Твой отец никогда не согласится на наш брак, я смирилась с этим и понимаю неизбежность тайных отношений. Но как долго будешь ты подчиняться воле отца? Надо ли нам ждать его отхода в иной мир, чтобы стать честными в нашем счастье? Сегодня я пересчитала твои письма. Их оказалось больше ста. Ты писал из Мадрида и из других мест, когда тебя не было в Париже, как, например, сейчас, когда ты отсутствуешь по причине нездоровья. Воображаю, как эта стопка писем становится все выше и выше. Она растет до тех пор, пока мы оба не превращаемся в прах, так и не познав радости супружеской жизни. Я знаю, что ты хочешь нашего брака. Почему же мы не можем найти способ заключить его?
Все мое существование пронизано фальшью. Господин Д'Аламбер приносит мне твои письма, и я рассказываю ему, что в них новости оперы или описание какой-либо пьесы. Я отдаю ему мои ответные письма и говорю, что в них я пишу о книгах, которые прочла, или о новых костюмах, которые мне сшили. Эта ложь тяжелым камнем ложится на мое сердце. Я очень хорошо научилась обманывать людей.
Хосе, я люблю тебя, люблю с того момента, когда впервые увидела. И все же я не могу наслаждаться преимуществами твоей юности, твоего изысканно красивого лица. Ты смотришь на меня сквозь туман времени, разделяющего нас, и видишь женщину намного старше, чем ты, женщину, которая далеко не так красива, как те, кого ты с легкостью можешь найти для своей услады. Ты был очень добр ко мне и искренне привязан в течение многих лет, но я боюсь, что ты, возможно, делаешь это из сочувствия, боюсь, что для тебя я всего лишь бедное создание, заслуживающее жалости и бережного отношения. Прошу тебя, не делай этого из жалости. Я люблю тебя, и если ты не можешь любить меня так же, то скажи мне об этом теперь, чтобы я не питала иллюзий и перестала мечтать о тебе. Великодушие из жалости оборачивается величайшей жестокостью, ибо поднимает мои надежды на недосягаемую высоту затем лишь, чтобы в следующий момент обрушить их на землю. Могу ли я быть уверенной, что тайна наших отношений не есть способ скрыть твои сомнения относительно меня? Действительно ли твой отец находит мою жизнь постыдной?
Прости, мой дорогой Хосе. Последние несколько дней я испытываю особенно сильные мучения. Хотя мы часто пребываем в разлуке, я все равно не могу привыкнуть к ее боли. Я все время думаю о тебе, пытаюсь представить себе, что ты делаешь, и твой сладкий голос, раздающийся в моих ушах, еще больше расстраивает меня. Три дня назад господин Д'Аламбер заметил мою апатию и спросил, не больна ли я. Он проявил такую настойчивость, беспокоясь, нет ли у меня какого-либо физического недомогания и не нужен ли мне врач, что я была вынуждена признаться, что меня тревожат мысли, а не телесное расстройство. Он захотел узнать, в чем причина моих мучений, и очень просил, чтобы я облегчила перед ним свою душу. Он даже встал на колени и взял меня за руку; умоляя разделить с ним мою боль. Я сказала ему, что мои помыслы заняты одним человеком, который и является причиной смятения.
Кто этот человек, спросил господин Д'Аламбер. Не причинил ли он мне зла? О нет, ответила я, напротив, он был очень добр и нежен со мной, выказав при этом большое великодушие. Тогда что же вас тревожит, поинтересовался господин Д'Аламбер.
Мне следовало проявить осторожность. Я должна была понять, что он может по ошибке подумать, что я имею в виду его самого, но смятение помешало мне ясно мыслить. Я боюсь, сказала я ему, что мой друг нежно относится ко мне только из сочувствия, но не разделяет тех глубоких чувств, которые я питаю к нему.
Д'Аламбер нежно сжал мне руку, но ничего не сказал, поднялся с колен и вышел из комнаты, прежде чем я успела подумать, что мне говорить дальше. Я предоставила ему самому либо поверить в то, что я влюблена в него, либо понять, что я люблю другого человека. Мне в равной степени хотелось бы избежать и того, и другого. Мне нужен господин Д'Аламбер, он мой самый близкий друг. Однако его любовь ко мне, которую он начал выказывать сразу после того, как поселился по соседству со мной, вызывает во мне раздражение, и с каждым днем мне становится все труднее его игнорировать. То, что некогда было безобидной привязанностью, встало теперь между нами удручающим барьером. Как мне вести себя, чтобы не обидеть его?
Как ни жду я того дня, когда будет объявлено о нашей свадьбе, Хосе, я все же боюсь его. Я уверена, что в глубине души господин Д'Аламбер знает правду, которую подозревают также многие из моих друзей, которые не осуждают меня за нее. Однако я часто думаю о том, что будет, когда они отвернутся от меня, как некогда отвернулись от мадам дю Деффан. Я вижу себя старухой, слепой к любви, которую мне выказывали. Все последнее время я жила ради тебя, Хосе, ради тебя одного. Я желаю жить только для тебя. Несомненно, ты понимаешь, какой это великий риск - делать счастье одного человека средоточием своего существования, единственным условием своего собственного счастья. Для меня возможна только такая любовь, хотя я знаю, что ее сила может поглотить и уничтожить меня.
Не сердись на меня. Я знаю, что у тебя есть свое, скрытое от меня бремя, что ты обязан смотреть на всех тех женщин, которых твои родители предлагают тебе, и придумывать причины, по которым ты отказываешься от них. Но что будет, если однажды ты увидишь женщину, которой не сможешь или не захочешь отказать? Как много лет предстоит мне жить в таком страхе?
Пока ты будешь приезжать в Париж под предлогом своей дипломатической службы, а на деле - чтобы повидаться со мной, твое здоровье будет ухудшаться от здешнего климата и дурного воздуха. Мы могли бы жить в теплом краю, купаться в лучах жаркого солнца и быть там свободными и здоровыми. Но в действительности все происходит по-другому. Как только твое самочувствие улучшится, ты приедешь в Париж, и снова начнутся наши тайные встречи, наполняющие нас томлением и подавленностью. Мы будем любить друг друга до тех пор, пока не заболеем, а потом ты снова уедешь, чтобы поправиться.
Ах, Хосе, почему жизнь такая бесконечная мука?
Д'Аламбер - Ж. К. де ла Э.
12 марта 1771 года
Ваши исследования показывают хорошее понимание принципов механики, изложенных мною в моем "Трактате". Тем не менее ваше толкование движения струны полностью игнорирует важную работу, которую я выполнил по этому предмету. Вы правы в том, что вибрирующая струна обладает не только длиной, массой и напряжением, но и другими свойствами. У нее есть толщина, которая может меняться при данной длине. Она может быть неоднородной в связи с особенностями изготовления. Однако все эти несовершенства могут представлять интерес разве только для музыканта, но абсолютно не важны для математического анализа явления. Математик должен начинать свое рассмотрение с совершенного мира, сведенного к его чистейшим элементам. Только после полного познания такого мира в него можно ввести погрешности, придающие миру тот характер, который мы наблюдаем в действительности. Если вы хотите понять движение вибрирующей струны, то должны сначала считать ее лишенной толщины - это невозможно, я согласен, но это - допущение, необходимое для того, чтобы понять суть проблемы. Начните со струны, которая не провисает, со струны, для которой несущественна сила тяготения. Начните со струны, которую не дергают резко с одного конца, а наоборот, приводят в движение плавно и постепенно. Вы не готовы делать такие допущения; вы утверждаете, что физика бесполезна, поскольку говорит только об идеальном. Я же утверждаю, что мир можно познать, лишь овладев идеальным. В противном случае мы столкнемся с хаосом, недоступным какому бы то ни было пониманию. Неужели мы как математики хуже поэтов, которые рассуждают о богах и благородных деяниях идеальных мужчин и женщин? Если бы поэт рисовал мир таким, каков он есть в действительности, то мы увидели бы нечто невразумительное, то есть мир, в котором не происходит ничего достойного ни запоминания, ни даже интереса. Поэт производит отбор, он делает свои допущения о мире, представляет те его аспекты, которые он понимает и может верно отобразить и таким образом убедить читателя в каком-то пункте, который в противном случае ускользнул бы от его внимания. Такая же задача стоит и перед математиком: искать истину и открывать чудо.
Полное понимание крошечного фрагмента вселенной воодушевляет больше, чем обзор ее как целого, каковое заставит исследователя поднять руки и признать свое безнадежное поражение пред лицом столь непомерного величия. Возможно, это верно, что я очень мало знаю и что сложность мира намного превосходит мои способности. Могу только сказать, что в ограниченной области, избранной мною для исследования, я сумел открыть нечто чистое, абсолютное и непоколебимое. Не мне судить, можно ли приложить результаты этих открытий к другим областям. Может случиться так, что, зная столь много о столь малом, я являюсь самым невежественным из людей.
Жюли де Л'Эпинас - графу де Крильону.
18 декабря 1771 года
Да, друг мой, теперь вам известна моя тайна. Мне кажется также, что не вы один знаете ее. Я люблю графа де Мора с пожирающей меня страстью, я подобна свече, которая светит и горит и которая погаснет, когда ее сожжет ее собственное пламя. Я знаю, что эта любовь уничтожит меня, но я беспомощна сопротивляться ей. Разве не в этом заключается смысл истинной любви?
Сейчас он снова в Мадриде, и меня мучает такое одиночество, какого я не испытывала никогда прежде. Парижский воздух угнетает меня, как и постоянный недостаток света. Город хорош для человека, ищущего бесконечных развлечений, человека, которого забавляют тривиальности и постоянные перемены. Но если человек хочет изучить собственную душу или обрести покой, то для него город - лишь источник раздражения, многократно усиливающего любое беспокойство. Город - место обитания красноречивых людей с пустыми сердцами. Это оркестр ударных инструментов, каждый из которых стремится переиграть других.
Бывают дни, когда мне хочется начать жизнь сначала и построить ее совершенно по-иному. Я вижу на улице бедную цветочницу и страстно желаю поменяться с ней местами. Я читаю о караванах, пересекающих отдаленную пустыню, и представляю себе палящий зной, песок, бьющий в лицо, забивающий ноздри и прилипающий к губам. Я представляю себе эти лишения, и они манят меня к себе. Я сижу в Опере и пытаюсь слушать музыку, не обращая внимания на праздную болтовню сидящих рядом людей. Мне представляется, что это я стою на сцене, играя вымышленный характер, выраженный благородной арией.
Вы не устали слушать весь этот вздор? Не кажется ли вам, что я сошла с ума?
Д'Аламбер - графу де Сересту.
15 января 1772 года
Люди говорят нелестные вещи, которые ничего для меня не значат, если они касаются только моей персоны. Но мне стало известно, что Дидро, которого вы хорошо знаете и на которого имеете некоторое влияние, написал пьесу в диалогах, в коей вывел в совершенно превратной и скандальной манере моего друга мадемуазель де Л'Эпинас. Мой портрет, представленный в той же пьесе, меня совершенно не интересует. Автор не видел меня семь лет и не может претендовать на то, чтобы верно изобразить меня или мадемуазель де Л'Эпинас. Однако непростительно делать посмешище из женщины, обладающей высочайшими нравственными достоинствами и не способной ответить на оскорбление. Я настоятельно требую от вас поговорить с Дидро и убедить его уничтожить это произведение.
Диалог, как мне кажется, был написан в то время, когда я был болен и мадемуазель де Л'Эпинас ухаживала за мной. То был акт доброты, на котором она сама настояла, чтобы вернуть мне долг дружбы, ибо я оказал ей такую же услугу, когда она болела оспой. Мне говорили также, что в своей пьесе Дидро заставил меня говорить во сне, при этом я высказывал самые ужасные вещи. Я не могу даже вообразить себе, где он отыскал столь абсурдную идею, чтобы воплотить ее в образчике так называемой литературы. Какими бы насмешками ни осыпал меня Дидро, они не имеют никакого значения, но мне сказали также, что приписанные мне высказывания бросают тень на наши отношения с мадемуазель де Л'Эпинас. От имени моего друга, которого я знаю на протяжении двадцати лет и которому помогаю во всем более пяти лет, позвольте сказать, что упомянутые измышления шокируют и ранят меня, причиняя такую же боль мадемуазель де Л'Эпинас.
Я не говорил с ней на эту деликатную тему, но полагаю, что ей также рассказали о пьесе Дидро. Не ждите, что женщина такого общественного положения снизойдет до ответа, поэтому я делаю это за нее. Передайте Дидро, что мадемуазель де Л'Эпинас - это личность, которую большинство парижан знают по высоким трагедиям, что она достаточно много страдала в этом мире (вы хорошо знаете ее историю) и не заслуживает, чтобы ей досаждал человек, называющий философией втаптывание в грязь доброго имени другого человека. Также передайте Дидро, что я преданный слуга мадемуазель де Л'Эпинас, но если моя преданность может бросить тень на ее репутацию, я готов немедленно оставить ее и не показываться больше ей на глаза.
Когда-то Дидро был моим другом. Он способный человек, но ищет славы там, где должно искать истины, и это глубоко печалит меня.
Граф де Гибер - Клоду Мартинъи.
24 июня 1772 года
У меня состоялось знакомство, которое, я уверен в этом, послужит к моей выгоде. Я имею в виду мадемуазель де Л'Эпинас, которая, как тебе известно, держит самый живописный в Париже салон. Нас представили друг другу две недели назад в садах Мулен-Жоли, и я сразу сумел произвести на нее благоприятное впечатление. Она выказала значительный интерес к моим военным заслугам, и я рассказал ей о моих работах по тактике, которые я сейчас готовлю к печати. Она так увлеклась этими вещами, что пригласила меня в свой салон, чтобы поговорить о них более подробно.
Мадемуазель де Л'Эпинас не выглядит на сорок лет, скорее ее можно принять за тридцатилетнюю дурнушку. Она перенесла оспу, оставившую неизгладимые следы на ее лице, но и без них ее нельзя было бы назвать красавицей. Это женщина высокого роста, с хорошей фигурой, однако одетая довольно безвкусно. Кажется, она даже гордится тем, что ей недостает женственности. Она, видимо, не желает отличаться от мужчин, которыми себя окружила (у нее нет подруг, а женщины считают ее странной и отталкивающей). Она все читала, видела все пьесы, разбирается в опере и живописи. Ее жизнь имеет две стороны - отсутствие страстной любви и присутствие Д'Аламбера, который опекает ее, словно наседка, и постоянно суетится рядом с ней, смеясь ее самым неудачным шуткам. Иногда я испытываю по отношению к ним неподдельную жалость. Естественно, они оба сироты. Думаю, что именно это обстоятельство их сблизило, помимо общей им склонности к отвлеченному знанию и физической непривлекательности. Они действительно очень хорошо подходят друг другу, и слух (которым поделились со мной в салоне) о том, что Д'Аламбер и мадемуазель де Л'Эпинас были раньше любовниками, но она оставила его ради какого-то испанского аристократа, представляется мне невероятным. В объятиях друг друга мадемуазель де Л'Эпинас и мсье Д'Аламбер будут похожи на переплетенные сухие ветки, источенные превратностями судьбы и непогодой. Интересно, как выглядит этот испанец? Перешептываются (и это живейшая черта салона увядших знаменитостей), что ему нет еще и тридцати, то есть это мужчина моего возраста! Он красив, обладает живым умом, но очень нездоров. Таким образом, я все же понял, что могло привлечь его к болезненной мадемуазель де Л'Эпинас.
Но как смогла эта ничем не примечательная женщина, незаконнорожденное дитя, к которой весьма подозрительно относятся другие представительницы ее пола, стать самой влиятельной фигурой интеллектуальной и художественной жизни Парижа?
Д'Аламбер - Ж. К. де ла Э.
19 июля 1772 года
Отдайте себя одной только науке. Не надейтесь обрести счастье где-либо еще. Слава - мираж, исчезающий так же легко, как радуга. Слава - блестящая иллюзия в глазах окружающих, и если вы начнете слишком сильно уповать на них, то рискуете сами в нее поверить. Верьте лишь себе и своей работе. Истина существует только в математике и нигде больше. Вы можете бросить ее ради женщины (полагаю, что именно на этом основании вы начали пренебрегать своими занятиями). Какая это будет потеря, какое преступление! Уличный пес находит себе собаку и преследует ее, но может ли он вычислять орбиты планет? Вы - ученый, а не пес. Преследуйте математику, и она не разочарует вас. Представьте себе, что вы провели десять - или даже двадцать - лет за сложнейшими вычислениями. Вы убеждены в том, что нашли верное решение, и чувствуете себя триумфатором. Но вдруг вы обнаруживаете, что объект ваших исследований не существует, лишен смысла, он обманул вас, поманив поначалу некой малостью. Ищите любви тех, кто окружает вас, и то, что я сейчас описал, станет вашей судьбой. Вы оставите науку ради девушки - и что? Через десять лет она повернется и скажет, что не испытывает к вам никаких чувств, что ее любовь была наваждением, а теперь она ясно видит, что вы ей не нужны. Если она верна вам, то сможет подождать десять лет, но станет ли ждать наука? Будете ли вы через десять лет помнить, как обращаться со всеми этими дугами, эллипсами и параболами, которыми сейчас вы манипулируете с замечательной легкостью? Они не будут ждать вас, пока вы играете с женщинами. Наука уйдет вперед, и другие возьмут трофеи, которые могли бы стать вашими. Вас забудут, вы состаритесь и превратитесь в прах, ничего не оставив после себя.
В моей жизни была только одна истинная любовь, любовь, которая по сути своей не могла быть взаимной, но которая поддерживала меня на протяжении более пятидесяти лет, и этой любовью была математика. Я пытался направить свою любовь на другие предметы, но потерпел неудачу. Те предметы, на которые я обращал любовь, оказались не желающими и не способными вернуть мне мою привязанность в иной форме, кроме несколько преувеличенной вежливости. Теперь я отчетливо это вижу. Но у меня было неоспоримое преимущество - я познал любовь, незамутненную зависимостью от вознаграждения, любовь чистую, произрастающую из души, из обиталища человеческой сущности. Я любил, не рассчитывая на взаимность. Я отдал себя математике, и она стала бальзамом для всех моих ран. Я был ученым, книжным червем. Я родился для этой жизни, она была предначертана мне в тот самый момент, когда много лет назад меня оставили на ступенях церкви. Эта жизнь продолжалась и потом, когда я вырос в человека, жаждущего уединения, человека, страшащегося упреков и враждебности окружающих, человека, ищущего не слияния с миром, а бегства от него в чистейшие пределы, где неразрешимая проблема добра и зла уступает место пути к разуму и абсолютной логике. Только в математике, и нигде больше, нашел я ответы на мучившие меня вопросы. Но определенно я нашел их не в словах и поступках людей, среди которых мне ежедневно приходилось обретаться.