– Наш язык, наш клад нетленный, – выводил Лоринков.
– От безверия укрытый, свет жемчужин драгоценных, над отчизною разлитый, – пел он.
– Наш язык – душа живая пробуждённого народа, – пел он.
– Кто не любит наш язык, тот сын проститутки и урода! – ревел зал.
На этой строчке с потолка сыпались конфетти, и опускались обручи с голыми женщинами. Зал ревел… Кембел визжала, и все пыталась снять с себя несуществующие трусики. Кто-то поливал собравшихся шампанским.
В пьяном угаре проводила последние дни молдавская эмиграция…
* * *
…после представления Лоринков, получив на руки чистыми семьдесят пять фунтов, переоделся, смыл грим, и вышел в переулок за клубом. Оглянулся, нет ли никого, – убедился, что один, – подошел на носках к мусорному баку, тихонько открыл крышку. Взял банан, нетронутый почти, пучок зелени, аж половина сэндвича, что там еще… пакетик чипсов тоже взял, хоть и вредная это еда. Вздрогнул, когда увидел тень.
– Это я, – сказал гитарист Кассиян.
– Не нужно смущаться, – сказал он.
– Лоринков, я хотел сказать вам, что… ухожу из ВИА, – сказал он.
– Я записался матросом на рыбацкое судно, следующее в Малазию – сказал он.
– А в чем дело, Октав? – сказал Лоринков.
– Послушайте, это же ненадолго, – сказал он.
– Вот отобьем Кишинев обратно, и заживем, как прежде, – сказал он.
– Девочки, шампанское, бюджет разворовывать, а быдлу можно будет про патриотизм прогонять, – сказал он.
– Нет, я не верю, что что-то изменится, – сказал гитарист грустно.
– Так все… пусть, бессмысленно, девочки, шампанское… угар… а ведь проиграли… проиграли мы все! – воскликнул он.
– Это как советская Россия, – сказал он.
– Все думали, что она падет, а она… – сказал он.
– Она пала! – сказал Лоринков.
– Да, но через сколько лет?! – сказал гитарист.
Лоринков оглядел гитариста. Тот выглядел отощавшим и правда отчаялся. А ведь элитой был, "золотой молодежью" был, с огорчением подумал Лоринков. Девочки, шампанское, бюджет… а быдлу про патриотизм прогонял, с огорчением подумал Лоринков. И как сломался. Матросом на рыбацкое судно… Лоринков вспомнил, как подобрал молодого оголодавшего парня на мостовой, и сунул его в ВИА, хоть тот играть на гитаре и не умел. И до сих пор не умеет. Гитара была с секретом, китайская, самая играла… Пропадет ведь, подумал Лоринков. Сделал последнюю попытку.
– Послушайте, Октав, – сказал он.
– Вы же пусть и бывший, но представитель молдавской золотой молодежи, – сказал он.
– Вы, стало быть, руками ни разу в жизни не работали, – сказал он.
– Да и головой, – сказал он.
– Ну, куда вам на судно? – сказал он.
– Кем вы там будете, носовой фигурой на корабле, что ли? – сказал он.
– Я уже обо всем договорился, – сказал гитарист.
– Я буду в кают-компании на склянках играть, – сказал он.
Лоринков помолчал. Со вздохом достал из кармана деньги, отсчитал двадцатку… Подумал, махнул рукой, сунул в карман гитаристу все, что было. Снял галстук-бабочку, завернул ее в последний носовой платок. Отдал. Перекрестил.
– Прощайте, Кассиан, – сказал он.
– Зла на меня не держите, – сказал он.
– Вы человек молодой, позвольте совет-с вам дать, – сказал он.
– Молдаване народ злой, неблагодарный и завистливый, – сказал он.
– Не поддавайтесь, не становитесь таким же! – сказал он.
– Сохраните сердце в чистоте и доброте, – сказал он.
– Спасибо вам, – сказал гитарист.
– Я не забуду вашей доброты никогда, – сказал он.
– Питор ты гребанный, – сказал он, когда Лоринков ушел.
– Членосос млядь, галстук он мне потертый сунул, – сказал он.
– Платок какой-то… на кой мне платок чмошный? – сказал он и шмыгнул.
– Фунты… почти сотня… зажал небось больше козел, – сказал он.
– Вафел мля, – сказал он.
Смачно плюнул вслед Лоринкову и ушел в море.
* * *
Лоринков брел по улицам Лондона, покачиваясь от голода и усталости.
Дома ждала семья, но домой не хотелось. Самое страшное в детях было то, что глядели они так, словно все понимают. Не просили, не ныли, не жаловались. Боже ты мой, думал Лоринков. Вспомнил, как дома, в Кишиневе, в прошлой жизни еще, все мальчишку отчитывал, если тот на что жаловался. Все боялся слабину дать, мужчину воспитывал. Вот и воспитал. Мальчишка сидел дома, – потому что одежда новая денег стоила, – да все в окно глядел, на улицу. Но не плакал никогда и ничего не просил, хотя видно было: того хочется, сего хочется… Сжал Лоринков зубы до хруста, вспомнив внезапно серьезное и взрослое лицо сына. Жена молчала, все понимала, да что толку-то с ее понимания, с внезапным озлоблением подумал Лоринков. Небось, все думает, почему не сдамся, не уедем в США или Канаду, как все люди, трудиться да жить, а все здесь, в Лондоне, в угаре, ждем чего-то, а чего? Кишинев, прежняя жизнь, писательство, книги… Не вернуть, не вернуть… Устал я, устал, подумал он. А, фунты же есть, подумал он. Сейчас еды куплю, а потом… Отдал же деньги гитаристу сраному, вспомнил он, и даже не расстроился. Машинально свернул к публичному дому, где в давали ему еще в кредит. Выбросил мысли о сыне, жене. Я скала, думал он, скала, человек-скала я…
В борделе выпил рюмашку кемпбеловки, – водка с кофе, – и лег на постель в обуви. Зашла мамка, тоже из молдаван. Усатая, жирная, Павличенку фамилия ее… Усмешку на жирном лице прячет.
– Кого сегодня изволите, Владимир Владимирович? – спрашивает.
– Англичаночку может? – спрашивает.
– Все твои "англичаночки" "гэкают" как Наташа Королева, – сказал Лоринков.
– Давай что-нибудь этакое… наше, – сказал он.
– Русскоязычную давай, – сказал он.
Мамаша кивнула, вышла. Зашла русскоязычная шлюха. Что в ней такого, подумал Лоринков. Шлюха как шлюха.
– По-русски говоришь хоть? – сказал он шлюхе.
– А как же, – обиделась она.
– Я всю молодость, знаете, провела в чтении, – сказала она.
– Орал, анал, интеллектуал, – сказала она.
– Критиком в "Литературной России" пробавлялась, – сказала она.
Лоринков лежал, шлюха старалась, да все тараторила.
– А из писателей, знаете, я предпочитаю Коэльо и Лоринкова, – сказала она.
– Интересно, как этот Лоринков выглядит? – сказала она мечтательно.
– Ну-у-у, – сказал Лоринков.
– Небось, жгучий брюнет, мачо, – сказала она.
– Э-э-. э, – сказал Лоринков и утер пот с лысины.
– Симпатичный молдаванин небось, – сказала она выгибаясь.
– Аа-а-а, – сказал Лоринков.
– А вы, кстати, кто? – сказала она подпрыгивая.
– Я болгарин, – привычно соврал Лоринков.
– Ясно, – сказала она разочарованно.
Подпрыгнула еще разок и затихла.
– Еще выпить желаете? – сказала она.
– Давай, кредит у меня открыт еще, – сказал Лоринков.
Шлюха встала к двери, крикнула:
– Еще выпить!
Лоринков и шлюха вернулись в постель. Глядя на шевелящуюся внизу простыню, Лоринков задремал.
* * *
Очнулся Лоринков от холода. Простыни на нем не было, шлюхи в комнате тоже не было, зато сидел в углу строгий седой человек в костюме, с пистолетом и волевым лицом.
– Вы, простите, кто? – сказал Лоринков.
– Уполномоченный эмиссар Кишинева, Ион Друце, – сказал мужчина.
– Евровичок, – сказал беззлобно Лоринков и рванулся было к оружию.
– Без шуток, – сказал мужчина и показал пистолет.
– Я прибыл предложить вам покинуть Лондон и вернуться в Молдавию, – сказал он.
– Ага, чтобы вы там меня в расход пустили как заложника, или на Вадуллуйводки сослали, – сказал Лоринков.
– Не дурите, – сказал Друце.
– Молодое молдавское правительство жаждет привлечь на свою сторону интеллектуальную элиту страны, – сказал он.
– Мы предлагаем вам пост главы союза писателей Молдавии, персональное авто, и возможности для свободного творчества, – сказал он.
– Пенсия, детский сад, дом, персональная обслуга, – сказал он.
– Все, что от вас нужно, это ваше возвращение на родину, – сказал он.
– Хватит шароебиться по кабакам за границей, – сказал он.
– Эмиграция все проиграла, народ их не примет, поймите, – сказал он.
– Многие уже вернулись, – сказал он.
– Хореограф Поклитару, драматург Есинеску, поэт Виеру, – сказал он.
– Вы говорили что-то об интеллектуальной элите страны, – напомнил Лоринков.
– А, да, – сказал мужчина.
– Вот вернетесь, и можно будет говорить об этом во весь голос, – сказал он.
– Будьте с нами, и мы простим вам ваши заблуждения, – сказал он.
– Вы великий писатель и мы ценим вам вклад в мировую культуру, – сказал он.
– И мы хотим, чтобы великий писатель Лоринков, великий сын своей великой страны, был с ней, – сказал он.
– Зря стараетесь, – сказал Лоринков.
– Я не падок на лесть, – сказал падкий на лесть Лоринков.
– Будьте с нами, хватит нищебродствовать! – сказал Друце.
– Да, но… поймут ли меня тут? – сказал Лоринков.
– А вам важно мнение этих аферистов, блядей, бывших министров и прочей сволоты, доведшей Молдавию до ручки? – сказал посланник Кишинева.
– Ну, знаете… – сказал Лоринков.
– Плевал я на них, но есть у меня честь, – соврал он привычно.
– Позвоните нам, – сказал Друце мягко.
Потянулся к выключателю, и в комнате наступила тьма. Лоринков, путаясь в простыне, вскочил, бросился к пистолету, и включил свет. Никого… Лоринков спешно оделся и выскочил в коридор. Тоже пусто. Умеют работать, черти, вежливо подумал Лоринков.
На выходе писателю сообщили, что его кредит в заведении исчерпан.
* * *
…дома Лоринков открыл неработающий холодильник, повесил туда рубашку на вешалке. Потрепал по голове сына, прикоснулся щекой к щеке жены, не глядя на них, пошел в комнату. Там, среди разбросанных бумаг, играла дочь. Лоринков привычно поднял ее на руки. Девчонка прислонилась к груди, подбежал сын, тоже обнял. Сказал:
– Папа, папа, а можно нам конфету?
– Ну, когда у нас конфета будет, можно нам ее будет скушать? – поправился он торопливо.
– Ну если твои шлюхи разрешат, – сказал он совсем быстро.
Лоринков в упор глянул на жену. Не выдержал взгляда, отвернулся.
– А что? – сказал мальчик, расстроившись из-за того, что расстроил отца.
– Конфеты нет… банан вот я принес, – сказал Лоринков.
– Банан ешьте, – сказал он нарочито бодро.
– Банан и сладкий, и полезный… а от конфет ваших один вред, – сказал он.
– Да, да, конечно! – сказал сын.
– Но только одну, ладно? – сказал он.
– Ну когда будет, – сказал он.
– Сынок, ты что, прочитал рассказ Сарояна про коньки? – сказал Лоринков, горько усмехнувшись.
– С детьми-то хоть не умничай, – сказала жена.
– Это же всего лишь ребенок, – сказала она.
Лоринков молча глянул на жену, поставил дочь на пол, и, морщась от нытья огорченного ребенка, пошел к телефону.
– Отключили, – сказала жена.
Лоринков вздохнул, выругался и пошел к двери.
Плакали дети.
* * *
Проснулся Лоринков от страшной жажды.
Долго и жадно тянул воду из крана, чувствуя железистый привкус, потому что в Лондоне вода плохая. Как в Стамбуле, вспомнил Лоринков первый пункт эмиграции. Постарался вспомнить вечер. Бордель, клуб, выпил что-то, барабанщик бутылку водки достал, разбили что-то, крики какие-то, шоколад… почему шоколад?… Оглянулся. В свете фонаря красивыми и бледными спали дети. Мальчишка что-то бормотал во сне и сжимал в пальцах обертку конфеты.
– Это я принес? – сказал Лоринков, растолкав жену.
– Ну, конфету, – сказал он.
– Да, – сказала она сухо и отвернулась.
– Ты уж прости, – сказал он.
– Не надо никуда уходить, – сказал он.…
утром у посольства молодой Молдавской Еврореспублики остановилась семья. Помятый мужчина с перегаром и уставшая женщина держали на руках детей в потертых пальтишках и без обуви. Лоринков позвонил в дверь, и, едва она открылась, сказал:
– Я принимаю предложение молодой Молдавской республики.
– Я согласен вернуться в молодую Молдавскую республику, – устало сказал он.
– Пошел на ха гастарбайтер гребанный, – сказали и посольства.
– Я… позвольте… я-с… Лоринков-с, – сказал Лоринков.
– А!!! – сказали по громкой связи.
– Кули же ты сразу не сказал, братан, – сказал голос.
– Извини, ошибочка вышла, – сказал голос.
– Добро пожаловать домой в солнечную Молдавию! – сказал голос.
– Великий блудный сын Молдавии возвращается на Родину! – сказал голос.
Двери распахнулись…
Семью ослепили вспышки камер сотен журналистов.
* * *
…в Молдавии Лоринков отъелся и как-то очень быстро забыл голод, холод и унижения, перенесенные семьей в Лондоне. Он стал вальяжным, очень уверенным в себе и написал два порно-романа. Государственное издательство "Кишинев артистикэ" издало их тиражом два миллиона. Лоринков принципиально не ходил пешком, получил миллионные гонорары за пустяковые эссе, и заказал браконьерам последнего живого бобра Молдавии на воротник для шубы. Власти страны смотрели на это сквозь пальцы. Синему Графу позволялись любые причуды, лишь бы он жил в Молдавии, доказывая, что новый строй страны признали самые ее великие люди.
Лоринков безобразничал, и не было той глубины морального падения, которой бы он не постиг. Он участвовал в процессах над врагами новой Молдавии и давал свидетельские показания против невиновных. Он завлекал в страну "бывших" и спокойно подписывался под петициями с призывами расстреливать как можно больше "бывших". От него ушла жена. Он приветствовал декрестьянизацию Молдавии и воспел действия властей, изгонявших пахарей из сел в гастарбайтеры. Он отказался пожертвовать часть Государственной премии на сирот, покинутых родителями-гастарбайтерами, потому что нагло утверждал, что таких детей в стране нет. Дети Лоринкова одевались в шелка и ели на серебре. Он написал омерзительный сценарий омерзительного мультфильма про семью цыган, которая путешествует по Молдавии на говорящей Кибитке с индюком-трансвеститом Жожо, и сам себе выписал за это Государственную премию в области детской литературы. Он клеймил позором инакомыслящих, и многие из них попали в воспитательный концлагерь.
В 2018 году Лоринков получил Нобелевскую премию по литературе.
Это полностью легитимизировало новую Молдавскую республику в глазах интеллектуальной части мирового сообщества. Страну признали даже те, кто не желали делать этого до сих пор – Монако и острова Франца-Иосифа.
Лоринков после поездки в Стокгольм пил три недели, и, вылакав двенадцать литров сухого белого, уснул в парке прямо на земле. Проснувшись, он почувствовал сильную боль в груди. Лучшие врачи страны лечили его несколько месяцев, но все было напрасно… К тому же, врач, подосланный к Лоринкову комитетом безопасности Молдавии, подсыпал писателю в лекарства яда. Так что Лоринков умер, а его врача после расстреляли на громком судебном процессе. Государство объявило годичный траур в память своего великого сына, по всей стране висели портреты Лоринкова с траурной рамкой… Рыдала вся страна. Может быть потому, что многие испытали облечение, близкое к истерии, как утверждали недоброжелатели Лоринкова. А может потому, что был он, в общем, славным хоть и непутевым парнем, и оплакивая его, на самом деле многие плакали по себе, как говорила, плача, его бывшая жена.
Так или иначе, а похороны стали событием национального масштаба. Шли колонны Всемолдавского Союза Европейской Молодежи, громоздились венки от предприятий и организаций, стояли с траурными повязками министры и депутаты, лежал ворох телеграмм с соболезнованиями от глав государств всего мира… Вся планета плакала в тот день, писал музыкальный обозреватель "Гвардиан".
Единственным, кто не плакал на похоронах Лоринкова, был его сын.
Рослый широкоплечий красавец, офицер элитных войск, он получил знаки отличия и чин майора во время молниеносной и победной для Кишинева Молдо-австрийской войны. Еще сын Лоринкова принципиально не интересовался литературой и не ел сладкого. Вчерашний лондонский мальчишка, он, – к умилению страны, замершей у телевизоров во время прямой трансляции похорон, – долго стоял у гроба в почетном карауле. А потом вдруг вышел из строя, и подошел к гробу. Подержал отца за руку, положил что-то рядом с покойным, вернулся в караул и вновь застыл. Сколько не наводили резкость операторы, различить, что положил майор Лоринков рядом с телом отца, оказалось невозможным.
Говорили, впрочем, будто это была конфета.
И кит им не рыба
– Хвойные деревья, произраставшие на нашей планете 900 миллионов лет назад, представляли собой густые папоротники, усеянные семенами, благодаря которым эти папоротники и размножились, став самым распространен…
– Ту-ту-ту-тук…
– Но на самом же деле папоротники были вовсе не деревьями, а растениями совсем другого класса, просто из-за благоприятных климатических условий они смогли по своим размерам приблизиться к нынешним дере…
– Ту-ту-ту-тук…
– Также ученые считают, что теория о периодических катастрофах, после которых исчезало до 90 процентов видов на Земле, нуждается в дополнениях и уточнениях, поскольку наша пла…
– Ту-ту-ту-тук.
– Самое сильное потрясение, которое испытала на себе живая природа нашей планеты, произошло 12 миллионов лет назад, и это время, которое известно ученым как мез…
– Ту-ту-ту-тук….
– Знаешь, почему в Австралии аборигены разрисовывают тела белой глиной? Дело в том, что они таким образом показывают свое отношение к бож…
– Ту-ту-ту-тук…
– Почему вулканы, извергаясь, "плюются лавой"? Это происходит из-за того, что под земной корой находится более горячая субстанция, которую ученые называют магмой, и она под давлением и показывается нам. Когда вулкан извер…
– Ту-ту-ту-тук…
Петрика, проснувшийся из-за настойчивого бормотания соседа, не в ритм наложившееся на стук колес, сглотнул, и поморщился. Как всегда, если выпьешь днем стаканчик вина и уснешь, а потом резко проснешься, болела голова. Шея затекла… К тому же, этот очкарик…