Вытряхнул из пачки свежую сигарету, но так и не прикурил, задумался. Веерное отключение электричества, чтобы, так сказать, как раньше в деревнях, от нечего делать?.. Не вариант, никто на это не пойдет! Да и не факт, что отсидевшие свое перед поганым ящиком не потеряли детородную функцию. Мужики с пивным брюхом и бабы, вспоминающие о принадлежности к прекрасному полу только перед кабинками с буквами "М" и "Ж"… Такое и представить-то себе трудно! Нет, идея должна быть простой и красивой, только красивые идеи работают. Ее следует увязать… Я глубоко задумался. А почему бы, собственно, и нет? С проблемой уклонистов от армии! Пусть тот, кто не хочет защищать родину с оружием в руках, отдаст ей долг в постели! В качестве альтернативной службы. С любой из пожелавших того женщин. И пусть только попробуют сачковать, сейчас же "Калашникова" в руки и на три года на действительную! Нет, для штрафников - на пять! И в том же законе найти местечко для педофилов, разрешив отстреливать подонков, как бешеных собак, и платить за их головы, как за волчьи…
Далеко не всегда, окончив работу, я испытываю чувство гордости, но на этот раз результатом остался доволен. Только вот во рту опять появился металлический привкус, за которым в метро последовал обморок. Если, конечно, это был обморок, а не известный науке скачок сознания. Что бы это ни было, повторения случившегося я допустить не мог, не кисейная барышня, чтобы лишаться по нескольку раз на дню чувств. Обследовавший меня пару месяцев назад врач, а по совместительству кандидат наук и мой старинный приятель, заключил, что налицо все признаки переутомления, и прописал прогулки на свежем воздухе и здоровый сон в одиночестве. А еще рекомендовал бросить хотя бы на время пить и завязать с табаком, но, когда после осмотра мы с ним раздавили бутылочку армянского, требования смягчил.
Сказал, стряхивая с сигареты пепел:
- Поаккуратней с собой, Серега! - а прощаясь, задержал мою руку. - Смотри в оба, врежешь ненароком дуба, придется все по новой! Помнишь, как у Блока? - Не без изящества продекламировал:
Умрешь - начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Пояснил: опять детство с его ненавистным учением и горькими обидами. Потом молодость с прыщами на физиономии и разочарованиями в любвях. Пока еще придет понимание, что всё это одна большая шутка, причем не твоя! Не знаю, как ты, а я буду цепляться за эту жизнь до последнего…
Выходить на улицу страсть как не хотелось, но надо было вести себя гулять. Жара или арктический холод, я заставлял себя двигаться, иначе от сидения за столом можно было потерять остатки былой формы. Для соревнований, конечно, староват, но держать себя в тонусе считаю первой человеческой необходимостью. Единственную поблажку, какую допустил - решил пройтись по любимым местам. Их в Москве осталось не слишком много и самое любимое: Тверской бульвар. Начав, как все у нас, от памятника Пушкину, хорошо брести вниз к Никитским, глазеть бездумно на прохожих, на фасады старых домов, пока не замаячит впереди спина бронзового Тимирязева. Тут же неподалеку и шашлычная, где по разумным ценам можно выпить стакан вина и закусить его жаренным на шампуре мясом.
В предвкушении этих приятностей я и вышел из метро и тут же понял, что на бульваре что-то происходит. Человек не любопытный, пересек тем не менее проезжую часть и присоединился к толпе зевак. В представившейся моему взгляду центральной аллее было что-то глубоко английское. Контуры ее терялись в сером от висевшей в воздухе гари тумане, и я бы не удивился, покажись вдали красный даблдекер или знакомые по фильмам очертания Биг-Бена. Что ж до переминавшегося на ступенях лестницы народа, он ждал, когда начнут снимать кино. Подождал и я, но на съемочной площадке ничего не происходило. Из доступных развлечений был только красномордый тип под зонтом, слонявшиеся без дела осветители и автобус, в утлой тени которого курила едва ли не половина съемочной группы.
Картина была настолько сонной и статичной, что я собрался уходить, как вдруг режиссер поднес к губам мегафон.
- Где вы нашли этого урода? - рявкнул он, непонятно к кому обращаясь. - Пройти по-человечески не может, вихляет задом, будто в штанах осиное гнездо!
Только тут я заметил, что по аллее, удаляясь от нас, идет, словно ступает по минному полю, какой-то мужчина. Про гнездо гений кинематографа, конечно, наврал, но в походке его и правда было что-то неестественное. Стоявший сбоку от толпы тощий малый видимым образом занервничал и бросился к красномордому. Его еще не старое, но уже изрядно поношенное лицо отражало всю гамму испытываемых им мук, далеких от мук творчества. О чем они говорили, слышно не было, но вид парень, скорее всего это был ассистент, имел пришибленный.
Процесс создания мирового шедевра явно застопорился, и я собрался было поискать тень над головой, как вдруг поймал на себе орлиный взгляд мордастого. Выкинув вперед руку, чернорабочий фабрики грез ткнул в меня пальцем:
- Давайте этого!
В следующее мгновение его ледащий помощник был уже рядом. Вцепившись клещами в мою руку, затараторил:
- Мизансцена такая: вы идете как ни в чем не бывало по аллее, но так, чтобы создавалось впечатление, будто дело происходит в Лондоне…
- Да не умею я ходить, как в Лондоне! - попытался я высвободиться, но тщетно. - Снимайтесь сами, если вам так уж припекло…
Выражение жалости к себе на лице ассистента сменилось острым желанием убить.
- У меня фактура не та! - И тут же, прижав обе руки к груди, взмолился: - Вы же интеллигентный человек и не допустите, чтобы меня выгнали с работы! Что вам стоит этак свободно, фланирующей походочкой? А мне за это дадут снять следующий фильм, а?..
Во взгляде его беспокойных глаз светилась безумная надежда.
- Слушайте, - продолжал отбиваться я, - ну что вы ко мне пристали! Не смогу я легко и беззаботно, у меня это с детства не получается…
- Я знал, что вы согласитесь! - просиял ассистент. - У вас славное лицо, сразу видно доброго человека.
Произнося скороговоркой эти слова, он начал подталкивать меня к стоявшему в стороне автобусу, где, уперев руки в боки, поджидали с сигаретами в зубах две женщины.
- С легкостью у всех трудности, быть собой - большое искусство. Я как-нибудь расскажу вам анекдот про актера-импотента, обхохочетесь… - В его голосе зазвучала вдруг нотка обиды. - Что поделать, в своем отечестве не пророк, а в нашем еще и не личность! - вздохнул и с прежним энтузиазмом продолжал: - Кожей чувствую, у вас получится! Пройдетесь по бульвару, заговорите невзначай с сидящей на скамье грустной женщиной…
- Но позвольте, - предпринял я последнюю попытку вырваться, - я же текста не знаю!
Помощник режиссера обрадовался так, как если бы его будущий фильм номинировали на Оскара.
- Родной вы мой, никакого текста и нет! Я вам больше скажу, сценарий тоже отсутствует…
Поскольку я все еще сопротивлялся, он приобнял меня, как Каин Авеля, братски, за плечи и затараторил:
- Фильм авторский, в этом фишка! Кому надо, тот поймет, а нет, объяснят критики, им за это деньги платят. Главное требование - чтобы все, как в жизни. Если вы нашему монстру приглянетесь, завтра будем снимать постельные сцены…
И хотя актером порноиндустрии я себя не видел, моя воля ослабла настолько, что мы двинулись в сторону автобуса.
- Только вам и только по секрету, - доверительно частил ассистент, - хочу снять ремейк "Анны Карениной" в стиле пуантилизма. Жоржа Сера знаете? У меня будет так же! Набившую оскомину историйку расскажут не главные герои, а совершенно посторонние люди. Из мозаики точечных мазков и сложится картина разыгравшейся драмы. Ветеринар, осматривавший лошадь Вронского, задавленный железнодорожник, работающий в доме Карениных ассенизатор. А еще есть мысль - "Даму с собачкой" глазами белого шпица! После этого займусь Мопассаном…
От обилия его творческих планов моя голова легко кружилась. Есть еще порох в пороховницах, не сгинули на Руси таланты, не снимающие шляпы перед классикой! Малый говорил без умолку, под эту его трескотню меня и запихали в автобус, где работал кондиционер и потирала руки соскучившаяся по работе гримерша. Но на большее, чем протереть физиономию салфеткой и слегка припудрить, ее не хватило, так что очень скоро я уже топтался перед камерой, готовый к съемке.
Заглядывавший в видоискатель режиссер делал это, как если бы оказывал человечеству одолжение. Не мудрствуя лукаво, с места в карьер перешел со мной на "ты":
- Живи в кадре, не наигрывай! Брать будем издали, крупный план доснимем в Лондоне… - и, обреченно махнув рукой, скомандовал: - Мотор! Все равно ничего лучше нет.
Перед носом что-то хлопнуло и, окрыленный высокой оценкой своих способностей, я побрел вниз по бульвару. Не было пустого бассейна, и свечу в руке, защищая ее пламя от ветра, тоже не держал, но хотелось верить, что и я шаг за шагом вступаю в историю мирового кинематографа.
Как и предупреждал худосочный ассистент, женщина ждала меня на скамье, теребила в руках платок. Голову наклонила, видеть ее лицо я не мог, но опечаленность изображала так достоверно, что сомнений не осталось: передо мной известная русская актриса. Что ж до фигуры партнерши по мизансцене, выбор режиссера можно было одобрить. Он правильно рассчитал: один из нас двоих должен быть профессионалом. Речь, естественно, не шла о назначенной на следующий день съемке, а исключительно о поддержании высоких стандартов российского искусства.
- Можно присесть?
Она промолчала, и я понял, что ведущая роль, по крайней мере на первом этапе, отводится мне. Опустился на скамью. Женщина подняла голову, и я увидел ее покрасневшие от слез глаза. Синтия?.. Нет, конечно, нет, но что-то неуловимо знакомое в выражении лица мне ее напомнило. Глаза и, пожалуй, манера смотреть, с тенью дрожащей на губах улыбки. В мире стилизованных под глянцевые журналы подделок природная женственность большая редкость. Сидевшая передо мной женщина не была в полном смысле слова красавицей, скорее милой, и уж точно не подогнанной под образ ангела хабалкой.
- Мне кажется, мы с вами раньше встречались…
Переливавшуюся игривостью интонации позаимствовал из какого-то фильма, кажется, в нем играл Мастроянни, но женщина только безнадежно вздохнула и переложила подальше от меня сумочку.
- Послушайте, неужели нельзя придумать что-то новое? Теперь вы скажете, что я приходила к вам в волшебных снах! И вообще, что вам от меня надо?
Я не мог оторвать от нее взгляда. В легком, по случаю жары, сарафанчике она выглядела очень эффектно, и даже искусный грим покрасневших якобы от слез глаз придавал ей дополнительный шарм. В кино, по-видимому, играла мало, но на сцене я ее точно видел. Нюське по долгу службы приходилось посещать театры, и, следуя протоколу, она, как козла на веревочке, таскала меня на премьеры. Познакомьтесь, это мой муж! Следовал обмен ничего не значащими улыбками, после чего обо мне тут же забывали и я с легкой душой шел в буфет. Смотреть классические вещи в современной интерпретации (других почему-то не ставили) я бы не согласился и за деньги. Очередная "Чайка" в компании с "Дядей Ваней" вызывали откровенную тоску, а новое прочтение "Ревизора" - так позывы рвоты и вирусную диарею. Сидеть на таком спектакле трезвым было опасно для психического здоровья.
- Мне? - повторил я вслед за ней, и сам же на свой вопрос ответил: - Кусочек счастья, по возможности в прозрачной упаковке, чтобы другим было завидно!
Улыбка женщины может многое о ней рассказать, но, видно, не судьба! Хотя посмотрела на меня с интересом. Даже если мне это показалось, что-то все-таки в ее глазах мелькнуло. Навскидку, лет тридцать пять, не больше. До "народной", скорее всего, не дослужилась, но "заслуженная" наверняка, умела держать паузу. У актерской братии этим определяется уровень мастерства. Режиссер в театре наверняка пристает, коллеги строят каверзы, самое время девушке мостить дорогу в кино. Надо бы придумать такую реплику, чтобы дала ей возможность раскрыть глубину таланта.
- Отличная нынче погода, не правда ли?
Произнес, растягивая на английский манер слова. Теперь, следуя "Пигмалиону", она могла бы сказать, что дожди в Испании идут, как правило, на равнинах, или развить выигрышную тему по-другому, но моя новая знакомая молчала. Более того, в ее устремленном на меня взгляде читалось нечто похожее на ужас. Если верить хорро-фильмам, именно так смотрят на вампиров потерявшие надежду жертвы, хотя ничего особенного я вроде бы не сказал! Наша встреча, согласно отсутствующему сценарию, происходит в Лондоне, а там, как известно, говорят только о погоде.
Надо было как-то выкручиваться, и я, не выходя из роли, заметил:
- В том смысле, что жара скоро спадет…
Хотелось бы верить, что приставленные к идиотам с детства сиделки обладают таким же тактом и самообладанием. Добрая душа, теперь она смотрела на меня с состраданием. Это дало мне возможность пояснить:
- Недельки через две или три…
Женщина с готовностью кивнула. В любом справочнике для фельдшеров написано: перечить буйно помешанным опасно для жизни. Между тем экранное время шло, а разговор наш топтался на месте. Понимая это, моя партнерша по кадру взяла инициативу на себя. Закинула ногу на ногу и попросила:
- Вы ведь курите? Дайте лучше сигарету!
"Лучше" в этом контексте означало, что с ролью я не справился и импровизатор из меня, как из собачьего хвоста решето. С видимым удовольствием закурила и, уставившись в туманную даль, задумчиво произнесла:
- Как была в молодости дурой, так и осталась! Боялась, ноги тонкие, три пары колготок надевала, а свекровь все равно заметила… - Повернулась ко мне всем телом. - Может быть, тогда все и началось? Если однажды сделать ошибку, вся дальнейшая жизнь идет наперекосяк…
Говорила горячо и, возможно, ждала от меня ответа, только что я мог ей сказать. Таких, как она, должно быть, тысячи, но была в ней какая-то трогательная незащищенность, задевшая в моем очерствевшем сердце нежную струну. Не убийца в переулке, как у Булгакова, не любовь, но, глядя ей в глаза, я чувствовал, что со мной что-то происходит. Изолгавшиеся в поисках гонорара писатели любят сочинять будто бы с первого взгляда, дамочки бальзаковского возраста - читать про "умерли в один день", я же просто смотрел на женщину, и смотреть на нее мне было радостно. Странное это было чувство, в мелькании суматошных дней почти совсем забытое.
- Не спешите огорчаться, жизнь - мозаика! Чтобы что-то о ней понять, надо отойти на расстояние, как от картин Сера…
Было в моей юности время, когда я увлекался импрессионистами, но без подсказки ассистента о художнике этом вряд ли бы вспомнил. Получилось очень к месту и ко времени.
- Вы слышали о Жорже Сера? - удивилась она. - Никогда бы не подумала…
Сомнительный, надо сказать, отвалила комплимент! Горьковским босяком я вроде бы не выглядел: свежая рубашка, джинсы без дыр, а женщина смотрела на меня с прищуром. Пора было поставить ее на место.
- Вместе играем на ипподроме, а поиздержавшись, пьем в садике вино.
Она слабо улыбнулась, я почувствовал прилив вдохновения. Приготовился рассказать нахалке, что в периоды творческого застоя побираемся с Жоржем по электричкам, а на днях забирал его из вытрезвителя, но тут, чертиком из табакерки, материализовался помощник режиссера. Замахал, словно мельница, руками, закатывая к небу глаза, начал брызгать слюной.
- Нет, нет, нет! Плохо, очень плохо! Какой, к черту, Сера? Кто его здесь знает? Мы что, "Восемь с половиной" снимаем? Нашему зрителю поток сознания не в кайф, оно само ему не нужно. Картина малобюджетная, Феллини с Антониони в нее не вписываются. Да и как прикажете вашу пургу потом озвучивать?.. - Повернулся к женщине. - И телка не та, наша сидит дальше по бульвару. Короче, все сначала!
Мы посмотрели друг на друга. Женщина на меня с неприязнью, я на нее с удивлением.
- Так вы к тому же еще и киношник?
- Так вы, получается, не актриса?
Я замолчал, она продолжала:
- Теперь я вас узнала! Вам всегда достаются роли мелких пакостников, на крупных не хватает таланта.
Слова ее были чистейшей воды плагиатом. Реплика принадлежала Нюське, в зависимости от настроения, она говорила, что в кино я мог бы играть либо симпатичных мерзавцев, либо отъявленных подлецов.
Как показывают в блокбастерах с мордобоем, я начал медленно подниматься с лавки. Так медленно, что знакомого с материалом ассистента это должно было насторожить. Не понравилось мне, как этот хмырь отозвался о моей партнерше по мизансцене, даже если никакой сцены не было, и свои чувства я скрывать не собирался. Парень был выше на полголовы с руками, напоминавшими грабли, но это не помешало мне прихватить его за отворот рубахи.
Спросил почти нежно, предварительно тряхнув:
- Как зовут?
Бледный, он побледнел еще больше.
- П… парамон!
- Ты ведь не хочешь, Парамон, чтоб тебе несли венки в Дом кино, правда? Вот и мотыляй отсюда, массовка свободна!
Помощник режиссера моргал растерянно глазами.
- А как же Анна Каренина?..
- Передай ей привет, а также шпицу и Ги де!..
Малый поник и побрел, опустив плечи, в сторону поджидавшего его режиссера со скрещенными на груди ручищами. Вернулся, отцепил у меня с рубашки микрофон. Молча, со скорбным выражением лица. Мне было его жаль, как и весь мировой кинематограф, лишившийся в моем лице идола фабрики грез. Проводив его понурую фигуру взглядом, я опустился на скамью. Судя по всему, женщине надо было бы что-то сказать, только я не знал что. Ни разу в жизни мне не удалось никому ничего объяснить, и вовсе не потому, что я такой тупой и косноязычный. Втолковать свою мысль другому в принципе невозможно, не говоря уже о том, чтобы объяснить собственные благие намерения. В лучшем случае на тебя будут смотреть чистыми голубыми глазами и ждать, когда ты наконец заткнешься и наступит их очередь говорить. Так устроена жизнь, и с этим ничего нельзя поделать, а лишь смириться.
Но и дальше молчать было невозможно.
- Вы тоже хороши! Если человек не свежевыбрит, то что он может понимать в живописи!
Получилось по-детски, в стиле "сам дурак", но она не обиделась. Спросила с неопределенной улыбочкой:
- Наверное, думаете, я злая?
Вопрос был риторическим, ответа не требовал. Женщина его и не ждала.
- Я же вижу - думаете! - В ее голосе появились доверительные нотки. - А знаете, ведь так оно на самом деле и есть! Но учтите, только злые люди говорят правду, добрые боятся обидеть. В результате получается еще хуже. Простые вещи запутываются до неузнаваемости, и снежный ком недопонимания и страхов катится через жизнь, калеча всех и вся на своем пути. Не улыбайтесь, я знаю, что говорю!
Если я и улыбался, то лишь потому, что не мог смотреть на нее без улыбки. Милая женщина, обидеть такую грех, но нашелся, видно, тот, кто обидел. Влезать со своей буйной фантазией в ее проблемы было равносильно самоубийству. Опыт показывал, все мои попытки кому-то помочь заканчивались одинаково: приходилось ползать на карачках и собирать в ладошку осколки жизни, но уже своей. К тому же никто при рождении не обещал, что этот мир будет к нам добр. Если в нем и есть справедливость, то высшая, человеку недоступная.