- Жан-Жак, ты, как всегда, явился раньше времени! - Он обнял Руссо, едва не оторвав его от земли. - Ты слушал "Персея", как я тебе советовал? Какая музыка! Какие великолепные декорации!
Руссо не ответил. (Мне только предстояло узнать, что Руссо никогда не комментировал оперы, если не чувствовал, что они хуже того, что он писал сам.) Вместо этого он тихо представил меня Дидро, который вряд ли заметил при своем появлении мою скромную персону. Внезапно все его манеры резко изменились. Он повернулся ко мне и стал как будто меньше ростом.
- Это такая честь для меня, мсье. Я много знаю о ваших работах. Я читал ваш "Трактат" и нахожу, что это… подлинный шедевр.
Произнося эти слова, он вскинул в воздух свои большие руки.
Дидро, как я узнал от Руссо, зарабатывал на жизнь преподаванием, переводами и написанием статей на разные темы. Будучи атеистом, он тем не менее некоторое время готовился стать доктором теологии, потом оставил богословие и увлекся правом, но бросил и его, чтобы давать частные уроки и вращаться в самом странном обществе. Отец (достойный ножовщик) перестал давать ему деньги. Тогда Дидро нашел себе место учителя математики - предмета, которым он в то время сам пытался овладеть, - и бывало, что он опережал своих учеников на один-два урока. Одаренным детям он был бесполезен, а тупым ученикам не мог помочь при всем своем желании. Итак, Дидро уподобился тому садовнику, что, возделывая сад, уповает лишь на милость погоды и естественную силу растений.
Он писал проповеди (которые продавал отъезжающим в дальние страны миссионерам). Он обожал театр, хотя временами у него не было денег, чтобы попасть туда. Дидро мечтал стать актером. Как и Руссо, он был человеком, переполненным идеями, которому не хватало только известности, и она со временем пришла к нему.
Мы направились в ресторан. Я никогда прежде не обедал в этом заведении, но оно показалось мне слишком дорогим для моих бедствующих спутников. Уж не рассчитывают ли они, что я один оплачу счет?
- Мсье Дидро, - воскликнул официант, - как приятно снова видеть вас здесь!
Из этого я заключил, что, несмотря на бедность, Дидро не скупится на чаевые. Я обеспокоился еще больше, когда он повел нас в отдельный кабинет и заказал целое пиршество с тушеными дроздами, спаржей и изысканным вином.
Когда разлили вино, Дидро обратил внимание на выражение моего лица.
- Мсье, вы, конечно, видите, что я небогатый человек. Но сегодня я получил деньги за перевод. Большая книга - большая сумма. - Он рассмеялся и одним глотком выпил полстакана вина. - А теперь мы начнем все это есть. Есть! Есть! Есть!
Он был вульгарен, как инспектор циркового манежа. Когда принесли еду, Дидро начал хватать куски руками, вымазал губы жиром и разговаривал с неприлично набитым ртом. Было видно, что он очень голоден и, вероятно, плохо питался в течение последних нескольких дней. Несмотря на это, тон его беседы оставался на удивление изысканным, что совершенно не вязалось с его грубыми манерами.
- Мсье Д'Аламбер, я был бы очень вам признателен, если бы вы объяснили мне некоторые места из вашего "Трактата", которые оказались мне непонятны.
Когда при первом знакомстве Дидро говорил мне комплименты, я воспринял их всего лишь как вежливую лесть, но сейчас он задал мне несколько вопросов, показавших, что он в самом деле внимательно прочел мой "Трактат". Разговор с головокружительной быстротой перескакивал с одной темы на другую, Дидро вдруг принялся рассказывать нам о том, как учился в школе:
- Вся беда в том, что я всегда был здоровенным парнем. Какую все же большую роль в жизни играют физические данные! - Я молча кивнул в знак согласия. Он потянулся за соусницей и продолжил: - Если я просто слегка толкал какого-нибудь мальчишку, у меня неизбежно получался крепкий удар, такими уж были мои сила и рост. Но ведь вы не назовете слона задирой, если ему случится наступить на каких-нибудь мелких тварей, которых он даже не заметил? Короче говоря, из-за всего этого в школе меня считали отъявленным драчуном. Но я очень хорошо учился, за что меня наградили призами. Когда наступил день раздачи призов, меня выгнали из школы за мнимое преступление, хотя я всего лишь дал взбучку одному типу, который ее давно заслужил.
Он громко расхохотался и хлопнул по спине Руссо, который, как птичка, клевал еду из своей тарелки.
- Так вот, я едва не лишился призов. Когда я пришел за ними, в воротах меня встретил служитель и погнался за мной с палкой. Я увернулся от него и сумел попасть в школу, хотя он при этом до крови разбил мне руку своей палкой. Так я все же получил призы своей раненой рукой, обрызгав кровью человека, который с поздравлениями их мне вручал. Какова сцена, а? Но это ничто по сравнению с тем, что мне пришлось пережить до женитьбы на моей маленькой Нанетте. - Он повернулся ко мне. - Вы играете в шахматы, господин Д'Аламбер?
Неожиданный вопрос смутил меня. Я ответил, что знаю правила.
- Тогда вы должны поиграть с Жан-Жаком. Он все время меня побеждает. Думаю, он выбрал меня своим постоянным партнером только потому, что обожает выигрывать.
Руссо скорчил неодобрительную гримасу.
- Видите ли, - продолжал Дидро, - Жан-Жак рассматривает мир как ристалище состязаний.
Было заметно, что Руссо закипает гневом.
- А как ты рассматриваешь мир, Дидро? - многозначительно спросил он. ,
Дидро откинулся на спинку стула и промокнул уголки губ.
- Я рассматриваю мир как… банкетный зал! - Оглушительно расхохотавшись, Дидро подавился. В какой-то миг мне показалось, что сейчас он упадет замертво, но Руссо сильно хлопнул друга по спине, и все прошло.
- Господин Д'Аламбер, - торжественно заговорил Дидро, - вы, несмотря на свою молодость, весьма выдающийся человек. Но настанет день, когда все мы - все трое - прославимся на весь мир, клянусь вам в этом. Я говорю это не потому, что пьян. Конечно, я пьян, но даже будь я трезв, я бы все равно высказал ту истину, что мы трое, вместе… - Он, пошатнувшись, встал. - Мы трое представляем собой всю философию. Руссо - это музыка и театр; вы, господин Д'Аламбер, - математика и наука…
Дидро помолчал и сел.
- А кто в таком случае вы? - спросил я.
Он выпил еще один стакан вина и посмотрел на меня затуманенным взором.
- Мсье, я… я - Дидро! Ха-ха!
Сознаюсь, что в тот момент его слова показались мне пустыми и даже жалкими. Он был на четыре года старше меня (следовательно, тогда ему было уже за тридцать) и понимал, что если хочет оставить в мире след, то должен поторопиться. Он действительно разрабатывал некоторые философские идеи и намеревался отразить их в будущей книге. Надо, правда, сказать, что в те дни все кому не лень занимались "философией" того или иного рода. Дидро, начисто лишенный упорядоченного и строгого мышления, был идеальным поверхностным отражением своей сути. В этом отношении он действительно был истинным философом. Но в одном Дидро оказался совершенно прав - нам троим предстояло стать вселенскими знаменитостями.
- Я не собираюсь посвятить остаток жизни переводу чужих писаний, - заявил он. - Я намерен писать сам, и писать хорошо.
- Восхитительное намерение, - сказал я ему. - Но что за периодическое издание вы собираетесь основать? В конце концов, именно из-за него я сюда пришел.
- О, об этом мы сможем поговорить в следующий раз, а сейчас давайте выпьем за дружбу и философию.
К концу обеда Дидро выпил две с половиной бутылки вина, в то время как мы вдвоем с Руссо едва одолели одну. Однако Дидро был не очень сильно пьян. Я понял, что его веселость и приподнятое настроение вызваны не столько вином, сколько приятным ощущением пищи в желудке и наслаждением от беседы. Он настаивал на том, чтобы мы пошли к нему домой поиграть в шахматы. Однако по дороге Руссо извинился и пожелал нам доброй ночи.
- Но вы же не откажетесь пойти ко мне, господин Д'Аламбер?
В его глазах была поистине детская мольба. Дидро с надеждой ухватил меня за руку, и я не смог отказать ему.
Мы шли по холодной темной улице. Дидро остановился и повернулся ко мне:
- Я так и не спросил вас, как вы рассматриваете мир, господин Д'Аламбер.
Вопрос был задан очень серьезно, и я дал на него серьезный ответ:
- Я рассматриваю мир как систему, подчиняющуюся определенным законам, которые должны быть открыты с помощью тщательного анализа.
- Как чудесна математика! - едва слышно пробормотал Дидро.
Мы шли уже довольно долго, и я начал терять терпение.
- Еще далеко? - спросил я своего спутника, и он ответил утвердительно. Дидро, потратившись на роскошный обед, был уже не в состоянии оплатить извозчика. Я предложил заплатить, и мы нашли возницу, который согласился везти нас.
Дидро жил на четвертом этаже уродливого дома, расположенного в бедном и небезопасном квартале. Поднявшись в квартиру, мы оказались в слабо освещенной комнате, в которой витал невыносимый запах подгоревшей пищи. В углу сидела пожилая женщина - как оказалось, теща Дидро. Она молча штопала какие-то кружева. Потом из второй комнаты вышла жена и, посмотрев на меня, обратилась к мужу:
- Этот господин - один из твоих друзей из "Регентства"?
- Нет, женушка, это величайший после Ньютона математик!
Холодную комнату с трудом согревал очаг в углу. Из мебели в глаза прежде всего бросались огромный шкаф, сверху донизу набитый книгами, и грубый стол, за которым работал Дидро. Только это отличало квартиру от места обитания простого рабочего, во всем остальном сходство было поразительно полным. На столе стояла тарелка с недоеденной пищей, у очага сушилось постиранное белье. Сцена почти убогая. Но почему я так завидую мсье Дидро и его бедному дому? Может быть, из-за того, что увидел простое человеческое жилье, которого у меня самого никогда не будет?
Мадам Дидро спросила мужа, где остальные деньги, и он неловко посмотрел на меня.
- Ты же не потратил их все? Дени, как ты мог?
- Но, Нанетта, посмотри, какой подарок я тебе принес.
Он достал из кармана и протянул жене смятую голубую ленту. Мне показалось, что это ее утешило.
- А теперь мы будем играть в шахматы, - сказал жене Дидро. - Так что не ждите нас и ложитесь спать.
Он достал доску и фигуры, а женщины, не говоря ни слова, вышли в соседнюю комнату. Дидро заговорил, расставляя фигуры и не отрывая взгляда от доски.
- Я полагаю, вы не женаты? - спросил он. Я ответил, что нет. - И не женитесь. Поверьте мне, так будет лучше. Не поймите меня превратно, я люблю Нанетту и из-за нее даже попал в тюрьму, да-да! Вы мне не верите? Но это истинная правда. Мой родной отец составил на меня заемное письмо, лишь бы не дать мне жениться. Меня заперли в монастырь. - Он рассмеялся. - Я выпрыгнул из окна и бежал в Париж. Отец до сих пор не знает, что мы с Нанеттой муж и жена.
Мы приступили к игре.
- Брак плох, - продолжал Дидро. - Это противоестественный институт. Не прошло и года, как я снова начал засматриваться на других женщин. Вы же сами видите, что я не сделал жену счастливой.
Мы продолжали играть молча, и наша обоюдная сосредоточенность сблизила нас больше, чем все предыдущие разговоры. Дидро выиграл.
- Что будет, когда я расскажу об этом Руссо! - Он радостно рассмеялся. - Но не обижайтесь на меня, мсье, ведь жизнь - это не состязание, правда?
Я согласился. К концу того вечера я полюбил Дидро. Он был как большой ребенок, и его нельзя было назвать добрым или злым; он просто обитал в мире, не подчинявшемся общепринятым правилам. Он жил в созданной им самим вселенной - беспорядочной и хаотичной, но идеально скроенной для его потребностей.
Было уже очень поздно.
- Оставайтесь у меня! - сказал Дидро. Он привык принимать ночных гостей; всегда находился кто-то, кого выгонял на улицу домовладелец или выставляла супруга. Для таких случаев под рукой был матрац. Я сказал, что моя приемная мать решит, что со мной что-то случилось. Я никогда не ночевал вне дома.
- Никогда? - Он недоверчиво посмотрел на меня. - Ни одного раза?
Дидро не смог уговорить меня остаться и, спускаясь со мной по лестнице на первый этаж, повторял, что мы непременно должны снова увидеться и он надеется, что может считать себя моим другом. Последнее вполне соответствовало действительности. Мы тепло пожали друг другу руки, и я вышел в ночь. Я двинулся наугад, не зная дороги, но безумие прошедшего вечера продолжалось, и мне сразу удалось найти извозчика.
Предполагавшееся периодическое издание так и не появилось на свет. Дидро просто-напросто забыл о своей идее. Однако несколько месяцев спустя со мной связался один издатель по фамилии Ле-Бретон, занятый планом перевода на французский язык "Энциклопедии" Эфраима Чемберса. Издатель предложил увеличить объем и расширить содержание серии и попросил моего содействия в написании научных статей. Я согласился помочь и упомянул при этом имя Дидро, который был немедленно включен в штат как переводчик. Когда редактор, поссорившись с Ле-Бретоном, отказался участвовать в проекте, мы с Дидро были назначены на его место. Таким образом мы и оказались соредакторами "Энциклопедии".
Перед нами открылись невиданные возможности; проект далеко превзошел первоначальное предложение Ле-Бретона. По нашим представлениям, томам "Энциклопедии" было суждено стать грандиозным обзором всей совокупности человеческих знаний и достижений. В начале мы решили поместить "Предварительные рассуждения", в которых намеревались показать способ организации и классификации необозримого материала. Мы обсуждали эту проблему с Дидро.
- Помните, - сказал он, - что философию можно разделить на три части.
- Да, - ответил я, - на Руссо, Д'Аламбера и Дидро!
- А как насчет музыки, науки и поэзии?
- Мы хотим охватить гораздо больше предметов, - ответил я. - "Энциклопедия" должна вобрать в себя все, весь круг человеческих знаний, как это следует из самого греческого термина.
- Или древо познания, если воспользоваться аллегорией Бэкона.
- Очень хорошо, - сказал я, - тогда каковы первые ветви этого древа? Каковы те области, из которых произрастает все знание? Я отвечу на этот вопрос: это память, разум и воображение.
- Чудесно!
- Память приводит нас к истории во всех ее формах, то есть к истории человеческой цивилизации и естественного мира. Разум воплощается в философии, каковая в наивысшем своем проявлении представляет собой математику, включая в себя всю науку. На третьей ветви - воображении - мы находим поэзию и все ее разновидности: драматургию, оперу и роман.
- А как быть с живописью?
- Это область искусства, принадлежащая воображению.
- Куда в таком случае поместить ремесла и промышленность? Как в эту схему, к примеру, вписывается ремесло ножовщика, которым искусно владеет мой отец?
- Я бы поместил их на отдельный побег ветви истории; истории использования естественного сырья.
Дидро нашел эту идею блестящей. Мы включим в проспект "Энциклопедии" таблицу, в которой целиком представим нашу классификацию.
С самого начала предмет и масштаб нашего предприятия стали объектом повышенного интереса не только для всех культурных и образованных людей, но и для государственных чиновников. Больше пяти лет потребовалось нам для публикации первого тома, и за это время неустанного труда нам пришлось столкнуться со всеми без исключения видами притеснений. Правда, еще до этого я стал постоянным секретарем Академии. Этим назначением я был обязан в какой-то степени одной своей весьма влиятельной знакомой, которая во сне явилась мне, если я правильно помню, в виде несобственного расходящегося интеграла. Эта женщина была не кто иная, как великая и устрашающая мадам дю Деффан. Я познакомился с ней, когда ей было больше пятидесяти лет. Она страдала слепотой, и в ее лице осталось очень немного от красоты, некогда очаровавшей стольких представителей противоположного пола (муж оставил ее, узнав об одной скандальной связи). Тем не менее она сохранила способность распоряжаться и управлять людьми по своему усмотрению и сохранять полную самостоятельность в действиях и поступках.
После смерти охладевшего к ней мужа она заняла большие апартаменты с множеством комнат в двух этажах монастыря Сен-Жозеф, и именно там я начал посещать ее салон вместе с такими друзьями и знакомыми, как Монтескье и Вольтер. Жан-Жак тоже часто бывал там (за прошедшее время он сумел довольно высоко подняться по общественной лестнице). В середине столетия этот салон считался средоточием интеллектуальной жизни Парижа. Приглашение в него рассматривали как высокую награду, а изгнание - как тяжкое наказание. Сама мадам дю Деффан, высокая сухопарая женщина, царила над всеми; недавняя потеря зрения мало повлияла на ее дух и лишь закалила ее от природы твердый характер.
Великое событие происходило каждый четверг, когда я вечером покидал дом дражайшей мадам Руссо (я продолжал жить с приемной матерью, хотя мне уже минуло тридцать лет) и отправлялся в роскошные апартаменты монастыря Сен-Жозеф. У парижского общества того времени были другие притягательные достопримечательности - например, мадам Жоффрен, тоже державшая свой "двор", который я посещал, чтобы поговорить о философии с Сен-Ламбером, Мармонтелем и другими. Но все же именно мадам дю Деффан (к вящему раздражению рассудительной мадам Жоффрен) привлекала к себе самых ярких звезд.
Именно здесь начинается моя подлинная история (или, если угодно, мой сон), ибо в этом салоне я познакомился с женщиной, которая отняла у меня больше сил, чем математика и "Энциклопедия", вместе взятые, которая вселяла в меня самые большие надежды и повергала в самое глубокое горе. Эту женщину, компаньонку мадам дю Деффан, звали мадемуазель де Л'Эпинас.