3
Савушкин бросил машину у въезда в СОТ. Вынул из багажника сверток с пистолетом, поставил машину на сигнализацию, проверил, закрыты ли двери, и пошел по дороге к дачному участку. Идти было минут пять вдоль краснокирпичных особняков москвичей. Иногда из-за поваленных деревянных заборов торчали полусгнившие щитовые дома заводчан. Кто-то даже до сих пор выращивал картошку, а некоторые самые стойкие лелеяли огурцы и помидоры в полиэтиленовых теплицах, на солнце похожих на ледяные горки, особенно если теплицы были круглые, собранные из алюминиевых полуколец.
За Савушкиным увязалась собака сторожа, черно-белая и заливистая, когда находилась на привязи. Сейчас же пес сорвался с цепи и являл окружающему пространству теплый и податливый характер, не спеша труся за Олегом и виляя толстым хвостом. За сто метров до подхода к дачному участку Савушкин услышал, как поет его жена.
– Сердце, тебе не хочется покоя, – пела Любаша, и ее звонкий радостный голос, столь любимый, почему-то сейчас раздражал Савушкина. Он встал за забором и прислушался. Никого, кроме Любы, не было слышно. Тогда Олег обошел участок слева, вошел в заросли черномазого терна и увидел Игоря Ивановича, стриженая голова которого торчала из окна второго этажа. Он задумчиво шевелил губами и что-то прикручивал шуруповертом.
Савушкин развернул битловскую футболку и достал пистолет. Он прицелился в Игоря Ивановича, но забыл снять оружие с предохранителя, выстрела не последовало. В этот момент Игорь посмотрел в сторону зарослей и разглядел Олега. Савушкин, понимая, что его заметили, бросил пистолет в кусты и поспешил в сторону калитки. Хотел открыть ее ключом, но калитка была не заперта. На ключе болтался коричневый брелок в виде олимпийского мишки, сохранившийся у Олега с самого детства, когда он, восьмилетний, ходил с отцом на открытие Олимпиады-80, пил лимонад и рассматривал чернокожих атлетов. Помнится, Савушкин так засмотрелся на них, что у него выпал из рук леденец-звездочка и рассыпался сладкими осколками по влажному асфальту. Негр засмеялся и наклонился к нему с высоты своего двухметрового роста. Негр был баскетболистом и приехал из Анголы. Баскетболист поднял Олега на руки, и тот очутился выше всех, выше Останкинской башни.
Любаша разглядела мужа и засмеялась.
– Это мой Олег приехал, – сказала она Игорю Ивановичу.
– Здравствуй, – Игорь протянул Савушкину мозолистую, заскорузлую руку с черными ногтями. Олегу не хотелось здороваться с Игорем Ивановичем, но он все-таки переборол себя и пожал протянутую ладонь, ощутив тяжесть рукопожатия.
Любаша подошла к Олегу и обняла его, поцеловав в губы. Игорь Иванович отвернулся и, что-то насвистывая, пошел к вагончику. Он немного сгорбился и со спины напоминал костыль в руках инвалида.
– Как он смотрит на тебя, – сказал Олег.
Люба ничего не ответила, подошла к колодцу и набрала воды. Скрипнула дверца, и противный режущий звук распространился по всему участку, словно заводской гудок.
Соседи слева за забором под баян орали "Мурку". Маленький семилетний рахитичный мальчик наигрывал знакомый мотив, а нестройный хор мужских и женских голосов, как в караоке, нескладно и надрывно тянул:
– Мурка, ты мой Муреночек!
Лиловая туча ушла в сторону, в небе появился сокол, высматривающий с неба безрассудных полевок, пожирающих дачные отходы в вонючих компостных ямах. Из-под забора вылез сонный серый полосатый кот и уселся вылизываться возле калитки.
Вечером Олег, Игорь и Люба ели приготовленного на углях цыпленка. Олег и Люба разделывали птицу вилками и ножами, а Игорь брал белую крахмальную мякоть в тяжелые каменные ладони, разрывал на куски и забрасывал в рот.
Через два часа за Игорем Ивановичем заехал сын и увез его на мотороллере. Из-под гладких и упругих колес летела липкая осенняя грязь, и все сапоги Игоря Ивановича были усеяны мелкими и суматошными кляксами.
Спать Олег с Любой пошли в строительный вагончик. Савушкины включили обогреватель, нашли на радио "Классика" Рахманинова и слушали его до двенадцати часов. Когда Люба уснула и ее мирное и теплое дыхание выровнялось, Олег взял фонарик и пошел искать пистолет. Но осенней ночью ничего не видно, и ему стало казаться, что пистолета не было совсем. Хотя Олег точно знал, что оружие он привез, и именно из этих мрачных кустов чуть не убил Игоря Ивановича.
Раскаивался ли Савушкин в своем желании – неизвестно. По крайней мере, он не знал, совершит ли это вторично. Точнее, теперь Олег твердо знал, что после рукопожатия, после "здравствуй" он не сможет выстрелить в Игоря Ивановича, и от этого чувства ему немного было жаль себя, жаль Игоря и жаль Любашу. Жалость душила Савушкина еще какое-то время, пока он не наступил на пистолет и не засунул его за пазуху. Тогда Олег решил все пустить на самотек и полностью довериться жене. Не ставить же ему здесь видеокамеру, хотя такая шальная мысль мучила его какое-то время, но Савушкин отогнал ее прочь как мысль глупую и сумасшедшую, – он считал себя полностью здоровым человеком.
4
Поутру Савушкины пошли за грибами. Люба понимала, что чувствует муж, и сейчас, идя по лесу, рассматривая багряные листья клена и пожелтевшие полоски березы, она думала не о последствиях двусмысленного положения, а о домике-прянике, который хотела построить. Увидев, что получается у Игоря Ивановича, Любаша решила разрисовать стены петушками-гребешками, русалками и водяными, навесить резные наличники и выкрасить дачу в разные цвета, чтобы дом стоял на холме, как невиданная сказочная сладкая буковка, посыпанная сахаром и корицей, пышущая жаром, как пирог, только что вынутый из горячей печи.
Грибов в лесу не было. Скоротечные холодные дожди не пропитали как следует влагой землю, и от этого встречались только трубчатые хрупкие малиновые сыроежки, которые было страшно брать – так и норовили они рассыпаться в руках. Попалось еще два приплюснутых фиолетовых подосиновика и один изъеденный червями и лишайником белый гриб.
Олег то и дело останавливался и близоруко щурился. Вместе с пистолетом он оставил в вагончике и очки и теперь видел только на расстоянии, а вблизи все расплывалось, словно пространство было покрыто толстым слоем холодной воды. Савушкин прислонился плечом к толстому разлапистому дубу и сказал:
– Надо Игоря рассчитать. Сколько, как думаешь, это стоит?
Любаша оторвалась от очередной сыроежки и внимательно посмотрела на мужа. Еле заметная дрожь пробежала по ее лицу.
– Кого мы на будущий год найдем? Кто будет доделывать дом?
– Пожалей меня, – взмолился Олег и, резко отбросив палку, с помощью которой искал грибы, зашагал к дачному участку.
От его строевого шага из-под болотных резиновых сапог разлетались разноцветные листья, с бурого ясеня вспорхнула синица и устремилась в чащу. Не разглядев как следует дорогу, Олег провалился в канаву и, чертыхаясь, окунулся по колено в студеную осеннюю воду, которая, если бы не сапоги, хлынула бы стылым потоком и прилипла к теплой коже. Выдернув ногу из грязной жижи, Савушкин обернулся к Любаше.
– Как он может строить дом, не называя цену? Он что, сумасшедший?
– Игорь просто честный человек. Игорь Иванович хочет, чтобы мы сами оценили работу, – у Любы перехватило дыхание, и она смотрела на мужа с плохо скрываемым вызовом. Домик-пряник все не давал Любе покоя, и ей теперь думалось, что Олег просто чудит. Какая-то нездоровая мысль засела в его в общем-то здоровой голове и теперь не дает покоя. И еще Любе было очень больно и обидно, что Олег думает плохо и не доверяет.
Любаше ситуация представлялась не стоящей выеденного яйца, и она не могла понять: сама мысль о том, что для кого-то Люба желанна и ей приходится отбиваться от ухаживаний, вызывает в муже если не ярость, то бессильную злобу. Любе, привыкшей везде быть в центре событий (и в кругу друзей и в журналистской тусовке), взгляды мужчин были привычны. На знаки внимания, которые они оказывали в отсутствии мужа, Люба не реагировала. Олег просто ничего не замечал. Здесь же, столкнувшись с неподдельным интересом и попав в зависимость, Савушкин не знал, как себя вести, и от неопределенности еще больше распалялся.
Олег хорошо помнил пятидесятилетие шефа. Они встречали его в пафосном ресторане в центре Москвы, и Савушкин ввел нарядную и благоухающую жену в банкетный зал. Как развернулись все, как потекли слюни у этих тварей, как он весь вечер молча и злобно напивался, а Любаша порхала, как веселенькая птичка. Вокруг нее щебетали заштатные острословы и ряженые подхалимы, а он сидел в кресле и мрачно набирался. Когда вино ударило в голову, Олег взял жену за руку и увез на такси домой. Любаша не сопротивлялась. Теперь на работе его постоянно спрашивают, как красавица жена.
– Хорошо, я рассчитаю его, – крикнула Люба в спину Олегу, поджав губы и опустив голову.
Но в этом году Игорь Иванович на дачном участке больше не появился, и сколько ни звонила ему Любаша и ни говорила, что надо передать деньги, Игорь отнекивался и отвечал, что ничего не сделано. Вспоминая взгляд Олега, Игорь чувствовал, что разговор пойдет короткий и ему, скорее всего, больше не придется увидеть Любашу. В конце концов Савушкин смирился, что ему придется терпеть загадочного Игоря Ивановича еще год, пока не завершатся отделочные работы.
В мае следующего года Игорь Иванович все тянул и не приступал к отделке, хотя времени всего-то надо было две недели. Он боялся Савушкина. Боялся не физически (никакой опасности, исходящей от Олега, Игорь Иванович не чувствовал), а скорее понимал, что Олег терпит его присутствие только благодаря Любаше, и если бы не она, то его давно бы выставили за дверь, не заплатив ни копейки. Но именно деньги, деньги Игорю были не нужны, и сейчас он каждый раз, подходя к строящемуся дому, проверял, есть ли на участке Олег. Как назло, несмотря на отсутствие интереса к даче, Савушкин всегда присутствовал. Сидел на крылечке, жарил шашлык или налаживал рыболовные снасти, которые он использовал при ловле карася, вдоволь расплодившегося в окрестных прудах, оставшихся вокруг СОТа после выборки торфа.
Однажды Олег ушел на рыбалку, а Игорь Иванович отомкнул калитку ключом, который ему дала Любаша, и вошел на участок. Люба из гибкого желтого пластикового шланга, по которому из колодца глубинным насосом нагнеталась вода, поливала стройную яблоню и не видела его.
Игорь Иванович незаметно подошел к Любе со спины и обнял. Любаша сначала думала, что вернулся Олег, но по плотному мужскому запаху и грубым рукам поняла, что это Игорь. Она разом съежилась, присела и расплакалась. Тушь потекла по щекам, глаза покраснели, а веки быстро распухли. Игорь Иванович торопливо снял ладони с ее груди и, ничего не сказав, ушел.
За последующие четыре месяца он бестолково, урывками и небрежно завершил отделку дома. Кое-где торчали неправильно распиленные доски, остались щели, плинтус оказался не прибит, между верандой и домом виднелась узенькая полоска, и когда начинались грозы, то сквозь нее на пол сочилась дождевая вода. Лестницу на второй этаж Игорь Иванович так и не сделал, а флюгер остался ржаветь за вагончиком.
Савушкины повозмущались, но, уяснив, что ничего путного от Игоря Ивановича не добьются, расплатились с ним в октябре по первому разряду и уехали отдыхать в Анталию.
Сколопендра (рассказ)
Ночью заштормило, и Игорь с Олей попали в ловушку. Огромные сизые валы бились о парапет, выкидывая вертикально вверх белую пену вперемешку с грязными тряпичными водорослями, обволакивающими запахом гниения все побережье. Съемный европейский летний домик со всеми удобствами стоял в двадцати метрах от воды, и казалось, что липкая соленая влага вот-вот проникнет в дом.
Сразу за спиной, за домиком начиналась остроносая горная гряда, цепляющая своими пиками темные отечные сиреневые облака, из которых потоком лил холодный перпендикулярный ливень. Единственную приличную дорогу размыло, старенькая машина не могла выехать, и Игорь с Олей оказались запертыми в двухкомнатном жилище.
На беду через час пропал свет. Домик погрузился в гнетущую тишину, и Игорю стало казаться, что они долго не протянут, потому что в жаркий и засушливый июль температура опустилась до десяти градусов.
Они легли с Ольгой в кровать, прижались друг к другу, накрылись всем, чем возможно (четырьмя верблюжьими одеялами), и стали ждать, когда закончится шторм. И в этот момент Игорь понял, что никогда за восемнадцать лет совместной жизни не оставался один на один с женой.
По гладкой отвесной поверхности, обитой сосновой доской и покрытой в два слоя темным яхтным лаком, ползла мутная, серебристо-белая сороконожка, поводя в разные стороны усиками. Ольга, увидев насекомое, закричала: "Сколопендра!" – и хотя это было безобидное и смешное существо, Игорь подпрыгнул на кровати, схватил со стола банку из-под каштанового меда и попытался накрыть ею "сколопендру". Но та, выпустив струйки клейкого и едкого вещества, сорвалась со стены и упала под кровать.
Игорь вылез из кровати, развернул кресло к окну, вытянул ноги на рядом стоящий стул, закурил сигарету и задумался, наблюдая, как одинокий оранжевый буек неутомимо носится по заливу под натиском стихии.
– Зачем ты это сделал? – спросила Ольга.
– Когда и что? – вопросом на вопрос ответил Игорь.
– В университете. Повел меня в шпиль на тридцать восьмой этаж. Ты боялся меня поцеловать прилюдно? Стеснялся?
Игорь сначала не понимал, о чем говорит Ольга, но потом, собравшись с мыслями, вдруг вспомнил тот день. Яркий и солнечный. Вспомнил и опешил.
Познакомились они с Ольгой у Сизовых. Эффектная Людочка Сизова с огромными, как у сенбернара, глазами и повадками щенка водолаза будоражила всех на курсе, и Игорю было неудобно приходить к ней в гости. Когда он видел Сизову с мужем Стасиком, то что-то в нем переворачивалось и ему хотелось задушить Стаса или просто отвесить ему оплеуху. Но Стас был по-настоящему мужествен, высок и строен, как атлант, и Игорь ничто не мог ему противопоставить, тем более тогда – когда был простым студентом, а не известным журналистом. Соседка Ольга же – опрятная, но не приласканная девушка – вызывала в нем смешанные чувства, от симпатии до отторжения. Он и рад был бы довести отношения с Ольгой до постели, но не знал, что ему с ней делать. Эпопея затянулась на полгода, и Игорь уже не мог ничего изменить, потому что все было странно.
Шторм не прекращался. Спелое небо никак не соглашалось, что людям нужен свет. Корявые беспокойные волны крошили клочок бетона. Брызги, как куски пенопласта, заливали веранду, и казалось, еще немного, и они доберутся до шаткого домика.
Чтобы попасть на тридцать восьмой этаж, надо было проехать на двух лифтах и пройти десять пролетов пешком, но дверь на смотровую площадку в шпиле была заперта, и Игорь не знал, что делать с Ольгой. Тогда она сама прижалась к нему, и ничего не оставалось, как обнять будущую жену. Она стала стаскивать с него брюки. Игорь заупрямился вначале, но Ольга была настойчива. Спасло Игоря то, что неожиданно внизу раздались чьи-то голоса, и Ольга сама отпрянула от него и стала спешно застегивать кофточку. Утром они поехали в Люберцы, и Ольга познакомила его с родителями, через месяц – свадьба.
"Как давно это было", – думал Игорь, вытянувшись в кресле. Нельзя сказать, что за восемнадцать лет Игорь не пытался что-либо исправить. У него мелькали любовницы, некоторых он даже под видом сотрудниц своей газеты вводил в дом, но чувство, что все могло быть иначе, не покидало его. Иногда он срывался, уезжал на рыбалку или ходил на байдарке по горным рекам Урала.
Сейчас же он и вправду не знал, что ответить Ольге. Ольга отвернулась к стене и произнесла:
– У человека укусы сколопендры вызывают отек и боль.
Что связывало Игоря с этой женщиной, он не знал, но оставить ее он боялся, даже не из-за детей, а из-за атмосферы вседозволенности мужского начала, которое вокруг себя создавала Ольга. Эта вседозволенность была продолжением ее властности. Все в доме было подчинено Ольге, никто из домочадцев не мог сделать и движения без ее согласия. Иногда Игорь думал: "Эта женщина доведет меня до сумасшедшего дома", – и утыкался носом в окно, рассматривая из кухни сумеречную Москву.
Игорь не заметил, как в кресле уснул. Снился ему сон, как он в деревне запускает китайского змея, хотя в детстве, в СССР таких игрушек не было, да, честно, он и не помнил из своей жизни ни одного случая, чтобы ему пришлось его запускать.
Игорь проснулся от боли. На его груди сидела сороконожка, две отчетливые синеватые точечки виднелись ненужной татуировкой, а вокруг все отекло фиолетовым нарывом и мучительно болело. Игорь вскрикнул, сбросил сколопендру на пол и хотел затоптать ее, но лишь поморщился от внезапного спазма.
Ольга, встав с кровати, подошла к нему и наклонилась, разглядывая ранки. Ничего не сказав, она спустилась по лестнице на первый этаж, вышла из дома и завела машину. Игорь медленно и осторожно, не без помощи жены, дошагал до авто и развалился на заднем сиденье. Автомобиль резво тронулся, плюясь мелкой галькой из-под задних колес, вылез, как огромный слепой крот, на дорогу и двинулся в сторону Феодосии. Сзади грузно трусила беременная собака и отчетливо подвывала.
За окном мелькали виноградники, и сейчас, в сезон, на толстой и извилистой лозе висели еще зеленые блестящие кисти.
– Это ты меня укусила, ты, – неожиданно с заднего сиденья взревел Игорь и хлопнул по кожаному подголовнику водительского сиденья.
Ольга резко нажала на педаль тормоза, Игорь полетел в середину салона. Ольга достала из пачки сигарету, закурила и произнесла:
– Тебя укусила сколопендра!
Два километра (рассказ)
В Вифлеем поехали на водителе, вытащившем нас с Масличной горы. Зачем мы на нее полезли после Гроба Господня? Мы там о гроб кольца обручальные терли. Люба разулась и икону поцеловала, лбом тыкалась в какой-то горячий камень. А тут сумерки уже на Масличной горе, а мы в арабском квартале застряли. Разволновался я очень. За Любу на этой горе боялся. Она же красавица.
Тут на "хендае" появляется частник (в Израиле это редкость) и сажает на заднее сиденье. Говорит на английском, меня не понимает, только Любашу.
Поехали вдоль Старого города: величественного, желтого, как песок, похожего на пустынного исполина посреди мирного оазиса. Промелькнуло арабское кладбище с мраморными надгробиями и голубой вязью букв, послышались печальные крики муэдзинов. Вот из Яффских ворот выходят датишники с болтающимися пейсами, в блестящих хипстерских очках, с рыжими бисеринками родинок на руках, в черных наглухо застегнутых в жару прямо до подбородка пальто, в круглых плотных шляпах а-ля семидесятые. Что-то энергично обсуждают на иврите, медные глаза блестят. У Сионских ворот при свете оранжевых фонарей стоит православный священник в черном одеянии, с полуметровым золотым крестом и в четырехугольном клобуке. Смотрит на нас, зевает. Тыкаю пальцем:
– Наш?
– Похоже, униат, – отвечает Люба.