизни не встречал ни одного Сирила и ни одного Эйнли. Где они? В больнице? В каком-то зале ожидания? Все эти мысли проносятся в моей голове за секунду-другую. Да что там - за долю секунды, пока тренированное ухо слухача принимает мельчайшие звуковые сигналы.
- Это ты, Сальво?
Да, Грейс. Это Сальво.
Ее голос звучит приглушенно. Может, она звонит откуда-то, где не разрешается пользоваться мобильными? Нет, я слышу и другие телефонные разговоры. Грейс прижимает трубку к губам, да еще рот ладонью прикрывает. И вдруг ее прорывает: слова льются безумным, безудержным потоком, который она не могла бы прервать, даже если бы захотела, а я не мог и подавно.
- Ее похитили, Сальво, одному богу известно, кто такие, я в полицейском участке, заявление подала, не могу долго говорить, они ее прямо на улице у церкви схватили, она была рядом со мной, мы только сплавили детишек, а Амелия под конец закатила истерику, и ее мамаша заявила, дескать, мы ей ребенка испортили, мы с Ханной шли вниз под горку, злые как черти на неблагодарную тетку, и тут машина останавливается, из нее два мужика выходят, один черный, другой белый, на вид обычные парни, Сальво, а за рулем женщина, белая, она все время смотрела вперед, даже головы не повернула, а черный парень подошел и говорит: "Привет, Ханна" - и вдруг обнял ее за талию, будто старый друг, и мигом втащил в машину, и они тут же уехали, а эта славная дама в полиции, она все спрашивала меня, какой марки была машина, и показывала разные фотографии, часами мурыжила, а Ханна, она мне даже слова не успела сказать, и теперь в полиции мне говорят, а вдруг она на самом деле хотела с ними уехать, может, это ее парень был или, может, она решила подзаработать, обслужив обоих, как будто Ханна на такое способна, они ее схватили средь бела дня и увезли, а эта милая дама в полиции сказала, что она, может, вообще проститутка, а может, и ты, Грейс, тоже, и кстати, отвлекать полицию от работы - это, между прочим, преступление, Грейс, к твоему сведению, ну тут я ей жару задала, повесьте табличку, черт вас дери, что, мол, чернокожих в упор не видим, и вот теперь она со всеми тут разговаривает, кроме меня…
- Грейс!
Повторяю ее имя несколько раз. Потом задаю ей вопросы - как ребенку, пытаясь успокоить, а не напугать еще больше. Что случилось? Нет, не сейчас, а в Богноре, когда вы были вместе. Я имею в виду, в первую ночь, когда Ханна якобы пошла в кино со старшими детьми. Да-да, в ту ночь.
- Это был сюрприз для тебя, Сальво.
Что за сюрприз?
- Она что-то для тебя записывала, какой-то аудиофайл, так она сказала, какую-то музыку, которая ей самой очень нравится и которую она хотела подарить тебе. Это был секрет.