Война, возможно, на исходе. Дороги забиты беженцами. Повсюду шныряют дезертиры и мародёры. Для незваных гостей древний замок - это желанное укрытие, для отчаявшихся хозяев - это вместилище воспоминаний, в равной мере бесценных и болезненных. Такого Бэнкса вы ещё не читали.
Содержание:
Глава 1 1
Глава 2 3
Глава 3 5
Глава 4 6
Глава 5 8
Глава 6 10
Глава 7 13
Глава 8 15
Глава 9 16
Глава 10 17
Глава 11 18
Глава 12 20
Глава 13 22
Глава 14 24
Глава 15 26
Глава 16 27
Глава 17 30
Глава 18 32
Глава 19 34
Глава 20 36
Иэн Бэнкс.
Песнь камня
Моим родителям
Глава 1
Зима - любимое время года, всегда была. Уже зима? Не знаю. Есть формальные признаки, календари и положение солнца, но, по-моему, просто сознаешь, как безвозвратно изменилось течение времен года; как внутренний зверь твой учуял зиму. Независимо от нашей хронологической разметки, зима навязана этому полумиру, холодное холодеющее небо и низкое снижающееся солнце высасывают ее из земли, она пропитывает душу, проникает в мозг через нос, меж зубов и сквозь пористую преграду кожи.
Сырой ветер взбалтывает, тащит смерчики листвы по серым дорожным колдобинам, горстями сыплет в холодные лужи на дне канав. Желтые, красные, охряные и бурые листья; гамма пожара посреди влажного холода. Несколько листьев еще цепляются за ветки над дорогой; жалкие ручейки в кюветах не обрамляет лед, а холмы по краям равнины бесснежны под полуденным солнцем, что повисло на громадном ломте чистого неба. И все равно, похоже, осень в прошлом. Далекие горы на севере скрылись в осаде серой облачной флотилии. Быть может, на вершинах снег, но нам пока не разглядеть. Оттуда налетает ветер, гонит по склонам пелену дождя. Южнее, в полях - где-то вытоптанных добела и опустевших, где-то изрытых воронками, а где-то успели собрать урожай и земля нага, - столбами поднимается дым, его косо сносит крепчающим ветром. Какой-то миг ветер пахнет дождем и пожаром.
Те, что вокруг, такие же беженцы, ворчат и впечатывают ноги в скользкую плоскость дороги. Мы - человечий прилив - или были им, - поток изгоев, артериальный, проворный в этом недвижном пейзаже, но теперь нас что-то останавливает. Ветер стихает вновь, и в его угасании я обоняю пот немытых тел и вонь двух коняг, что волокут нашу самодельную кибитку.
Ты сзади берешь меня за локоть, сжимаешь.
Я оборачиваюсь, смахиваю тебе со лба черно-угольную прядь. Ты сидишь среди сумок и саквояжей; все набиты вещами, которые, мы надеялись, будут полезны нам и не соблазнят остальных. Еще какие-то ценности спрятаны в открытом экипаже и под ним. Ты сидела ко мне спиной, смотрела на дорогу позади - может, высматривала брошенный дом, - но теперь обернулась, вглядываешься куда-то мне за спину, хмуришься - это портит твое лицо, словно трещина исказила мраморный лик статуи.
- Не понимаю, почему мы остановились, - говорю я. На секунду поднимаюсь, глядя поверх голов. Высокий грузовик в пятидесяти метрах впереди закрывает обзор; здесь дорога где-то с километр идет прямо, меж полями и лесами (нашими полями нашими лесами, нашими землями - я продолжаю думать о них так).
Сегодня утром, когда мы с несколькими слугами влились в поток людей, повозок и машин, он нескончаемо тянулся сплошь по дороге; вереница изгнанников, все движутся, шаркают, глаза потуплены, ковыляют откуда-то с запада примерно на восток. Я никогда не видел такого множества народа; души текут по дороге рекой. Эти беженцы походят на бумажных человечков из детства - силуэты, вырезанные из сложенной газеты, а потом растянутые в гирлянду: все едины, похожи, чуть различны, все принимают форму того, что уничтожено, и - хрупкие, горючие, ненужные - по природе своей провоцируют некое подходящее злоупотребление. Мы с легкостью примкнули к ним, слившись с потоком, однако выделяясь.
Спереди доносится какой-то шум. Кажется, крики; затем сухой треск выстрелов, редких и резких в новых порывах ветра. Во рту пересыхает. Люди вокруг - в основном семьи, кучки родственников - словно скукоживаются. Плачет ребенок. Двое слуг, что ведут лошадей, оглядываются на нас. Через некоторое время поднимается новый мазок дыма, ближе - за грузовиком впереди. Потом вереница людей и машин вновь трогается. Я щелкаю вожжами, и две бурые кобылы топочут дальше. Высокий грузовик плюется дымным облачком.
- Там стреляли? - спрашиваешь ты, обернувшись, поднявшись, глядя мимо моей руки. Я чувствую твой аромат, мыло последней утренней ванны в замке, будто цветочное воспоминание о лете.
- По-моему, да.
Кобылы волокут нас дальше. Запах дизельных паров на секунду мешается с ветром. Под экипажем укрыты шесть канистр с соляром, две с бензином и одна с маслом. Автомобили остались во дворе замка: мы решили, что лошади и этот экипаж дальше моторов увезут нас к какому-нибудь спасению. При расчетах учтены не только мили на галлон и километры на литр; по слухам, да и по тому немногому, что мы уже видели, автомобили на ходу - а способные двигаться по бездорожью в особенности - привлекают внимание именно тех, кого мы стараемся избегать. И с замком то же самое - он, вроде бы такой прочный, лишь притягивает беды. Приходится твердить себе - и тебе: ничего лучше мы сделать не могли - лишь оставить дом, чтобы его сохранить; те, кто, без сомнения, уже роются в нем, вольны забрать все, что смогут унести.
Дым впереди все гуще, все ближе. Полагаю, натура, более склонная к собственничеству, а к стремлению защитить - менее, спалила бы замок - с утра, перед отъездом. Но я не мог. Бесспорно, неплохо лишить грозящих нам их краденой награды, но я все равно не мог.
Вооруженные люди в форме - мундиры и оружие разношерстные, неуставные - орут на высокий грузовик перед нами. Он тяжело громыхает с дороги к въезду на поле, пропуская тех, кто сзади. Впереди колонна беженцев, людской поток, все эти головы, шляпы, капюшоны, шаткие груженые повозки тянутся к горизонту.
Мы подъезжаем и возле столба дыма замираем вновь. На обочине горит фургон; лежит в канаве, слегка завалившись набок; чуть дальше задом в воздух торчит открытый трейлер - из-под темного брезента вывалились вещи. В фургоне бьется огонь, языки пламени рвутся из разбитого лобового стекла и окон, дымные клубы ползут из распахнутых задних дверей. Беженцы - по крайней мере, пешие - жмутся на другую обочину - видно, опасаются взрыва. Забыв о пожаре, люди в форме копаются в груде выпавших вещей. На краю канавы возле фургона лежат два тела - поначалу они кажутся двумя тряпичными тюками; одно лицом вниз, а другое - женщина - широко раскрытыми неподвижными глазами уставилось в небо. Черно-коричневое пятно пачкает ее жакет на боку. Ты встаешь, тоже смотришь туда. Жалобный, отчаянный стон доносится откуда-то спереди.
Затем, за огнем и дымом, за опрокинутой крышей фургона, где багажная сетка вырвалась на свободу и раскидала по жесткой траве и чахлым кустам сумки, ящики и коробки, - что-то движется.
Тогда-то мы впервые и увидели лейтенанта, возникшую за полнокровным пламенем катастрофы, - фигура искажена струящимся жаром, словно в водовороте; скала, осквернившая поток.
Грузовик стоит у калитки, ведущей в поле, против поворота на лесную дорогу. Оттуда доносится выстрел. Беженцы пригибаются, лошади тут же берут с места, ты вздрагиваешь, но меня заворожила фигура по ту сторону огня. Снова треск выстрелов - и я наконец оборачиваюсь, отодрав взгляд, и вижу, как люди ковыляют от грузовика, руки подняты или за головами, а те, что в формах, отгоняют их, откидывают борт и принимаются обыскивать машину. Я оглядываюсь на тебя; ты снова села, а женщина, которую я видел сквозь пламя, с двумя ополченцами по бокам шагает к дверце нашего экипажа.
У лейтенанта (хотя, признаться, тогда мы ее так не называли) непримечательная фигура, но в движениях сквозит изящество. Некрасивое лицо смугло, почти темно; серые глаза, черные брови. Наряд составлен из множества разных форм; измазанные, потертые сапоги одной армии, изодранная гимнастерка - другой, очень грязный дырявый китель - третьей, а мятая фуражка - с щегольскими крыльями на кокарде - видимо, военно-воздушных сил, но автоматическая винтовка (длинная и темная, пара серповидных магазинов аккуратно прикручена друг к другу) безукоризненно чиста и поблескивает. Лейтенант улыбается тебе и коротко касается фуражки, затем поворачивается ко мне. Винтовка легко покоится у нее на бедре, ствол целит в небо.
- А у вас, сэр? - спрашивает она. В ее голосе шероховатость, которая кажется мне извращенно приятной, хотя кожа покрывается мурашками от скрытой опасности, многообещающей угрозы в ее словах. Неужели она подозревала, провидела нечто уже тогда? Неужели экипаж высветил нас в толпе - драгоценным камнем в простенькой оправе, пробудившим в ней хищника?
- Что, мадам? - отзываюсь я; слышится крик. Я оглядываюсь и вижу группу солдат - они сгрудились у дороги в нескольких метрах перед горящим фургоном; в центре кто-то лежит. Беженцы проходят мимо, стараясь держаться подальше.
- У вас есть то, чего мы хотим? - спрашивает женщина в форме, легко запрыгивает на откидную подножку и - снова улыбнувшись тебе - нагибается и стволом винтовки приподнимает край дорожного пледа.
- Не знаю, - медленно отвечаю я. - А чего вы хотите?
- Оружие, - она пожимает плечами, щурится, - Что-нибудь ценное, - обращается к тебе, затем приподнимает другой плед, напротив тебя; ты сидишь бледная, с распахнутыми глазами, смотришь на нее. - Топливо? - добавляет она, переводя взгляд на меня.
- Топливо? - повторяю я. В голове проносится мысль: может, спросить, имеет она в виду уголь или дрова, но я предпочитаю смолчать, я напуган ее поведением и винтовкой. Из кучки людей перед фургоном доносится еще один захлебывающийся вопль.
- Топливо, - повторяет она, - боеприпасы… - Затем из толпы раздается пронзительный визг (ты вновь содрогаешься); наша лейтенант оборачивается на этот ужасный крик, легкая недовольная гримаса появляется и исчезает на лице, и почти в ту же секунду она произносит: - …медикаменты? - Судя по выражению лица, она что-то прикидывает.
Пожимаю плечами.
- У нас есть какие-то средства первой помощи. - Киваю на кобыл: - Лошади питаются зерном; вот и все их топливо.
- Хмм, - говорит она.
- Луций, - произносит кто-то впереди. Наш слуга в ответ что-то бормочет. От группки на дороге отделяются двое: один - ополченец, другой - деревенский староста. Староста мне кивает. Наша лейтенант спрыгивает с подножки и идет к нему, останавливается к нам спиной, беседует, склонив голову. Один раз он косится на нас, затем уходит. Лейтенант возвращается, вновь забирается на подножку, стаскивает фуражку с зализанных назад мышастых волос.
- Сэр, - улыбается она мне. - У вас есть замок? Что ж вы не сказали?
- Был, - отвечаю я. Не могу удержаться, кидаю взгляд в сторону замка. - Мы оттуда уехали.
- И титул, - продолжает она.
- Незначительный, - соглашаюсь я.
- Ну, - восклицает лейтенант, скользя взглядом по столпившимся ополченцам, - и как нам вас называть?
- Лучше по имени. Зовите меня просто Авель, - Запинаюсь, - А вас, мадам?
Усмехнувшись, она оглядывает стоящих вокруг мужчин, затем оборачивается ко мне.
- Можете звать меня лейтенант, - отвечает она. И, обращаясь к тебе: - А вас как зовут? - Ты сидишь, по-прежнему глядя на нее.
- Морган, - отвечаю я.
Еще секунду она смотрит на тебя, затем медленно переводит на меня взгляд.
- Морган, - медленно повторяет она. Из группы на дороге снова раздается крик. Лейтенант хмурится и смотрит туда. - Ранение в живот, - тихо говорит она, двумя пальцами барабанит по полированной обшивке дверцы. Бросает взгляд на два тела возле горящего фургона. Вздыхает, - Только для первой помощи? - спрашивает она. Я киваю. Она хлопает по мягкой внутренней обивке, спускается и идет к сгрудившимся впереди ополченцам. Кучка распадается, солдаты ее пропускают.
В центре лежит на боку юноша в форме, руками обхватил живот, трясется и стонет. Наша лейтенант подходит к нему. Кладет винтовку на дорогу и садится на корточки; она гладит парня по голове и тихо говорит ему что-то - одну руку кладет ему на лоб, другой ощупывает свое бедро. Она кивает, чтобы двое других отошли - те расступаются, - потом наклоняется и целует молодого солдата в губы. Глубокий, неторопливый, почти страстный поцелуй; их все еще связывает нитка слюны, пойманная косым солнечным лучом; лейтенант медленно отстраняется. Их губы едва разъединяются, и тут гремит револьвер, направленный раненому в висок. Голова дергается, будто от сильного удара, судорога скручивает тело, потом оно расслабляется - и кровавый фонтанчик плещет вверх и на дорогу. (Я чувствую твою руку на плече, она вцепилась мне в кожу через пиджак, ворс и рубашку.) Молодой солдат вытягивается и мягко шлепается на спину - рот открыт, глаза закрыты.
Лейтенант тут же встает, перекидывает винтовку через плечо. Дарит мертвецу последний взгляд, затем оборачивается к одному из тех, кто стоял возле раненого:
- Мистер Рез, проследите, чтобы его достойно похоронили. - Она запихивает еще дымящийся револьвер в кобуру, смотрит на тела двух гражданских, что лежат возле фургона. - А этих оставьте собакам. - Возвращается к нашей коляске, рывком выдирает из кармана серый платок и прикладывает к лицу, стирая крошечные пятнышки юной крови. Снова запрыгивает на подножку, локтями упирается в дверцу.
- Я спрашивала насчет оружия, - говорит она.
- У м… у меня есть дробовик и ружье, дрожащим голосом отвечаю я. Смотрю на дорогу. - Они нам могут понадобиться для…
- Где они?
- Здесь, - медленно встаю и смотрю вниз на ящик под кучерским сиденьем. Лейтенант кивает солдату, - я не заметил его с другой стороны экипажа, - тот запрыгивает внутрь, открывает ящик, осматривает его и вытаскивает масляно тяжелую сумку, куда я упаковал ружья; заглядывает в нее, затем выпрыгивает.
- Ружье не военного калибра, - протестую я.
- А. Ну, значит, из нее не застрелишь солдата, - отвечает лейтенант, простодушно кивая.
Смотрю туда, куда мы направляемся.
- Умоляю вас, мы не знаем, что нас ждет…
- О, думаю, вам не стоит об этом беспокоиться, - говорит она, шагая еще на одну ступеньку и снова кивая. Солдат, что взял ружья, опять забирается внутрь. Он обыскивает меня, умело, но не грубо, лейтенант попеременно усмехается мне и улыбается тебе, а ты все смотришь, руки в перчатках стиснуты, но заметно дрожат. От солдата несет кислятиной - почти воняет. Он не находит ничего достойного демонстрации, за исключением тяжелой связки ключей, которую я утром сунул в карман. Он кидает ключи лейтенанту, та ловит одной рукой и разглядывает, поднимает и поворачивает к свету.
- Мощная связка ключей, - говорит она и смотрит вопросительно.
- От замка, - объясняю я. Слегка смутившись, пожимаю плечами. - На память.
Она со звоном крутит их на руке, затем размашисто кидает в карман драного кителя.
- Знаете, Авель, нам нужно куда-то забиться на некоторое время, - говорит она. - Чуточку отдыха и развлечений. - Улыбается тебе, - Замок далеко?
- Сюда мы ехали с рассвета, - говорю я.
- Почему вы уехали? Замок же должен защитить, нет?
- Он маленький, - отвечаю я. - Не слишком грозный. Совсем не грозный. На самом деле обычный дом; раньше был подъемный мост через ров, а сейчас просто каменный.
Она, видимо, поражена.
- О! Ров… - Солдаты ухмыляются (и я впервые замечаю, как устали и побиты многие из них; одни толпятся вокруг, кто-то уносит тело юноши, другие выводят беженцев в обход нашего экипажа и дальше по дороге. Многие солдаты, видимо, ранены; одни хромают, у других руки висят на потрепанных повязках, у третьих на головах посеревшие платки грязных бинтов).
- Ворота не очень прочные, - объясняю я и чувствую, что слова мои спотыкаются, как эти неопрятные разношерстные солдаты. - Мы боялись, замок разграбят, если мы останемся и попробуем удержаться, - продолжаю я, - Приходили солдаты; вчера пытались его захватить, - говорю я в заключение.
Она прищуривается.
- Какие солдаты?
- Я не знаю, кто они.
- Формы? - спрашивает она. Лукаво оглядывается. - Лучше наших?
- Да мы их толком не видели.
- Тяжелое вооружение у них какое? - спрашивает она и, когда я запинаюсь, машет рукой и перечисляет: - Танки, бронемашины, полевые орудия?..
Пожимаю плечами.
- Не знаю. Оружие у них было; пулеметы, гранаты…
- Миномет, - говоришь ты, сглотнув и переводя испуганный взгляд с меня на нее.
Я накрываю твою руку своей.
- Я в этом не уверен, - говорю я лейтенанту. - Полагаю, это был… подствольный гранатомет?
Наша лейтенант глубокомысленно кивает, на мгновение задумывается, потом говорит:
- Давайте глянем на ваш замок, Авель, хорошо?
- Его легко найти, - отвечаю я. Оглядываюсь туда, откуда мы ехали. - Просто…
- Нет, - говорит она, открывая дверцу и вбрасывая свое компактное тело вверх и внутрь, на сиденье напротив тебя. Сдвигает какие-то сумки, устраиваясь поудобнее, и кладет винтовку на колени. - Вы нас туда отвезете, - говорит она мне. - Всегда хотела покататься в такой карете. - Хлопает по плюшевому сиденью. - И некоторое знание местности не помешает. Шарит в кителе - темном, парадном, с несколькими прорехами, измазанном и покрытом пятнами, - выуживает блестящий серебряный портсигар, открывает и предлагает тебе и мне: - Сигарету?
Мы отказываемся; она достает сигарету, убирает портсигар.
- По-моему, возвращаться - не слишком удачная мысль. - Я стараюсь, чтобы это прозвучало рассудительно.
Она стаскивает фуражку, приглаживает короткие, буро-мышастые вихры.
- Ну, плохи дела, - отвечает она; нахмурившись, рассматривает что-то внутри фуражки, пальцем проводит по внутреннему ободку. - Считайте, что вы конфискованы. - Водружает фуражку на голову и смотрит на меня с легкой холодной улыбкой. - Разворачивайте экипаж и поезжайте туда. - Достает из нагрудного кармана зажигалку.
- Но мы сюда ехали с рассвета, - возмущаюсь я, - И то - с толпой. Уже стемнеет…
Она трясет головой.
- Мы отправим вперед грузовики. - Она щелчком поправляет фуражку. - Перед грузовиком с пулеметом люди расступаются; вы удивитесь. Не займет много времени. - Одной рукой прикуривает, пальцем другой описывает в воздухе изящный круг. - Разворачивайтесь, Авель, - прибавляет она сквозь облако дыма.