* * *
Кажется, все уже распрощались… Снова загружаются в транспорт, чтобы ехать к месту захоронения. Прячусь за дом, чтоб дали спокойно докурить. Все равно в своем траурном состоянии загружаться будут нестерпимо долго и муторно…
- Алло, да. Здесь, рыбка, здесь. А что, есть варианты? - не замечая меня, за дом влетает запыхавшаяся барышня. Та самая, с фляжечкой…. Она явно ищет уединения со своим телефоном и с фляжечкою. - Что? - нервно кричит своему телефонному собеседнику. - Нет, Артура тут не наблюдается. Да, действительно она и действительно мертвая. Поцелую и от тебя. - ухоженное лицо искажается тяжелой усмешкою, потом обретает отрешенно-деловое выражение. - Мы опоздали, друг мой. Сборник уже издают другие. Не знаю кто, что-то государственное. Да, именно тот. "Нараспашку", если не ошибаюсь … Да пусть издают, ну их к дьяволу! Мы что-нибудь другое для нее издадим… Что-нибудь более громкое!
Надо же, какой ажиотаж вокруг нашего сборника. "Нараспашку" - так назвали мы его еще при создании. Стихи. Маринкины, Анечкины, мои… А еще новеллы всякие и уматные Карпика рисуночки… И никто, никто им раньше не интересовался, а тут вдруг - сразу многие. Карпик, кстати, в связи с этим очень забавным образом нас всех и обзванивал. Никогда не забуду тот день, никогда не забуду ощущения…
- У меня две новости, с какой начинать? - наигранно приветливым голоском спросил тогда Карпик.
- С хорошей, конечно, - ответила я, ожидая большого приятного сюрприза а затем, в качестве плохой новости, малюсенького какого-нибудь к нему неприятного дополнения. Иначе, мне казалось, Карпуша бы не звонил. Попросил бы секретарш Нинелькиных, или еще кого. Раз звонит сам, хочет полноправно владеть честью носителя какой-то новости, значит новость не может быть ужасною… Так рассуждала я, и смеялась, немного кокетничая:
- С хорошей, конечно!
- С нашим "Нараспашку" подписали договор об издании. Хороший тираж и оформление должно быть приятственным, - сообщил Карпик, как-то очень уж сухо, для такой грандиозной новости, а потом сразу перешел к главному: - А плохая новость такая: Марина повесилась. Позавчера, в ванной, от сумасшествия. Похороны завтра. Собираемся возле ее подъезда в восемь, и не опаздывая. Хоронить будем у родителей. Да, полтора часа на машине от города. Она там уже.
К чести для себя я не стала ахать, рыдать и расспрашивать. Сухо сообщила, что все ясно, и что приду обязательно. Карпик даже растрогался:
- Спасибо, что так реагируешь. Я задолбался уже по телефону успокаивать и всем отчитываться, будто сам ее вешал. Тебе вообще боялся звонить, думал, замучаешь истерикой. Ты - молодец.
Я поблагодарила за похвалу и повесила трубку. Вообще, я так правильно отреагировала не из-за сдержанности, а от глупости. Не поняла я просто, что случилось. И тут же давай Павлуше на работу названивать. Не потому, что он тот, с кем любым горем поделиться можно, а потому что Марину мы оба хорошо знали, и он может распологать какой-то информацией… Звоню, звоню, а там - занято. Оказалось, потому что он мне дозвониться пытается:
- Ты в курсе? - хором спросили друг у друга мы, созвонившись-таки.
Выяснилось, что Павлуше только что звонил Жека - тоже близкий друг Марины и даже бывший муж по совместительству. Ничего конкретного Жека не рассказывал, сообщил, что они на пару с Карпушею занимаются организацией, попросил при матери никаких околоцерковных разговоров не вести, потому что отпевать самоубийцу церковь отказывается, и для Марининых близких это в сто крат усиливает трагедию.
Павлик как услышал - сполз по стенке без сил себя контролировать. Благо стул на работе возле телефона стоит, а то б так на пол и уселся. В таком состоянии, естественно, ничего толкового Павлуша у Жеки не спросил и очень поразился собственной реакциею.
- Знаешь, - говорил мне, подавленно. - Марина рассказывала как-то про сына поэтессы Цветаевой. Так тот сын, когда вернулся однажды к дому и услышал от соседей, что мать повесилась, схватился за голову и бессильно опустился на землю. Уселся прямо в дорожную пыль, хотя рос во Франции и потому был большим пижоном и чистюлею. А я, помню, еще не поверил этому рассказу. Слишком уж пафосно, картиночно, в Маринином стиле: взрослый мужик и вдруг подкашиваются ноги… А вот теперь у самого так. Это Марина меня, наверно, проучивает…
А потом Павлуша неожиданно разозлился и воспринял все случившееся прямиком на наш счет:
- Но что же мы могли поделать? Откуда мы знали? - закричал отчаянно.
И поплыл-поехал тот разговор, неприятный и с каждым словом всех нас загрязняющий…
- Вот и придется нам встретиться. Видишь, я же говорил, что все эти твои переосмысления - бред сплошной. Вот даже судьба нам сама доказывает… - сказал Павлик в конце разговора.
Об этом напоминать мне было не нужно, об этом я и сама подумала. А ведь накануне, совсем переполнившись презрением к себе и жалостью, я на миг стала чистою и решила все же сделать выбор. Ну конечно, не в пользу Павлика. Не потому, что он хуже Бореньки - он в стократ лучше, надежней и положительней. А потому что я - не чета Пашуле совсем. Нам обоим только хуже будет от продолжения этого союза. Сорвемся ведь, прекратим притворство - Павлик вон уже потихоньку срывается - и пойдут сплошные взаимные претензии и раздражения…
Сказать открыто о разрыве я не решилась: уж слишком ночь была звездной и пронзительной, а мы, сидящие на балконе, так походили на романтичную влюбленную пару… Я не смогла поломать красивую картинку, которую с таким азартом когда-то строила. Я была влюблена. Не в Павлушу, нет… В наши с ним романтичные и светлые отношения. И вот сейчас, когда все так запуталось, когда я врала каждый день и оттого нигде не чувствовала себя счастливою, когда я поняла, что пора делать окончательный выбор, то все равно не могла сказать нужных слов. Произнесла неопределенно намекающее:
- Может, отдохнем друг от друга немного?
Как ни странно, Павлуша принял мое высказыванье всерьез, не так как все предыдущие мои попытки поговорить на подобные темы - те попытки он принимал за мое кокетничанье и тут же набрасывался с цветами и необходимым, как он думал, словесным доказательством моей превосходности. Сейчас он уделил моему предложению должное внимание и разгорячился весь.
- Соня, я понимаю, отчего ты так говоришь. Знаю, что тебе все это кажется увяданием… - начал он с проникновенной глубиной в голосе. - Да, мы почти не гуляем вечерами по городу, да, видимся только дома у тебя и каждый раз все одинаково. Но посмотри на вещи объективно: новая работа, у меня, у тебя, новые нагрузки, хлопоты… Сейчас это грузит, но пойми, это же перспективы, они дают нам уверенность в будущем! Ведь кроме проявлений чувств, существуют еще и сами чувства! А у нас с ними все в порядке. Мы целенаправленно и устермленно идем к стабильным отношениям. Не побоюсь сказать даже "к семье". А это больше, чем страстные встречи и полуночные гуляния. Так? Мы ведь оба уже взрослые…
Взрослой скорее была я, а не он, потому во все эти выгоды, перспективы и планирования уже наигралась, и теперь хотела настоящего чувства. Было бы оно, а уже остальное - приложится, кровью и потом выстроится.
- Пойми, - продолжал Павлуша. - Мы ведь привыкли уже друг к другу. А привычка - это всегда убийство яркости… И видимся теперь чаще. Если каждый день будешь есть конфеты, то перестанешь ощущать их сладость, в конце концов…
- Вот я и говорю, давай на время расстанемся. А потом, если скучать будем, или, там, поймем, что никак друг без друга… Тогда начнем сначала все. И вкус тогда снова почувствуется.
- А потом опять приестся и мы всю жизнь так и проведем, то съезжаясь, то расставаясь! - Павлик горячился все явственней. - Я много думал об этом. Так нельзя, Сонь. Мы должны понять, что мечты убиваются воплощением, а яркость чувств - временем. Понять, смириться, и гнаться уже не за яркостью, а за гармонией и стабильностью. Только тогда все будет хорошо. Иначе - бред слошной…
Я как-то даже смутилась от такой его теории. Ведь здорово звучит! Уверена, слышали б это какие другие женщины, разорвали бы меня на кусочки, чтоб добиться права обладания таким порядочным и степенным мужчиною… Человек так ко мне относится, строит планы, ищет перспективы, а я… Дура набитая.
Ведь расстаться я хотела вовсе не из-за угасания чувств с Павликом - накала для меня с ним никогда не было, всегда - упоение чистотой отношений и их правильностью. Разрыва я жаждала из-за появления в моей жизни Бореньки. А Павлик о нем не знал, и потому истолковал все по-своему…
- Мне нужно остаться наедине со своими чувствами, - выдавливаю через силу. - Нужно разобраться в себе. Давай какое-то время не видеться.
- Бред это все! - Павлуша болезненно морщился. - Ты просто ищешь очередных трагедий и, не находя, сама их устраиваешь. Посмотри на себя? Ты ужасно выглядишь, когда говоришь о расставании. Видно же, что ты страдаешь от этого…
Еще бы! Не всякий человек добровольно откажется от стабильного и надежного компьютерщика ради безбашенного и безнадежного рокера… А тот, кто таки это сделает, выглядеть будет ужасно, потому что начнет тут же бояться за свое будущее. Вот я и боялась, а Павлик принимал это за страдания по нему-любимому…
- Впрочем, если тебе действительно необходимо разобраться, я на время исчезну. Сколько тебе нужно? Две недели? Месяц? Перед тем, как выходить замуж, тебе действительно лучше проверить себя…
Я провожала его при полном надрыве чувств. В последний, как мне тогда казалось, раз, обнимала ладонями гладкое лицо с почти детской кожею. Желала счастья, шепча одними губами что-то схожее с молитвою. Разглядывала его огромные загибающиеся кверху ресничища и сквозь слезы улыбалась их спутанности. В общем, была наполнена торжественностью и чистой, светлой печалью, как уходящая в монастырь грешница, прощающаяся с такими милыми сердцу земными удовольствиями.
Я знала прекрасно, что этот светлый мальчик уже через неделю обязательно окажется кем-нибудь подобранным. Оглянуться не успеет, как утешится от воспоминаний обо мне, и будет строить свои грандиозные планы на перспективное будущее с какой-нибудь другой единственной. Не потому, что ветреный, а как раз наоборот - оттого что сильно целеустремленный и не может долго жить без человека, с которым можно строить четкие и важные планы на будущее.
И вот, спустя пару скандалов с Боренькой, свидетельствующих о нашей безумной любви и полной несовместимости, спустя несколько кардинальных смен моих мировоззрений и убеждений… А точнее, спустя три дня с момента нашей последней встречи с Павликом, мне звонит Карпуша и заявляет, что Марина повесилась, то есть, что мне так или иначе придется с Павлушей увидеться. И это, конечно, воспринимается мною, как перст судьбы или как ненавязчивая Маринина подсказка: так, мол, тебе лучше будет, друг-Сонечка!
- Все. Пока. Пойду торжественно присутствовать, - кричит дама, и захлопывает крышечку мобильного. Завидев меня, и осознав, что я все слышала, дама выражает возмущение: - А что вы тут, на отшибе? Больше пройтись негде, да? Странный способ искать уединения. Обычно это делают в местах, которые никем еще не заняты!
К великой своей чести и немалой радости, я умудряюсь ничего не ответить на ее хамство. Не от стеснительности, а из смирения. Захотелось побыть хорошей. Захотелось вымолить прощение. Потому что, как ни крути, я в смерти Марининой виновата больше всех. Им - остальным - простительно. Забыли, замотались, не были готовы к трагедии. А я - родственная душа, женщина, - должна была разгадать, предвидеть, вытащить… Ведь я любила ее. Всем сердцем и всем своим пониманием… А потом - как все - позабыла, забросила. И это ей, конечно, страшной болью вышло. И это ее, конечно, в людях разуверило…
Столько раз я и себе, и ей, и всему городу признавалась в своем огромном, безграничном Мариною восхищении. Какая бы она ни была, но она был яркая, живая, настоящая!!! А она отмахивалась от моих похвал решительно. Нет, они приятны ей были, разумеется, они ее поддерживали, но по правилам, я должна была хвалить, а она - отмахиваться. А потом я забилась в своей жизни, заметалась между двумя мужчинами, двумя мирами, образами жизни и целями… И так обалдела от всего этого, что Марину забросила. И не хвалила ее уже, и не восхищалась ей. А она без этого восхищения - как без пищи. Она без него теряла себя совсем, потому что всегда собственную личность лишь из оценок других ощущала.
Я свои оценки выражать перестала. А однажды - в самый последний наш разговор, накануне самоубийства уже - наговорила я Маринке страшных глупостей. Ну, мол, она все еще в детстве пребывает и что зря носится со своею этой поэзией, и что жизнь много серьезней и разительней… Да не со зла я говорила это, а в истерике! Ведь решила тогда раз и навсегда выбрать путь реалиста-скептика. Поклялась стать нормальным человеком и порвать с прошлым и своею натурою. Решила всего на миг, потом опомнилась, поняла, что от себя не убежишь, долго целовалась с Боренькой и плакала… Но за тот миг, что пыталась нормальной быть, успела Марине наврать с три короба и она повесилась.
Нет, понятно, что она сама тоже не права. Звонила, интересовалась всякой чепухой, вроде жилищных вопросов, погоды и прочего, а я, по ее мнению, должна сама по голосу или каким другим проявлениям догадаться, что происходит нечто ужасное. Ну не обязана я ее мысли читать, не обязана!
Понятно, что будь в Марине чуть больше уважения к нам, скажи она кому-то все напрямую - вмиг все сбежались бы… А так оставила всех нас несчастными, дикими комплексами вины разрываемыми, друг на друга крысящимися и глаза поднять опасающимися: "А вдруг он все знает, вдруг меня подлецом и убийцей считает. Не, я лучше с ним здороваться не буду…" И так будет теперь всегда… /Долгая память - хуже чем сифилис/ Особенно в узком кругу./ Такой вакханалии воспоминаний/ Не пожелать и врагу…/
Собираюсь уже идти к нашему микроавтобусу. Как вдруг вижу забытую в проеме окна небольшую, пузатую, раскрытую кожаную сумочку. Серебристая фляжка заманчиво поблескивает на поверхности. Оглядываюсь в поисках нахамившей мне барышни - никого. Нет, вот она - сидит в машине, нетрепливо смотрит на процессию.
Ну что ты будешь делать! Хватаю сумочку, невольно опускаю глаза внутрь. Возле фляжки, любовно прижавшись к ее аппетитному боку, лежит маленький черный браунинг. Я видела такой в фильмах о блюзах и гангстерах, я представляла такой, когда читала об элегантных шпионках и кокаинистках-эмигрантках. Штучка! Вещь! Может, не рабочий? Зажигалка, там, или какая другая бутафория… Рядом лежит пачка долларов. Довольно! Захлопываю сумочку, решительным шагом направляюсь к Хонде, стучу в стекло, демонстрируя сумочку. Стекло мгновенно опускается.
- Вы забыли! - протягиваю вещь хозяйке. Старательно отворачиваюсь, но все равно вижу, как на лице ее отражается паника.
- Вечно ношу все, то в карманах, то в сумочке, то… все теряю… - говорит она как-то жалко и растерянно, потом решается на мучительный вопрос: - Вы заглядывали внутрь?
- Нет, - отвечаю, как положено.
- А как же вы узнали, что это моя сумочка? - нервно настаивает дама, она снова почти кричит на меня.
- По запаху! - говорю первое, что пришло в голову. - Сумочка пахнет вашими духами! Извините, мне некогда…
"Черти что! Я ей оказываю услугу, и я же должна выслушивать ее крики… Ой, надо было сказать, что она единственная, кто стоял там, за домом. А то как-то неправдоподобно получилось с запахом…"
- Вы извините, что я так на вас набросилась. - дама снова вплывает в круг моей видимости. Она раскраснелась, она догоняет меня, нервничая. - Это я от несдержанности и усталости. И потом, в наше время так редко это. Я думала, вы вознаграждение потребуете или еще что. Знаете, в любых контактах с малознакомыми людьми всегда подвох ищу. Не знаю, почему я так устроена… Не бегите вы! Немедленно остановитесь и примите мои извинения! А то обидитесь еще, повеситесь, не дай боже… - дама улыбается очень неестественно. Видно, что принесение извинений - дело для нее непривычное и стоит ей невероятных усилий. - Меня Лилей зовут. А вас - Сонечкой. Добрые люди уже просветили…
Молча закуриваем, глядя куда-то сквозь друг-друга. В даме чувствуется повышенная истеричность и высокомерие. Вообще-то, Марина таких не любила. Интересно, что их связывало? Впрочем нет, вру, любила все яркое и, наверняка, ценила эту даму за оконченность образа.
- Как вымуштровала нас всех покойница, а? - Лилия отхлебывает из своей фляжки и, кривясь, подмигивает. - Хошь, не хошь, а насильно вешаешь на себя добрый взгляд, возвращаешь сумочки, мило благодаришь, ходишь, блин, с лыбочкой. Прежде чем сказать что-то, сто крат думаешь. Вежливой быть стараешься, словно в пансионе благородных блядиц… Да?
Дама тянет меня в единомышленницы, заглядывая в лицо.
- Я всегда возвращала сумочки, - отвечаю устало. Потом не сдерживаюсь. - А вы с Мариной что..? - спрашиваю неопределенно.
- Да вот это самое… - хмыкает Лилия, потом пускается в откровения. - Воевали по большей части. Она нашему концерну свой сборник предлагала. Мой босс то соглашался, то отнекивался, а я переговоры с ней вела. Довелась вот… Теперь отряжена от фирмы на похороны. А на издание сборника теперь полное добро получено, но его уже, блин, издали. - Лилия вдруг резко поднимает одну бровь и смотрит на меня в упор. - Наша компания поддерживает и раскручивает начинающее искусство. - выпаливает пьяно и заученно. - У вас есть что-нибудь с покойницей связанное, что реализовать можно?
/Продана смерть моя!/ Про-о-о-дана!/ - надрывается в мыслях мастерица светлой печали Янка Дягилева. Смотрю на Лилию в упор и ощущаю вдруг невероятно острый приступ раздражения.
- Да есть, - отвечаю сухо, не сводя с собеседницы взгляда. - Где-то завалялась пара трусиков и упаковка прокладок. Она забыла в прошлый визит ко мне. Как будем продавать? С аукциона, да?
Меня откровенно тошнит. Смерть близких и шоу - вещи несовместимые. Хочется заехать даме по измотанной, но ухоженной физиономии, застывшей сейчас в гримасе удивления.
- Хи! - приходит в себя Лилия, спустя мгновение. Не обиделась, не разозлилась, приняла, как удачную шутку… - Хи-хи-ха-ха-ха! - заливается громким истеричным смехом. - Ой, насмешила, ой, молодец, детка, ой, Сонечка!
Она не прекращая бурно смеяться, выдавливая из себя хохот короткими стреляющими горошинами, пошатываясь, идет к своей Хонде. Усаживается. Кажется, она изрядно пьяна…
- Эй, детка, возьми визиточку, ты мне понравилась! - кричит на весь двор, немного опуская стекло. Потом кидает сквозь щель пачку визиток. - Возьми! Я в долгу у тебя!
Спустя минуту, ко мне, опасливо косясь на Нинель, приближается Карпик.
- Возьми, - сует подобранную визитку Лилии. - Это тебе предназначалось. Она не последний человек, хоть и явно нездоровая. Пригодится еще. Бери…
"Да пошли вы все!!!" - кричу в мыслях.
- Спасибо, - говорю вслух.