"Нет, нет!.. Не может быть... Я это все себе сам придумал", - пронеслось у меня в голове. Я так обрадовался, что Катерина и Лялька вдруг заглянули ко мне в кабинет, даже какой-то комок в горле помешал мне им сразу ответить. Сказать, что я обязательно буду обедать дома, что у меня больше нет на сегодня вылетов и что вечером все втроем мы непременно пойдем в кино, Катерина, я и Лялька. И плевать, что вечером детям до шестнадцати!.. У меня директор там знакомый...
Но в это время в кабинет вошел Виктор Кириллович Азанчеев. Он улыбнулся оглянувшейся Катерине и тихонько дернул Ляльку за кончик косы. Лялька весело боднула его головой в руку.
"Все может быть... - подумал я. - Все!"
- Виноват... - сказал я в трубку и снова прикрыл ее рукой.
Я внимательно посмотрел на Катерину, Азанчеева и Ляльку. Впервые я видел всех их вместе. И тут мне пришло в голову, что, если бы я не знал, кто такой Азанчеев и что Катерина моя жена, а Лялька моя дочь, я принял бы их за одну милую, дружную семью. А еще я подумал, что они прекрасно выглядели бы на фотографии. Такие фотографии обычно посылаются стареньким родителям с трогательными стереотипными надписями на обороте...
- Одну секунду, Виктор Кириллович, - сказал я Азанчееву и посмотрел на Катерину: - Итак, мадам?
- Я подумала о том, что, если ты не будешь обедать дома, мы с Лялькой перекусим в столовой.
- Прекрасно! - согласился я.
- Папа, возьми меня в рейс! - выкрикнула Лялька.
- Сначала пройди у мамы медосмотр.
- Прости, пожалуйста... - Катерина повернулась и вышла, таща на буксире Ляльку.
Я рассматривал Азанчеева. "Все может быть... - думал я. - Все!"
- Василий Григорьевич, - сказал Азанчеев. - Загрузка всего сорок процентов. Может быть, не делать два рейса, а сделать один сдвоенный?
- Виктор Кириллович, - рассмеялся я, - считайте, что вы внесли неоценимый вклад в научную организацию труда. Утрясите это с отделом перевозок, и добро.
Азанчеев кивнул и вышел.
- Виноват... - снова сказал я в трубку, нажал клавишу внутреннего переговорного устройства и наклонился к микрофону: - Иван Иванович, кто пошел в Ак-Беит за мотором для кинопередвижки?
- Соломенцев. "Як-двенадцатый", борт триста семнадцатый. Вылет в девять сорок, - ответил динамик голосом Ивана Ивановича Гонтового.
- Понял... - сказал я и усомнился в успехе дела. Однако в телефонную трубку сказал: - Ну вот, оказывается, все прекрасно! Вылетел он в девять сорок... Туда пятьдесят минут. Да там, пока погрузят, пока что... И обратно - час пять, час десять. А обратно ветер встречный. А как же? Вы не учитываете, а нам приходится.
Когда я положил трубку, мне вдруг захотелось снять китель и прямо тут, в кабинете, лечь на пол и полежать минут тридцать, закрыв глаза, ни о чем не думая, ничего не вспоминая. Желание было столь велико, что я даже испугался. Я резко встал и несколько раз глубоко вздохнул. Затем сел за стол я преувеличенно деловито записал на перекидном календаре: "Накладная 24310" - и поставил три восклицательных знака. Но это мне не помогло. В памяти неожиданно всплыл тоненький поросячий плач, приглушенный мешком, чье-то бормотание, чье-то хихиканье...
И снова какое-то странное, неведомое до сих пор ощущение тоски сжало мое сердце.
Напряженно и неподвижно я сидел за столом, тупо уставившись в плакатик над дверью; "Быстрые действия в воздухе - результат длительных раздумий на земле..."
ЛЕНА
Наверное, во всей этой истории все-таки виновата я. Как говорят французы, "шерше ля фам", что означает - "ищи женщину". То есть не просто ищи женщину, а если ты хочешь обнаружить корень какой-нибудь неприятности, то, докопавшись до истины, ты найдешь там женщину. Так вот, этой женщиной была я. Не совсем женщиной, но вы же понимаете, что я имею в виду. Знаете, как в анкетах - пол женский...
Я и представить себе не могла, что, существуют такие аэродромы. "Степь да степь кругом...", избушка на курьих ножках, длинная деревянная палка, торчащая рядом с избушкой, а на конце этой палки полосатый сачок. Все! Ах нет... Еще при избушке с сачком какой-то совершенно опереточный дед в телогрейке, валенках и в фуражке гражданской авиации. Это при плюс двадцати пяти! Фантастика!.. Но если быть честной до конца, то я тоже была хороша. Вьетнамские джинсы, долго бывшие в употреблении; очень миленькие, почти целые кеды; что-то типа кофточки и зеленая в прошлом форменная куртка студенческого стройотряда с матерчатым знаком университета на рукаве. И есть я хотела, как семеро волков!
Мы сидели с этим утепленным дедом на ступеньках его домика и ждали какой-то дурацкий самолет, который должен был прилететь за каким-то дурацким двигателем для кинопередвижки...
Меня уже буквально тошнило от голода, и я все время ждала, что этот дед вот-вот начнет действовать в лучших литературных традициях: спросит, не голодна ли я, а потом накормит "чем Бог послал". Тем более что ни ему, ни Богу не пришлось бы ломать себе голову, чем бы меня накормить. Я была согласна на краюху хлеба. Но этот служитель авиакульта, наверное, от старости перезабыл все благородные сказочки, в которых кормят голодных девочек. Я ему уже раза три рассказывала про то, как я заболела, как лежала в колхозной больничке, как уехал мой стройотряд, как я, бедняжка, осталась здесь одна и как мне теперь сложно добираться до Москвы, а он ухом не вел.
Только время от времени вставлял: "Да-а-а...", или "Дела-а...", или "Скажите, пожалуйста!" И это вовсе не означало, что ему безумно хочется узнать, что же со мной было дальше. Наоборот, промычав "да-а-а...", он тут же начинал говорить о своих болезнях или поднимал голову, смотрел чуть мутновато-голубыми глазками, как у врубелевского Пана, на свой полосатый сачок и говорил:
- Ежели б сюда радиооборудование, этой площадке цены бы не было... - И длинно сплевывал.
- А почему на вашем аэродроме нету радио? - вежливо спросила я.
- Ну разве ж это аэродром? Это же "точка"...
- А в Хлыбово отсюда самолеты летают?
- Нет. В Хлыбово не ходют. До Добрынина - будьте любезны. А в Хлыбово нет... Прислали бы радиооборудование, радиста, и ажур... Что, здесь места мало? - И старик презрительно сплюнул.
- А Добрынино - это где? - поинтересовалась я.
- А это километров полтораста не доходя до Хлыбова.
- А из Добрынина поезда в Москву идут? - с надеждой спросила я.
- Нет... В Москву только через Хлыбово...
"Так! Еще одна порция компота!.." - подумала я и затосковала.
- Ну хоть в Добрынино-то можно?
- Это будьте любезны! - с удовольствием сказал старик. - Сергей Николаевич сядет, я ему скажу, и... ажур!
- А он возьмет?
- Я ж скажу! Меня Сахно завсегда слушает, - расхвастался старик. - Мы с ним, знаешь!.. Мы с ним кореша давние!
- А он кто? - без всякого любопытства спросила я. Нужно же было о чем-то спрашивать... Дико хотелось есть!
Старик поглядел на часы, на небо и, как мне показалось, торжественно ответил:
- Самый лучший летчик повсюду. - Подумал немного и виновато добавил: - Только немного старый...
Минут через десять прилетел самолет. Я не знаю, как он называется, - такой маленький и с пропеллером.
Он прокатился через все поле и подъехал чуть ли не к самому домику. Я смотрела на этот самолетик и думала, что сохранение равновесия в природе - штука чрезвычайно важная. "Ту-114", севший на этом поле, нарушил бы все пропорции. А этот самолетик был как раз под стать избушке и старику в телогрейке. Они были просто из одной компании.
Старик же был несказанно удивлен. Будто он ждал не этот самолетик, а по меньшей мере суперлайнер. Он вроде бы даже растерялся.
Открылась дверь, и на землю выпрыгнул рыжий мальчишка лет двадцати в летной форме. Выпрыгнул и тут же уставился на меня.
- Приветик, дядя Паша! - крикнул мальчишка, с удовольствием разглядывая меня. - Кого ищешь?
- А Сергей Николаевич-то где, "приветик"? - удивленно спросил старик. - Мне звонили, будто он прилетит.
- На пенсии твой Сергей Николаевич, - весело ответил рыжий и впервые посмотрел на старика.
- Ври больше! - обиделся старик. - Ты за движком?
- Ага... - Рыжий снова уставился на меня.
- Димитрий! Возьми товарища, они по болезни от группы отставшие... - попросил старик и ткнул в меня пальцем.
- Ты что, сдурел? Порядков не знаешь? Ну ты, дядя Паша, даешь!..
Но я уже понимала, что он меня обязательно возьмет. Ему жутко хотелось меня взять.
- Мне действительно очень нужно, - тихо проговорила я и опустила глаза. А затем снова подняла их на рыжего и сказала: - Пожалуйста...
Вот эти глаза вниз, потом наверх и тихое "пожалуйста" на мальчишек до двадцати трех лет действуют безотказно. Правда, этим нужно уметь пользоваться. Чем реже, тем лучше. Сохраняется свежесть и точность попадания. Меня этот прием уже раза два выручил из довольно рискованных ситуаций. И теперь я его берегу только для критических моментов. Это мой, так сказать, РГК - резерв главного командования...
... Когда мы с этим рыжим Димкой взлетали, я решила вознаградить себя за маленькое унижение на земле. Я ласково погладила какой-то прибор со стрелкой и спросила:
- Скажите, Дима, это действительно тот самый самолет, на котором в тысяча девятьсот десятом году летали Александр Иванович Куприн и борец Заикин?
- Нет, что вы!.. - тут же ответил этот рыжий. - Это значительно более ранняя модель... На этом самолете в девятьсот восьмом разбился Сергей Исаевич Уточкин. К счастью, он отделался легкими ушибами, а самолет удалось, как вы видите, недурно починить.
И тогда я подумала, что впервые вижу мальчишку, которому так шли бы рыжие волосы.
- Слушай, - сказала я. - У тебя пожевать чего-нибудь не найдется? Буквально подыхаю...
Он подмигнул мне и вытащил откуда-то кулек с конфетами "Старт". Я набросилась на эти конфеты.
Мы уже летели, и все внизу было маленьким и медленным. Димка что-то изредка бормотал в микрофон, но я не слышала что. Когда же он о чем-нибудь спрашивал меня и я ему отвечала, нам приходилось наклоняться друг к другу - мешал шум мотора.
Я лопала конфеты и смотрела на его руки - сильные, не мальчишеские, покрытые ровным темным загаром и нежными короткими золотистыми волосиками.
- Ты как в эту дыру попала? - прокричал мне Димка.
- У нас здесь весь курс был. - Я придвинулась к нему поближе. - Коровники строили, зернохранилища... А как уезжать собрались, я фолликулярной ангиной заболела...
- Какой?
- Фолликулярной!
Димка с уважением покачал головой.
- Все уехали, а я вот... На перекладных...
- Как тебя зовут? - крикнул Димка.
- Лена.
Что-то мне в нем ужасно нравилось!
- Тебе вообще-то куда? - спросил он.
- В Москву.
Димка покровительственно улыбнулся, щелкнул по приборам и пренебрежительно сказал:
- На этой лайбе до Москвы не доползешь...
И тут меня черт дернул сказать:
- До Москвы я и не прошу. Мне хотя бы до Хлыбова...
- Ну, до Хлыбова-то запросто! - лихо ответил рыжий Дима.
Я посмотрела на него и поняла, что ему очень хочется произвести на меня впечатление. И дура этакая, еще и подлила масла в огонь:
- А старик на земле сказал, что ваши самолеты до Хлыбова не летают...
Несколько секунд он молчал. Поглядывал на приборы, на землю - принимал какое-то важное для себя решение. Наверное, принял, строго посмотрел на меня и высокомерно произнес:
- Кто не летает, а кто и летает....
Мне бы остановить его, набраться мужества и сказать, что он мне и так уже очень нравится... Но я молчала. И он, глупенький, принял мое молчание за ожидание подвига, поправил микрофон и занудливо заговорил, глядя прямо перед собой:
- Сантонин... Сантонин... Я - борт триста семнадцать. Я - триста семнадцать...
До сих пор простить себе этого не могу...
ДИМА СОЛОМЕНЦЕВ
Она тут абсолютно ни при чем. Если кто-нибудь и виноват в этой истории, так это только я. Только я...
Мне так захотелось ее подбросить в Хлыбово, что я ей сказал:
- Заткни уши.
А она меня не поняла, сделала такую брезгливую мордочку и говорит:
- Умоляю, не надо! Я не терплю мата...
Я рассмеялся и успокоил ее.
- Я буду гнусно врать, - сказал я ей. - Но это будет святая ложь...
И я снова стал вызывать Добрынино:
- Сантонин... Сантонин... Я - борт триста семнадцатый...
С недавнего времени я стал замечать в себе удивительное свойство - оказывается, я могу одновременно думать о двух самых разных вещах, причем без каких бы то ни было малейших ассоциативных связей. Этим открытием я начисто перечеркнул труд целого коллектива авторов одной восьмистраничной научно-популярной брошюрки, которую я недавно прочитал в нашей поликлинике. Видимо, просто авторы забыли о некогда существовавшем человеке по имени Кай Юлий Цезарь и не знали меня.
Вот, например: я сижу за штурвалом, смотрю на Лену и думаю о том, что такой девчонки я еще в своей жизни не встречал, что за такую девчонку я бы на плаху пошел, - и одновременно (заметьте, совершенно параллельно!) я четко и ясно представляю себе, что сейчас происходит в диспетчерской: Иван Иванович слышит мой голос, вздыхает, откладывает в сторону "Огонек" с кроссвордом и, продолжая ломать голову над каким-нибудь словом из трех букв по вертикали, щелкает тумблером двухсторонней связи и говорит в микрофон: "Слышу, слышу, триста семнадцатый..." И рожа у него такая постная, что всем вокруг хочется повеситься...
- Слышу, слышу... - сказал Гонтовой. - Движок погрузил?
Ну что я вам говорил?! Грандиозно, правда?
- Все в лучшем виде! - бодренько ответил я.
- В накладной расписался?
В накладной-то я как раз не расписался. Совсем из головы вылетело. Хоть бы дед напомнил.
- В накладной расписался? - снова проскрипел голос Гонтового. И я чуть ли не увидел, как он обреченно покачал головой.
- Иван Иванович...
- Я тебя про что спрашиваю?.. - В голосе Гонтового появились плачущие нотки. - Ты что-нибудь до конца доделать можешь?..
Он, наверное, даже замахнулся на динамик, откуда слышал мой голос. Этому старичью только дай волю! Они бы и шпицрутены ввели. Подумаешь, в накладной не расписался!.. Делов на рыбью ногу!
И тогда я ему сказал:
- У меня на борту находится ответственный работник республиканского масштаба. Ему в Хлыбово позарез нужно! Срочно!!! Из Министерства сельского хозяйства!.. Я его доброшу, заправлюсь и обратно. Иван Иванович, ладно? А, Иван Иванович?.. Как поняли?
- Погоди, не бухти, - прервал меня Гонтовой.
Видимо, он нажал клавишу внутреннего переговорного устройства, потому что я услыхал, как он заорал на весь наш, с позволения сказать, аэропорт:
- Командира эскадрильи на вышку КДП!..
До прихода Селезнева на вышку у меня еще оставалось минуты три спокойной жизни, и поэтому я, продолжая идти хлыбовским курсом, слегка наклонился к этой потрясающей девчонке и пропел:
- ... Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, случайный...
Она как-то очень уж по-взрослому горьковато улыбнулась и сказала:
- Послушай, Димка, у тебя нет какого-нибудь парашюта завалященького?.. Я бы спрыгнула, и конец всем неприятностям. А ты бы потом сказал, что представитель министерства пересел на свое персональное облако...
- Не дрейфь, старушка, - повторил я. - Все будет в лучшем виде!..
И подумал, что, если комэск не разрешит мне лететь в Хлыбово, я пропал.
НАДЕЖДА ВАСИЛЬЕВНА
Когда к нам на вышку поднялся Василий Григорьевич Селезнев, мне показалось, что ему нездоровится.
Не знаю, может быть, я ошиблась... Скорее всего, что ошиблась, потому что уже в следующее мгновение Василий Григорьевич как-то преобразился и стал, как всегда, милым и остроумным "отцом-командиром", роль которого, по-моему, играл прекрасно.
Селезнев был, как говорит мой Сережа, "очень грамотным летчиком". А если Сергей Николаевич говорит про летчика "очень грамотный" - это прощение всех грехов.
- Что случилось? - спросил Селезнев и улыбнулся. - Неизвестный предмет в воздухе? Таинственные сигналы с Марса? Летающая тарелка?..
- Соломенцев... - мрачно произнес Гонтовой.
- Та-а-ак... - протянул Селезнев. - Какой новый сюрприз нам приготовил этот ас?
Гонтовой почесал в затылке, посмотрел куда-то в сторону и ответил:
- У него на борту из сельхозминистерства... Просятся в Хлыбово. Пустить, что ли?..
- Да Бог с вами, Иван Иванович! Вы понимаете, что вы говорите? С нас за это потом голову снимут. Дайте-ка мне его на связь!
Гонтовой щелкнул тумблером и протянул микрофон командиру.
Я закончила передавать на "точки" метеообстановку и перестроилась на Димкину волну.
- Соломенцев! Селезнев на связи, - сказал Василий Григорьевич.
- Слушаю, товарищ командир... - И голос у Димки был просто похоронным. Что-то он, кажется, там опять перемудрил...
- Тебе что, напомнить статью пятьдесят вторую Воздушного кодекса или восьмой параграф из "Правил полетов"? - спросил его Селезнев.
- Василий Григорьевич! - закричал Димка Соломенцев. - Ему жутко в Хлыбово нужно! Он сказал, что будет "наверх" жаловаться.
Я посмотрела на Селезнева. Мне была любопытна его реакция. Я знала, что Василий Григорьевич умеет замечательно ладить с любым начальством. Иногда мне даже казалось, что это чуть ли не основная цель его жизни. И в эту секунду я просто мечтала о том, чтобы он разрешил Димке лететь в Хлыбово! Что-то в Димкином голосе было такое...
Но, по всей вероятности, Селезнев тоже что-то такое уловил, потому что последние Димкины слова насторожили его.
- Ты меня только не запугивай! - сказал ему Селезнев. - Передай товарищу, что, если нужно, я его сам до Хлыбова доброшу. Если это уж так требуется для спасения сельского хозяйства нашей области... Все!
Василий Григорьевич выключил связь, усмехнулся и сказал:
- Этому из министерства крупно не повезло... Столкнулся бы он с кем угодно из нашей эскадрильи, и его дело было бы в шляпе. А он напоролся на Димку Соломенцева - на самого отъявленного разгильдяя...
Гонтовой слушал, слушал и вдруг засуетился, что-то зашептал про себя, считая и загибая пальцы.
- Что с вами, Иван Иванович? - испугался Селезнев.
Он вопросительно посмотрел на меня и удивленно пожал плечами. Я уже догадывалась, в чем дело, и еле сдерживала себя, чтобы не расхохотаться.
- Что с вами? - снова спросил Селезнев Гонтового.
- Сейчас, сейчас... - забормотал Гонтовой, схватил со стола "Огонек" и наклонился над кроссвордом. - Тридцать семь по горизонтали... Третья буква "з"... "Разгильдяй"... Точно!
Он посмотрел на нас с Селезневым счастливыми глазами и, отрешенно улыбаясь, сказал:
- "Разгильдяй"... "Несобранный человек...", десять букв: "разгильдяй"!..
Селезнев удивленно покачал головой, а я, не находя больше сил сдерживать себя, сбросила наушники и захохотала...
* * *
Минут через тридцать Димка запросил условия посадки.
Я передала ему курс и ветер и стала ждать его прихода на аэродром.