Но что я знал совершенно точно - звонил Феликс! Желания говорить с ним у меня не было, впрочем, как и говорить вообще. Снова начнет бухтеть про ответственность перед заказчиками, чередуя начальственный тон с интонацией плохо скрываемой обиды. Так бывает всегда, когда ему от меня что-то надо. Приказать язык не поворачивается, а попросить по-человечески - западло. Работать под началом друга - все равно что переспать с собственной шефиней: удовольствие сомнительное, а проблем не оберешься.
- Ты знаешь, который час?
Мой зевок был сладок до ломоты в челюстях.
- Товарисч, вы ошиблись номером! Наберите сто, вам скажут…
Тут бы и бросить трубку, но я этого не сделал. Как-никак старый друг, а старость надо уважать, даже если мы одногодки. Фил на том конце невидимого провода дышал, как паровоз на подъеме в гору.
- Имей совесть, Дэн, уже четверть третьего!
Получалось, несмотря на духоту, часов восемь сна я оторвал. Оставалось догадываться, какая опухшая до одурения физиономия глянет на меня из зазеркалья, лучше уж не смотреть. А ведь ночью, когда разговаривал с Нюськой, выглядел вполне сносно. Если верить Феликсу, а он начальник, ему верить положено, рабочий день в стране был в самом разгаре и население безумного города во всю копытило землю. Сидело, нервно грызя ногти, в вонючих пробках, ловчило по конторам, стремясь открысить кусок пожирнее, носилось в административном угаре по коридорам, сжимая в потных кулачках никому не нужные бумажки. И так изо дня в день до той поры, пока на бегу его не хватит кондрашка по имени инсульт. Тогда, сидя в кресле на колесиках, оно начнет перебирать скрюченными пальцами прожитое и искать в нем смысл и, что удивительно, - находить. А как же иначе? Иначе пришлось бы признать, что жизнь пошла коту под хвост! А еще вспомнит о существовании Господа и будет истово молиться и просить Его о помощи, не понимая того, что делать этого Он не станет: бессмысленности и хаоса в мире и так в избытке. А может, станет, Ему решать! Тогда крысиные гонки возобновятся и вновь закрутится собачья свадьба, принимать участие в которой у меня не было ни малейшего желания.
- Скажи, Фил, ты что-нибудь знаешь про карнавал?
Если он что-то и знал, то не спешил со мной этим делиться. Занят был тем, что тяжело дышал.
- Ну… в Бразилии… загорелые тетки трясут сиськами и задницами… Я однажды видел.
- Не, я не о том! Ты сам когда-нибудь испытывал радость легкости бытия?
- Радость, говоришь? Да, пожалуй! От того, с каким энтузиазмом они это делают, поднимается не только настроение…
Я видел его лицо, как если бы Феликс сидел передо мной. Порядком оплывшее от кабинетной жизни и пьянок с нужными людьми. Вот он ухмыльнулся и, нацепив на аристократический нос очки, посмотрел на перекидной календарь. Там красным стояло: "Дума" с тремя восклицательными знаками. Разом погрустнел, нахмурился. Слово было подчеркнуто двойной чертой, поэтому он мне и звонил. Наша контора, которую Фил возглавлял, а в миру Центр инновационных политических инициатив, зарабатывала на жизнь консультированием. На следующей неделе подходил срок представления запрошенных парламентариями новых инициатив, а у нас еще конь не валялся. Не гнушались мы работать и с бизнесом, хотя из стратегических соображений держались обеими руками за государственные структуры. Оно и понятно, распиливать бюджет надежнее и где-то даже веселее.
Впрочем, эта сторона дела меня не касалась, главным в лавочке был Феликс, ему и приходилось общаться с заказчиками. Моя роль сводилась к работе по отдельным проектам, говоря нормальным языком, к выдаче на-гора конструктивных идей. На поляне политического консультирования мы кувыркались не одни, а в компании целого сонма слетевшихся на запах денег хищников, так что приходилось огрызаться. Проходимцы всех мастей называли себя президентами институтов и директорами фондов, но поворачиваться к ним спиной было небезопасно. Тем не менее нас, как я слышал, в толкотне у кормушки и схватке бульдогов под ковром откровенно побаивались и не в последнюю очередь из-за того, что в команде Фила первую скрипку играл я.
Кому-то такое заявление покажется хвастовством и фанаберией и уж как минимум нахальным, только факты - вещь упрямая, против них не попрешь. До моего появления в штате Центра ему приходилось драться за заказы зубами и не брезговать огромными откатами, я же сидел себе в третьесортной газетенке и пописывал левой ногой незамысловатые статейки. Феликсу помогал эпизодически, когда он об этом просил, за что платили хорошие деньги. Как говаривали в старом Союзе писателей: гонорар не гонорея, получи его скорее. На эти бабки мы с Нюськой фактически и жили.
Так, ни шатко ни валко, все и тянулось, пока Феликс не поставил вопрос ребром и не перетащил меня к себе на работу. Тут-то, как говорится, и началось! Не прошло и полгода, как мой друг стал вхож в самые высокие кабинеты, такие, что дух захватывает. У него, не у меня, мне эти игры с распальцовкой и раздуванием щек без надобности. Рейтинг нашей конторы возрос настолько, что в связи с большой нагрузкой от некоторых проектов приходилось даже отказываться. Завозились в своих песочницах и конкуренты, почувствовали, что запахло жареным, и на меня посыпался град предложений сменить вывеску, только мне это фиолетово. По природе своей я человек лояльный, друзей не предаю даже за очень большие деньги.
Изменилось со временем и отношение посматривавших на меня косо коллег. Тягаться со мной в креативности никто из них не мог, а получать премиальные любят все, им с моего стола тоже перепадало. Чего стоила одна подброшенная Министерству обороны мысль переодеть армию для повышения боеспособности в новую форму! Нам от лихих этих денег достался неплохой довесок. А марафон по местам убийства царской семьи под лозунгом "Эстафета поколений"? В Думе за него схватились как за спасительную соломинку, иначе нечем было сплотить безразличный ко всему, а главное, к ней самой народ! Да и пресловутый марш молодежи, протестующей против унижающих человеческое достоинство законов физики, был исключительно моей задумкой, до нее моим коллегам было как до небес, семь верст и все лесом!
Не знаю, догадывался ли Феликс о ходе моих нескромных мыслей, но голос его как-то увял, в нем зазвучали просительные нотки:
- Слышь, Серег, Бог с ним, с карнавалом, ты не забыл, что сроки поджимают? А про делегацию Совета Европы? - продолжил он уже напористо. - Сам знаешь, приедут, затянут надоевшую всем песнь о соблюдении прав человека и сворачивании демократии. Далась она им, своей, что ли, мало! Из МИДа несколько раз звонили, торопят! Им без наших рекомендаций позицию на переговорах не выработать… - хохотнул с удовольствием. - До сих пор ходят под впечатлением от твоего предложения об интеграции с Японией! Говорят, убойный аргумент: все равно страна косая от алкоголя, так почему бы не слиться в экстазе с наследниками самураев? Все лучше, чем раствориться в потоке гастарбайтеров из мягкого подбрюшья России. Они даже русский не учат - зачем, если государственным скоро будет таджикский?..
Я тоже улыбнулся. В тот раз мы долго спорили с Филом, стоит ли перефразировать изречение Черчилля о подбрюшье Европы и писать, что современные технологии полезнее афганских наркотиков и без японцев нам границу с Китаем не удержать. Аккуратничал Феликс, перестраховывался, чувствовалась закваска дипломата. Только вот что посоветовать Министерству иностранных дел на этот раз, я не представлял. Действительно, обидно вносить львиную долю в бюджет Совета Европы с тем, чтобы за наши деньги нас же мордой по столу и возили. В мягкой форме я уже намекал, что неплохо было бы пригрозить ребятам из Страсбурга урезать наш взнос наполовину, но мидаки народ боязливый, без указания сверху дышат на всякий случай через раз. Единственным выходом было помахать перед носом эмиссаров темой свободных СМИ, которые никто не цензурирует, поскольку они прекрасно справляются с этим сами, но не факт, что те на это поведутся…
Пока я так сам с собой рассуждал, Феликс продолжал говорить и договорился до того, что заедет ко мне вечером для разговора. Обстоятельного и принципиального, это к гадалке не ходи, других у него не водится. Я не возражал, но особенно с приглашением и не набивался. Выдохся, честно говоря, порядком. Может же человек устать от людей и собственных мыслей. В Международной хартии ООН право никого не видеть идет вторым, сразу же за правом на жизнь, а я бы поставил его первым…
Прежде чем положить трубку, Фил тяжело вздохнул и с отцовской озабоченностью в голосе констатировал:
- Не нравится мне, Дэн, как ты звучишь, ох не нравится!
Психолог хренов, любимый ученик Зигмунда нашего Фрейда! Ему, видите ли, не нравится, а мне что прикажешь делать, если я сам себе нравлюсь через день? Не надо было превращать меня в дойную корову, мыслительные способности хомо сапиенс, по определению, ограниченны, чтобы понять это, достаточно оглядеться по сторонам. Нет у меня больше сил ворочать мозгами, были, но утратились. Даже человеческая глупость, вопреки словам Аристарха, не радует. Нюська заявила, что я стал злым - наверное, так и есть, - правда, спутала злость с безучастностью. Сказала, что сильно изменился, а еще… - как же она меня назвала? - луз кенон, во как! А что это значит, объяснить не потрудилась. А я не спросил. Герой, должно быть, одного из ее любимых женских романов, наверняка большой подлец и потомственный негодяй.
Тащиться по убийственной жаре в магазин не хотелось, но пришлось, надо было затариться спиртным и хоть какой-то снедью. Люди на улице в серой мгле от висевшей в воздухе гари двигались, как сомнамбулы. Автомобильная пробка, бампер в бампер, растянулась на километр и сильно смахивала на похоронную процессию. Не хватало только катафалка, но за этим дело не станет. Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе. Взял бутылку хорошего виски - дорогая, зараза! - и водку с тоником, а на закуску, как в студенчестве, пару пачек пельменей и другой снеди по мелочи. Фил последнее время пьет умеренно, большой начальник, надо себя беречь. Добрый малый, в том смысле, что еще и раздобревший, вот только глаза, стоит снять дымчатые очки, становятся буравчиками.
Приволокся ближе к девяти, когда я перестал его ждать. Дорога от офиса до моего дома занимает прогулочным шагом минут сорок, он ехал два часа. Ноблес, черт бы его побрал, оближ, правда, любит утверждать, что и в машине занимается делами. Легко поверить, она у него огромная, представительского класса с кондиционером и средствами связи, в ней не то что работать, можно прописаться.
Стащив на пороге пиджак, избавился от галстука и по-гусарски рявкнул:
- Наливай!
Старина Фил, каким я знал его и любил! На горшках, врать не буду, рядом не сидели, но в последних классах школы сошлись. Колючие оба были, задиристые, особенно на публике перед девчонками, малейшей оплошности друг другу не спускали, а дружбу сохранить умудрились. В институтские времена у каждого образовалась своя компания, и потом, когда Феликс пошел работать в МИД, виделись реже, но встречались всегда с удовольствием. Был, правда, период, когда я потерял его из виду, но потом, слава Богу, нашлись.
- Может быть, ты прекратишь строить рожи и откроешь наконец бутылку?
Я и не строил, а смотрела на старого друга и невольно улыбался. Как жизнь его ни колошматила, Фил сумел подняться с колен и занять в ней свое законное место. Лихо ему пришлось, да еще как! Знающие люди говорят, что карьеру дипломату может испортить только женщина, по писаному все и получилось. И не за рубежом, где шпионки с крепким телом, а на родине, в Москве. И работала сгубившая Феликса чаровница не на Интеллидженс Сервис, а в районном детском саду воспитательницей.
Изверившийся обыватель скажет, мол, так в жизни не бывает, и будет сто раз прав, потому что с ним такое никогда не случится. Феликс уже сидел на чемоданах с дипломатическим паспортом в кармане и следившим за его успехами из Администрации Президента тестем, когда все рухнуло. Директор его департамента, человек интеллигентнейший, карьерный дипломат и полиглот, битый час крыл Фила отборным матом - не помогло! Влюбился, поучал, и прекрасно, любовь великое чувство! Люби, кто тебе мешает, но как все: в свободное от службы и семьи время! Со знанием дела, между прочим, говорил, не с чужих слов - как об стенку горох! Не послушал Феликс умного человека и на следующий день в буквальном смысле слова оказался на улице. Но не на того напали, сделал без посторонней помощи себя сам. Российский вариант хрустальной американской легенды…
- Хватит грезить наяву, - вернул он меня к действительности, - ставь на стол рюмки! Я к тебе не мечтать приехал, а по делу.
Кто бы сомневался! Драгоценное его время - золото, но если хорошенько поскрести, под защитными оболочками можно докопаться до того парня, которого я знал в юности. Деловой, напористый, достанет, если надо, до кишок, но на этот раз к пыткам приступать не спешил, сидел, откинувшись на спинку стула, рассматривал писанный маслом портрет Нюськи. То ли не заметил я его впопыхах, то ли проснувшаяся жаба не дала присовокупить картину к фотографиям, только Ню продолжала улыбаться нам со стены своей фирменной улыбкой. Художник слегка натуре польстил, и на холсте жена смотрелась исключительной красавицей.
Однако тут же выяснилось, что волновало Фила отнюдь не искусство живописца.
- Ты что-то там бормотал про усталость, - заметил он, подставляя мне свою пустую рюмку, - только я не понял. В любом случае, старичок, отпуск придется отложить до пенсии. От Совета Европы мидовцы сами отобьются, им не впервой, есть куда более срочная работенка… - и, помедлив для солидности, тоном ниже пояснил: - Оч-чень серьезные заказчики, лично подъезжали!
Умолк, созерцая, как я разливаю водку. Жара к ночи немного спала, но воздух в квартире, мягко говоря, не дышал вечерней свежестью, а сама она напоминала душегубку. Расспрашивать его я не стал, не было нужды. Более того, от одной мысли, что он готовится взвалить мне на плечи новую проблему, начинало предательски поднывать сердце. Не знаю, как это назвать, но что-то со мной происходило, и это "что-то" отнюдь не вселяло оптимизма. Подходящим словом было бы, пожалуй, отупение, но оно не передавало той степени безразличия, какое мною овладело. Загнанных лошадей пристреливают, и это гуманно.
- Тебе не интересно?
Я поднял рюмку. Феликс взялся за свою. Чокнулись. Приняли на выдохе. Фил подцепил на вилку пельмень.
- Слышал когда-нибудь о коэффициенте маргинальности общества?
Когда он пьет водку, всегда страдает лицом, не знаю, как с такими манерами его держали в дипломатах. Потянулся, утирая другой рукой слезу, за маслинкой. Эстет, мог бы закусить стоявшей на столе кислой капусткой, зря, что ли, я ее покупал.
- Извини, что сидим по-студенчески, Нюська временно в отсутствии.
Феликса это мало волновало, вынув изо рта косточку, он гнул свою линию:
- Если грубо, то этот коэффициент показывает степень превращения народа в стадо.
Я придвинул к себе селедочку в банке. Удобно, не надо чистить. Порезал кольцами белый лук, вот тебе и закуска. Опять же вода в кастрюле закипала, пора бросать вторую порцию пельменей. Но из природной вежливости поинтересовался:
- И что с того?..
- А то, - взорвался Феликс, - что речь идет об очень больших деньгах! Говори, знаешь что-нибудь об этом долбаном коэффициенте или придуриваешься?
Уставился на меня через стол, как на врага народа. Я не спеша закурил, закинул ногу на ногу и посмотрел на него с каким-то даже академическим интересом. Да-а, отяжелел Фил за последнее время, но еще не обрюзг, это у него впереди.
- Ну, допустим!.. - Страсть как не хотелось вдаваться в подробности, но под его буравящим взглядом пришлось. - Существует гипотетическая кривая Лидермана - Гаусса, а на ней, по гипотезе авторов, можно найти точку невозврата, пройдя которую, общество уже неспособно к возрождению…
- Во как! - искренне удивился Фил. - Я о ней слыхом не слыхивал. Откуда только ты свои знания черпаешь? Ну-ну!..
Я не стал его разочаровывать: и Лидерманом, и Гауссом был я, и гипотеза эта принадлежала мне. Появилась она у меня в начале девяностых. Готовя для клиентов материалы, мне и раньше приходилось блефовать, так что на этот раз все произошло едва ли не автоматически. Что ж до идеи о неспособности русской нации к выживанию, она висела в воздухе, а я, благодаря Филу, имел еще и доступ к закрытой статистике. Впрочем, достаточно было отъехать на сто километров от Москвы и Ледерман с Гауссом могли отдыхать. О том же, но мудреными словами, говорили и эквилибристы от политики, но никто их не слушал, а если и слушал, то не хотел, а скорее всего, неспособен был понять…
- Описывающая кривую функция строится с использованием эмпирических данных, так что коэффициент превращения общества в быдло…
- Маргинальности, - поправил меня Феликс, - давай придерживаться терминологии: коэффициент маргинальности!
- Хорошо, - согласился я, - будь по-твоему, маргинальности, в принципе вывести можно.
Решив, что тема таким образом исчерпана, я протянул руку к бутылке, но Фил обмен мнениями законченным не считал. Сняв дымчатые очки, помассировал усталые глаза пальцами, побарабанил ими по столешнице.
- Возьмешься? Этим… - последовало не вполне парламентское слово, - позарез нужно знать, когда народ дойдет до кондиции!
Бляди здесь, конечно, ни при чем, но понять Феликса было можно. Не знаю, имел ли он в виду все руководство страны или отдельных личностей, поэтому огульно согласиться с ним не мог, но чувства его разделял в полной мере.
Фил между тем ждал ответа. И продолжал ждать после того, как мы выпили и я снова наполнил посуду. Упорный малый, но и его начинало разбирать. Судить об этом можно было по непроизвольному движению большого и указательного пальцев, характерному для ситуаций, когда речь заходит о деньгах.
- Скажи, ты, случаем, не знаешь, что такое луз кенон?
Брови Феликса медленно поползли вверх.
- Лу-уз кэннон?..
Судя по тому, как он протянул длинное "у" и заменил простецкое "е" на благородное "э", речь могла идти лишь о чем-то глубоко британском, и Фил мою догадку подтвердил:
- По-английски это значит: сорвавшаяся с креплений пушка, одна из тех, какими пользовались на парусных кораблях. Применительно к людям… - вытряхнул, следуя моему примеру, из пачки сигарету. Прикурил. - Так говорят о непредсказуемом человеке, разрушающем все вокруг себя, и в первую очередь себя самого. Между прочим, сильный образ, особенно если представить, с какой чудовищной силой шарахается по палубе орудие, круша всех и вся на своем пути! И предсказать, в какую сторону под действием качки оно в следующую секунду метнется, совершенно невозможно… - с удовольствием затянулся. - Тебе-то это зачем?..
Спросил, хотя не мог не понимать, что речь идет обо мне, и наверняка догадывался, из чьих карминно-красных уст я получил такой комплимент. На улице тем временем поднялся ветерок. Из раскрытого настежь окна пахнуло жаром, как из топки паровоза.
Для того чтобы открыть рот, мне понадобились все оставшиеся в моем распоряжении силы: