Типтоп подавляет зевок и со своего места на дерматиновом диване при помощи пульта дистанционного управления перекручивает ленту назад, без интереса разглядывает носок на своей левой ноге, расположившейся на ляжке правой. Уличную обувь он, как сознательный товарищ, снял за дверью, точно так, как поступал в детстве, бывая дома у друзей. Типтоп знает, что Симпель вполне может взвиться напр. из-за неснятой обуви, если не найдет другого повода взвиться, но сегодня это спасло Типтопа от словесной взбучки. Его носок бел и чист. Он поправляет шовчик, идущий поперек большого пальца, и не думает ни о чем, пока не слышит щелчка перемотавшейся до конца кассеты. Фильм вновь оказывается на полке, а Типтоп - на диване. Симпель все еще сидит спиной к нему. Не похоже, чтобы он что-нибудь вообще делал. Типтоп изнывает от скуки и подумывает, не двинуть ли ему пораньше к папе Хансу с Соней, но передумывает: собственно говоря, бессмысленно являться к папе Хансу раньше времени, и всегда было бессмысленно, сам он не пробовал этого проделать, но ему многие говорили, в частности, Симпель говорил, что это не самая гениальная идея. Он подумывает также, не прогуляться ли к себе домой, он живет в трех минутах ходьбы отсюда, но не исключает возможности, что Симпель скоро разговорится, нет ничего лучше, чем байки Симпеля, кажется Типтопу, особенно когда он знает, что, по-видимому, ему предстоит провести остаток дня и вечер, заправив трубу снегом (томительные моменты рабочего совещания, надеется он, в кайфе испарятся) и зажигая вместе с Каско: в таком случае важно заранее запастись как можно большим числом Симпелевых историй из первых рук. Симпелевы истории особенно хороши, когда они подаются уверенно и без запинки, будто из первых рук.
Симпель поднимается со стула и поправляет свои непритязательные брюки марки PAPERWORK. Столь же непритязательная рубаха довольно удачно дополняет его внешность Серого Человека.
Симпель встает напротив Типтопа, с другой стороны журнального столика, и разжигает сигарету. Язык он свертывает трубочкой и выдувает через нее первую затяжку. Вместе с дымом он испускает сиплую, почти неслышную свистящую ноту УУУ. Типтоп все еще сидит на заднице, поднимает взгляд, ждет, что же Симпель выдаст сейчас. Симпель стоит, раздумывает. Прежде чем сказать что-нибудь, он всегда принимает позитуру типа "задумчивость перед лекцией". Еще одна глубокая затяжка Симпеля заставляет Типтопа вытащить свою пачку с куревом. Все участники проекта ЕБУНТ курят; при всякой невозможности (язык не поворачивается назвать что-нибудь в истории или продвижении ЕБУНТа возможностью) папа Ханс громогласно заявляет о том, как ему противны некурящие, лишенные чувства юмора и широты взглядов. Типтоп закуривает, трет пальцем висок, и вот тут-то Симпель и вступает. Он делает еще затяжку, и пока он говорит, изо рта у него исходит дым, из-за чего голос у него сипит и хрипит еще сильнее, чем обычно.
- А знаешь, Типтоп, Соня повадилась жаловаться на Ко ААОО? Боится, что Спидо упьется до смерти, дует в уши папе Хансу, чтобы он расторг договор.
- А разве не в том вся и соль, чтобы он упился до смерти? говорит Типтоп.
- В том, в том, кивает Симпель, но Соня все равно ужасается всякий раз, как до нее доходит, что проекты ЕБУНТ - не пустой звук. Она ведь с самого начала на меня наседала, когда я стал осуществлять свои операции, вместо того чтобы только болтать о том, чем мне хочется заняться. Или когда ненаглядный сынуля Каско в самом деле начал сниматься в порно под надзором папы Ханса. А теперь и до Спидо очередь дошла.
- Но ведь чтобы упиться до смерти, пяти лет мало? Куча народу годами живет, употребляя по бутылке виски в день? С чего она именно сейчас к этому прицепилась?
- Ну да, таких любителей виски много, верно, но ты прими во внимание конституцию Спидо. А вот не таким уж он жидким оказался, правду сказать, я себя частенько ловлю на мысли, что Спидо уже на изумление долго держится.
- Да уж, ё-моё, видуха у него такая, будто в он любой момент может скопытиться. (Типтоп затягивается, одновременно выпуская предыдущую затяжку через нос.) Должен тебе сказать, я полностью с тобой согласен… хехе… (Типтопу Спидо всегда кажется смешным)… Хехе… О доходяга-то на хер.
- Вот то-то и оно, Типтоп. То-то и оно, что до Сони вдруг дошло, что Спидо уже практически поселился в лимбе и стучится в следующую дверь, понимаешь? Что план действительно заключается в том, чтобы сыграть в ящик, что это не фуфло, что он не просто над папашей изгаляется, уйдя в особо долгий загул, понимаешь? Может, он ей недавно попался на глаза, или что еще, я какого фига знаю. По мальчонке-то видно, что дела у него не слишком хороши. Еще ей втемяшилось, что ее муж соучастник этого, как она выражается, она считает, что папа Ханс прижал Спидо тем, что продолжает считать договор действующим. Ей не нравится, что супруг оказался таким упертым, и даже теперь, когда Спидо превратился в жалкого алкаша.
Типтоп чешет в паху.
- Но ничего, думаю, она скоро успокоится, продолжает Симпель, - или ей как миленькой придется смириться с тем, что и Ко ААОО тоже никто не собирается прикрыть. Как тебе известно, после того, как папа Ханс запустит свою пропагандистскую машину пару раз, крыть уже бывает нечем, никакие протесты не помогут. А на этот раз и аргументы все - в его пользу, на мой взгляд: во-первых, вся эта канитель - собственная выдумка Спидо, во-вторых, Спидо ни словечком не заикнулся о том, что ему хотелось бы прервать процесс алкоголизации, и в-третьих, если бы уж Спидо желал прервать процесс, чего бы это ни стоило, то у его папаши бабок более чем достаточно, чтобы не моргнув выложить денежки ради вызволения единственного чада из того, Спидо, что его папаша называет алкогольной геенной (произнося алкогольной геенной, Симпель все так же бездарно передразнивает отца Спидо). Нет, тут уж о принуждении со стороны папы Ханса едва ли можно говорить.
Отец Спидо, производитель моющих средств ран Пердссон, неоднократно отсылал папе Хансу призывы, которые легко принять за угрожающие письма, в которых требовал немедленного прекращения действия договора о принудительной алкоголизации. Он подумывал также о том, чтобы подать в суд на Ко ААОО и/или ЕБУНТ, но, представив себе, в какую нескончаемую и тягостную комедию выродилось бы такое судебное разбирательство, решил, что это дело зряшное. Так что он обходится призывами/угрожающими письмами. Пишет он их от случая к случаю, сидя в своей десятикомнатной квартире на улице Групельгате, меж бровей у него залегли две неправдоподобно глубокие складки, а по обеим сторонам от письменного стола висит по вставленному в рамку экземпляру договора. Это Спидо рассказал, что они там висят. Никто не знает, где он раздобыл эти экземпляры. Спидо заверяет, что его вины тут нет ("Нннеее, йййяааа ббб… ик… бббл… ббблиин нННН бббб… бббаааТТе… ничччч ннне ддавал").
Симпель распинается, стоя перед Типтопом, а эта подробность, с договором, не дает ему, как заядлому теоретику конспирации, покоя. Он подбирает с журнального столика следующую по степени чистоты чашку и задумчиво плетется в сторону кофеварки, по пути излагая разные теории о том, как эта копия могла попасть в лапы отцу Спидо, а далее и на стену. Ему нравится сам процесс умствования: альтернатива 1) папа Ханс мог собственноручно послать ее, анонимно и как обычно нарываясь на конфликт, под девизом: "любая скандальная реклама - хорошая реклама" 2) Спидо мог сам вручить ее отцу на ранней стадии проекта (в то время, когда он еще, например, был в состоянии воспользоваться копировальной машиной), прежде чем передать оригинал в архив папе Хансу. Спидо, как-никак, тоже заинтересован в скандальной рекламе самого себя в качестве единственного ребенка: мотив очевиден 3) раз вся история с копиями стала известна только недавно, значит, нельзя исключать, что это подстроила сама Соня 4) Около двух с половиной лет тому назад в квартире папы Ханса и Сони обнаружились явные признаки взлома, не то что бы всё было разбросано и/или раскурочено, но половичок лежал как-то криво, шторы были задернуты, 3–4 бумаги переложены, приоткрыт ящик в архиве, в дополнение к тому, что, по словам папы Ханса, явственно ощущалось, что в комнате недавно кто-то побывал; Симпель предполагал, что отец Спидо нанял человека, чтобы заполучить договор: вероятное проникновение в квартиру произошло практически в тот же период, когда старина производитель моющих средств на редкость часто стал рассылать свои призывы/угрозы; и если это действительно было так, то есть был нанят человек, то наиболее вероятным представлялось, что на дело брошен его дружок - отставник Службы собственной безопасности полиции; руки у него дрожали, а память подводила (предвещая Альцгеймера) вполне достаточно, чтобы оставить следы того калибра, что папа Ханс/Соня и обнаружили, вернувшись из отпуска/деловой поездки в Нижнюю Саксонию 5) никто из ЕБУНТовцев не бывал дома у отца Спидо, так что сценарий с "отцом, в бессильной ярости и ненависти падающим на колени перед вставленной в рамку копией договора о принудительной алкоголизации сына" мог оказаться и фантомом испитой головы Спидо.
Типтоп с Симпелем прихлебывают кофе и по очереди затягиваются сигаретным дымом. Симпель начинает проявлять признаки хорошего настроения - с тем и Типтоп веселеет. Симпель продолжает свой монолог, в котором высоким стилем излагает, что негативистский проект Спидо является, собственно, наиболее радикально-трагичным из всех проектов ЕБУНТ. Сложные фразовые построения Симпеля, постепенно все более исполненные историко-поэтического духа, воспаряют все к новым высотам по мере того, как его настроение улучшается. В той же мере все возрастает его потребность пойти покакать, обусловленная сочетанием сваренного в кофеварке кофе с куревом; непревзойденное слабительное. Пятясь и ни на минуту не смолкая, он понемножку все дальше продвигается в глубь ведущего на кухню коридора, на кухню движется за ним следом и Типтоп; некоторое время Симпель, жестикулируя, стоит в дверях уборной, потом исчезает в клозете, продолжая вещать. Типтоп снаружи слушает и кивает, будто католический священник в исповедальне. Он уселся на кухонную табуретку с алюминиевыми ножками и пластиковым сиденьем в зеленую крапинку.
- Но вот если задаться вот каким вопросом, Типтоп… Что же это, блин… что отличает проект Спидо от крупнейших, наиболее трагичных, мать их, творений в истории искусств? А? Ну что? вопрошает Симпель изнутри. Когда Симпель начинает тужиться, при каждой потуге сила голоса у него меняется. Локти покоятся на ляжках, брюки PAPERWORK легли вокруг лодыжек. Рубашку он на спине задрал.
- Все необходимые элементы присутствуют, продолжает он, все те признаки, которыми историки искусств всех мастей нам уши прожжужжали; четыре года на роспись плафона в часовне, шесть на роспись торцовой стены; Спидо как раз укладывается в средний показатель со своими пятью. Ритм и напряжЖЖех… плюх… взмыть и пасть, от трезвости к опьянению, от иллюзии к действительности, от активности к пассивности, Спидо, черт его подери, последние пять лет занимался построением композиции, Типтоп, мы тут, блин, говорим о Ночном дозоре… плим, ПЛЮМ… но вот стоит эту историю стилей копнуть поглубже, дааОО… ПЛЛЮЮИХ! Плипп… Иээх, так что это, ну, то есть, не может всё заключаться в одном бесконечном упражнении в стилях, ни одного гребаного шедевра не найдешь, чтобы не было какой-нибудь трагедии… ПЛЛЛЮЮЮЮЮЮХХ, ПЛЮЛЮХХ… вспомни Гольбейна, Типтоп, да, вспомни Гольбейна, портреты Гольбейна, он ведь их на заказ делал, верно? Самые клевые, самые стильные портреты, какие только можно себе представить, чистое ремесленничество, верно, чистые упражнения в стиле… ПЛЛЛЮХХХ… Но так ли они безмятежны? Или, скажжЫШШШ… плюххплюхх… может, они беззубы?.. может, им не достает взрывной мощи нового знания, Типтоп, ё-моё, не достает ТНТ? Нее, кореш, не думаю, не… ПЛЮЮХПЛЮЛЮХХ… потому что даже самый беззубый портрет Гольбейна - это memento, Типтоп, это memento mori, блин, спроси папу Ханмммса …блюмп… нельзя забывать, из чего ты создан, дружок, нельзя забывать, что в руке у тебя всегда билет в один конец… плююмп… не забывай, что тебе предстоит умереть, пожалуйста, не забывай этого, пусть Спидо напомнит тебе об этом. Вот это и есть творение Спидо, тягостная и зловещая композиция memento mori… блюпп… ПЛИЛИПП… Об этом напоминает тебе Спидо, и его напоминание не хуже, хрен его дери, какой нибудь тухлой старинной картины… преходящее… условность, он взывает к твоей памяти! …Его жизнь трагична, пусть так, но как же она значительна! Сущее часто жертвует жизнью-другой ради Великого Напоминания, так и раньше было… пллюх… сущее нередко выхватывает какого-нибудь убогого человечка из действительности за несколько деньков до срока. Миссия требует времени, Типтоп, тратишь ли ты свои дни так или иначе… плюх… Именно величие содеянного Спидо, величие СМЕРТИ преисполнило Соню сейчас, в эти дни… плип… надо только объяснить ей как-то, что она сейчас претерпевает сублимацию переживаний… ппууу… и ничто другое. Она принимает переживаемое ею за…
Типтоп подавляет зевок, он уже давно перестал вслушиваться. Разглядывая унылые остатки завтрака на кухонном столе, он легонько задумывается о том, что же на хер за настроение царит в этом гнездышке по утрам.
РЕТРОСПЕКЦИЯ: СИМПЕЛЬ, МОМА-АЙША И ЛОНИЛЬ УТРОМ ТОГО ЖЕ ДНЯ У СЕБЯ ДОМА
Симпель и Мома-Айша практически все утро тратят на то, чтобы объяснить Лонилю, что в половине первого ему нужно будет пойти прямо к Соне/папе Хансу. Проблема скорее не в том, чтобы объяснить ему это, а в том, чтобы он согласился это сделать. Вытянуть из него "ага" или "ладно". На этот раз пряником служит разрешение уйти из школы на полчаса раньше других детей. В дневник ему Симпель пишет записку от родителей следующего содержания:
Пожалуйста, отпустите Лониля с уроков пораньше (в 12.30), так как мы собираемся на похороны.
- и Лонилю кажется, что это круто. Поэтому он довольным "ну ладно" дает знать о своем согласии отдать дневник учительнице на первом уроке и вежливо попросить ее оказать ему услугу и сказать, когда настанет половина первого. Симпель усвоил - чтобы как-то добиться от Лониля согласия на что-то, необходимо его подкупить тем или иным сомнительным обещанием (сегодня эту роль играет ложь о похоронах, самим же Лонилем и предложенная).
Для Лониля день обещает сложиться так, как обычно его дни и складываются. Первые двадцать минут первого урока уходят на перебранку: Лониль, как обычно, устраивает базар, но, стоит отметить, ему не удается вовлечь в него других детей. Они только сидят и довольно хихикают, пока на его маленькое тельце изливаются ушаты столь же обычных "ну-ка, веди себя как следует, Лониль!" и "ты срываешь урок всем нам" и "в следующий раз вызову родителей" и "ты добиваешься, чтобы я пригласила директора? Этого ты хочешь?" и "всё, довольно!" и "ну-ка, сядь как следует и веди себя по-человечески!" и "если не поднимал руку, то ПОМОЛЧИ!" и "да ты ЧТО это делаешь!!?". Дама, временно принятая на ставку пропавшей Катрины Фэрёй, очень скоро позволила вовлечь себя в порочный круг перебранок с Лонилем. Уже сейчас, по прошествии всего каких-нибудь двух недель, она кричит на него уже почти так же механически, как это делала Фэрёй последние полгода. Нервишки у временной будут малость послабее.
Лониль желает временной учительнице смерти.
Как бы то ни было: день Лониля начинается с того, что он забывает, или, вернее, "забывает", школьный рюкзачок дома. Он прекрасно помнит о рюкзачке, когда собирается нахулиганить и стырить что-нибудь, но столь же успешно забывает о нем, когда надо идти в школу. Синий рюкзачок с красными лямочками валяется дома в типовой квартире где-то за диваном, а в нем и учебник арифметики, и учебник чтения, и тетрадка, плюс написанное от руки прощальное письмо Катрины Фэрёй. Ни одна задачка из учебника арифметики не решена. Единственный признак жизни, запечатлевшийся в нем, это расчириканные черным фломастером задачки на первой странице. В учебнике чтения не прочитано ни строчки, а в тетрадке, в самом конце, найдёшь целую серию рисунков, тоже черным фломастером, и ни за что не поверишь, что их рисовал семилетний ребенок.
Дневник же, заключающий в себе квинтэссенцию сегодняшнего дня, он берет с собой. Он запихивает его в один из застегивающихся на молнию кармашков сразу же, как только Симпель завершает изложение своей лжи. Мома-Айша целует Лониля в лобик, почти точь-в-точь там, где начинает отрастать его афро, и уходит. Симпель успел уже так глубоко погрузиться в свои нездоровые мысли, что с ним практически невозможно поддерживать разговор. На этой стадии сосредоточенности единственный его контакт с внешним миром осуществляется посредством своего рода рефлекса, подсказывающего, что вот сейчас с тех пор, как мы встали, прошло как раз столько времени, что скоро пора в школу, и этот рефлекс заставляет его ежеминутно выкрикивать в воздух "давай-ка собирайся в школу, Лониль, а то опоздаешь!" до тех пор, пока он не слышит (очевидно, подсознанием), как захлопывается входная дверь. Выкрики прекращаются, и Лониль семенит в школу без рюкзачка.
На первом этаже Лониль останавливается и скребется в дверь Жидписа; тот открывает, улыбаясь до ушей. Своими медвежачьими лапами он сует мальчонке в маленькие (грязные) ручонки пару карамелек, затем поочередно то похлопывает, то пощипывает Лониля по щеке/за щеку раза три-четыре, и, подшлепнув его слегка под попку, отправляет дальше. Жидпис обожает Лониля, а тот, запихивая в рот карамельки, бежит дальше. Они такие вкусные, что его даже заносит на бегу. Дорога занимает страшно много времени; карамельки Жидписа (черт его знает, где он достает такие вкусные карамельки) служат причиной практически ежедневных десятиминутных опозданий Лониля. В те недолгие минуты, на которые хватает карамелек, он забывает обо всем на свете, его жизнь сосредоточивается внутри его рта. И это, может, и к лучшему, потому что, если принять во внимание убогий вид не то чтоб совсем бедного, но и не зажиточного пригорода, где живет Лониль, вполне можно сказать, что его дорога в школу - из самых тоскливых дорог в школу, какие только существуют в мире.