* * *
"Какие хлопья, мошкара к оконной раме", – так думала Ирина этим утром, любуясь на февральский снегопад, и радуясь, что снег не таял сразу, а покрывал унылый серый двор и делал его чистым и нарядным. Лапландия, и Вечность, мальчик Кай. Она вдруг вспомнила троюродного брата, ученого по квантовой механике, который рассказал ей о теории, что время нереально, и движется лишь в нашем представлении. Как можно было с ним не согласиться? Ведь в случае, что время лишь условность, то возраст и подавно ерунда. В семнадцать ей казались стариками и старухами, чьи годы близки к цифре пятьдесят. Теперь же, в свои сорок девять лет, пусть не могла она ни прыгать, как когда-то, ни бешено вертеться в фуэте, но кто сказал бы, что она не молода? Не важно, что пришлось уйти со сцены. Играть комедии и драмы в частной жизни интересней.
А утро, между прочим, продолжалось. Задумчиво, не расставаясь с кофе, прошла она в уютную столовую к любимой маме на портрете над камином. К той юной девушке, что стала её мамой, когда портрет уже валялся на шкафу. На полотне модель читала, художник в это время рисовал. И оба были молоды, красивы, влюблены. Художник эмигрировал в Париж, у мамы родилась её Ирина. Художник сделал на портрете подпись: Wanted! А мама приписала: Never more.
Мать у Ирины занималась филологией, и девочка взрослела в мире книг. Все стихотворные размеры Ира знала, хранила в памяти стихи, отрывки прозы, и часто, с изощренною иронией, скрывала свои мысли за цитатой.
Ещё в младенчестве открылся в ней талант. От сказок, что рассказывала бабушка, в ней что-то моментально изменялось. Она казалась отрешенной, взгляд мутнел, ребенка становилось не узнать. Ее спросили, что же с нею происходит.
– Мне бабушка поведала, какая Айога, вот я и представляю вам, какая.
Ириша тщательно вытягивала шею, таращила глаза, и всё искала, где ей лучше отразиться. С такою гордостью был задран подбородок, что, знавшие в чем дело, умилялись. Не удивительно, что выросла актрисой.
В балет она попала за компанию, когда Максима, её друга по песочнице, надумали отдать в хореографию, а он брыкался и твердил, что без Ирины никуда он не пойдет. Ирину взяли, хоть и было двести девочек на место. Так и учились в одном классе, Ирина Одаховская и детский её друг Максим Валуев. Ей прочили карьеру, он же был красив, породист, и к тому же – замечательный партнер. Как позабыть об их "Элегии" Массне на выпускном!
Последним летом перед театром они ездили в любимый Коктебель. Там, на скале Хамелеон, в час сумерек почти совсем лиловой, Ирина, может, несколько сурово, сказала, что интимных отношений у них в будущем не будет никогда. Макс видел, как Ирина изменилось, буравила глазами Кара-Даг, как будто там она читала эти горькие жестокие слова:
– Прошлись с тобой, Максимка, мы по всем урокам жизни. И мне не нужен пусть предельной даже сказочности принц, настолько я люблю свою свободу. Конечно, невозможно без романов, быть может, даже связей по расчету. Но ты мне будешь не чужой, а мой двоюродный троюродный кузен.
Максиму было больно, но Ирина оказалась непреклонна. Вниманием своим она его не обделила, напротив, даже вздумала развить в нем интеллект, открыв ему излюбленный свой мир литературы. И он смирился, зачитался, начитался до того, что даже начал пробовать писать. Ирина помнила одно стихотворение, Валуев педагогу написал на юбилей.
Дни рожденья – житейские вехи,
Дни рожденья – смотрины трудов.
Сколько в нашем танцующем цехе
У Петрунина учеников.
Каждый хочет поздравить, и вправе,
Благодарный обилен язык.
На основе классических правил,
Каждый в танце чего-то достиг.Под учительским бдительным взглядом,
Мы всегда неустанно растем.
С каждым туром и каждым глиссадом,
Совершенствуясь в танце своем.Пусть звенят поздравления звуки,
Будет труппа сегодня пьяна.
Да, в надежные, верные руки
Свои ноги вручила она!
Она тогда подбодрила поэта: "Твоим стихам настанет свой черед".
* * *
Ирина стала балериной уникальной, Максим же подвизался, как солист второго плана. Когда ей нужен был фактуристый партнер, без танцев, большей частью для поддержек, как хан Гирей в "Бахчисарайском", то Одаховская просила, чтобы это был Валуев.
Когда Максим женился – она искренне, с любовью поздравляла, и очень была рада за него. Оттанцевав же двадцать лет, Максим отправился на пенсию, чтоб выехать в Америку к родителям жены, и там он, наконец-то, выбрал время для писания романа.
Она же танцевала еще долгих десять лет, и выступила в нескольких премьерах, на радость публике, которая считала, что у любимой балерины это новый бурный взлет, а не растянутый закат, обставленный с роскошной царской помпой. Когда же она все-таки ушла, все сожалели, что рассталась Одаховская со сценой, как будто, находясь в расцвете сил. Она не сомневалась – много лучше будет так, чем ползать жалким зрелищем по сцене.
Вот так и отработали Ирина и Валуев в одном театре. Максим был для Ирины, будто добрый и не очень дальний родственник. Лишь раз в нем пробудилась вдруг чудовищная ревность, когда он убедился, что Ирина в самом деле влюблена.
* * *
Каминный "Мозер" сдвинул стрелки ко второму пополудни. Звонил мобильник, но сегодня с Арцыбашевой, подругой, метко прозванной "последние известия", Ирина не хотела говорить: ей ни к чему все эти новости и сплетни, подумать есть о чем и без того. Внезапно вспомнился вчерашний мальчик Чуркин – забавно, что он так в неё влюблен. Потом мысль перекинулась к Валуеву, писавшему, что скоро он приедет. А в два пятнадцать ей Валуев позвонил.
– Ты можешь не поверить, я в Москве.
– Давно ли? – Ира вяло удивилась.
– Сегодня рано утром прилетел. Что нового хорошего в театре?
– Я дома, и откуда же мне знать. А вечером придется быть на "Пиковой".
– Готовься, что тебя там ждет сюрприз.
* * *
В семь Одаховская была уже в театре. Те из артистов, кто был занят в первом акте, давно все находились за кулисами; другие, в костюмерных и гримерных, готовились к большой картине бала. В балетном зале в полном гриме занималась Умалатова.
– Не перегрейся, – подсказала ей Ирина. – На сцену после первого звонка.
И, не спеша, она пошла в балетный офис. По ходу, у доски для объявлений, застыла Вяльцева, солистка в "Интермедии пастушки". Она заметила Ирину, когда та уже почти что подошла. И, встретившись глазами, прошептала: Дядя Костя!
Ирина глянула и сразу обомлела. Ведь ту же карточку она хранила дома, ей Костя сам когда-то подарил. Но, этот некролог, и эта рамка? Нелепица. Мой миленький дружок.
Мелькнули в памяти Ирины те гастроли, когда она, уже звезда и знаменитость, отказывалась верить, что Господь ей даровал такую светлую любовь. Возник мгновенно рядом Костик тех времен, доверчивый, её влюбленный мальчик. Вернулись, будто, годы их любви. И Рихард Штраус, его страстный "Дон Жуан". Ирина сделала условие – станцует донну Анну, но выберет, с кем будет танцевать. Когда узнали, что партнером будет Костя, все думали – она сошла с ума. А уж потом заговорили – "третий глаз".
"Я Дон Гуан, и я тебя люблю". Любезный пастушок. Зачем ты умер?
Навязчиво стал петь её мобильник. Валуев сразу же спросил:
– Теперь ты знаешь?
– О Костике? И ты звонил, ты знал?
– Я, собственно, для этого приехал. Несчастный этот случай – это я.
Воистину – тяжелый темный бред.
Максим был в "Дон Жуане" Командором. И уверяет, что явился, как возмездье.
Ирина чувствовала – что-то тут не так. Она прервала разговор и посмотрела на мобильник. Да, номер у Валуева его, но только это их, американский. В Москве с него звонить никак нельзя, поскольку у нас разные частоты. Хотя, возможно, техника дошла.
Ирина тут же позвонила Арцыбашевой.
– Все грустно, – поделилась с ней подруга. – На вскрытии – обширнейший инфаркт. Всему виною белая горячка.
– Delirium? Но Костя ведь не пил.
– С тобой. Но сколько лет, как вы расстались? У Константина, как обычно, был запой. Три дня закончился, но Костя был, буквально, не в себе. Сегодня же он просто обезумел. Из дома вырвался, где бегал – неизвестно. Прохожие нашли его в снегу.
– А ты Валуеву звонила?
– Как и всем. Ответила жена, дала Максима.
– Так ты ему в Нью-Йорк, на городской?
– Он только у меня один записан.
У Одаховской, наконец-то, все сложилось. Она, буквально, что была поражена: Максим в Америке, и это так он шутит. Хороший черный юмор был Ирине по душе. Однако в шутке у Максима был скорей идиотизм, к тому же отвратительный и злобный. Додумался, когда и с чем шутить. Недаром никогда не обольщалась.
Зря шутите со мной, Максим Петрович. Но я, пожалуй, тоже пошучу.
Она проверила – мобильник отключен. И поняла по обстановке, что уже идет антракт. Пришла на сцену – Умалатова и Чуркин разминались. Сказала им: ни пуха, ни пера. Они оттанцевали – ей понравилось. Конечно, есть ещё, над чем работать. Хор выступил: "Пришел конец мученьям". Балетные теперь вступили в коду. Какой у Чуркина бризе дэсю-дэсу.
Акт кончился, она была свободна. Но уходить пока Ирина не спешила. Она вернулась к Константину – попрощаться. Он с фотографии смотрел глаза в глаза. Ирина вспомнила, что спел недавно хор.
Мобильник же запел, когда включила. И Одаховская сказала:
– Да, Максим. Плохие новости, но это я чуть позже. Я о твоих романах, милый друг. Твой главный недостаток – хлипкий стержень, твои сюжеты не годятся никуда.
Теперь о Косте. Макс Валуев написал:
Наверно, вьюга виновата,
Она напала, как монгол.
Нас снег окутывал, как вата,
Нас ветер, как зерно, молол.Он на щеке слезину выжег.
Но знаешь, умереть в пургу,
Куда почетнее, чем выжить,
В своей берлоге на боку.
Сегодня, ты же знаешь, навалило столько снега. И Костю положили в эту снежную постель. Я буду так о нем и вспоминать.
О главном – ты нигде не наследил. По следствию, пока, несчастный случай. Но мне мой родственник, он некро-офтальмолог, рассказал, что есть сейчас такие экспертизы: по глазу у покойного легко определить, что видел он, конкретно, перед смертью. Как у разбитого мобильника по симке. Когда же Косте экспертизу эту сделают, боюсь, тобой займется Интерпол. Ты больше никогда мне не звони, иначе выйдут на тебя через меня.
Тут трубка закричала: "Он же спился". Но Одаховская уже теперь спешила. Надела она шубу, появилась на крыльце, мобильник свой забросила в сугроб.
Напротив выхода стояли две машины. Поближе – её "Volvo" и водитель. Подальше был суровый "BMW", и рядом с ним Амур Игнатий Чуркин.
Ирина подошла к машине Чуркина, и бросила: "Поехали кататься".
Как говорил великий Хармс:
"Послушайте, друзья! Нельзя же в самом деле передо мной так преклоняться. Я такой же, как и вы все, только лучше".
Роман для Абрамовича
Криминальная драма. Бурлеск (от итал. burla – шутка).
"Не презирай младого самозванца;
В нём доблести таятся, может быть…."А. С. Пушкин "Борис Годунов".
Обычно Глеб копался в интернете,
В то время пока опытный шофер
Выруливал могучий "Мерседес"
С размеренною плавностью движенья.
Тем утром он скользил по новостям,
И в ужасе застыл на странной строчке."Глазам не верю. Как это она?
Нет, Ольга Ведунова, вот – на пляже.
Все в панике. Компания друзей.
Четыре СМИ, надежные обычно.
Аркадий же, как будто болен был,
Его уже лечили больше года".Конечно, Ведуновы – общий круг.
Не скажешь, будто семьями дружили.
Они на раутах порой пересеклись.
И там о чем угодно говорили,
Ценя такие светские беседы,
За истинно широкий кругозор.Их бизнес был в различных областях.
Что множило все области охвата,
Как частных, так и всяких общих тем.
А главное, что были адекватны.
И в бизнесе не гадили другим.Супруга Ведунова, эта Ольга,
Всегда с ним находилась неразлучно.
Но ей хватало такта и ума,
Быть рядом, но на грани приближенья,
И попусту ему не докучать.Её пленила царственность Наины.
Им нравилось болтать по телефону,
Выкраивая в день хотя бы час,
Не с тем, чтоб осуждать всех и порочить -
Они делились взглядами на жизнь,
Как это ни звучит высокопарно.А год назад пошли такие слухи,
Что, мол, Аркадий бедный умирает,
Врачи диагностировали рак.
И, правда, если кто-то мельком видел,
Все сказывали: "безнадёжно плох.
И высох, как больной анорексией".Тут Ольга повезла его в Израиль,
В Швейцарию лечиться повезла.Оттуда он явился в лучшем виде,
Хоть был, как при болезни, очень худ.
Из глаз совсем исчезла обреченность,
Готовился приняться за дела.
А Ольга, видит Бог, была здорова.Что дернуло их ехать на Бали?
Да просто за компанию с друзьями.
Аркадий был не в тягость никому,
А Ольга от всего оберегала.
На следующий день обратный рейс.
И Ольга умерла вчера на пляже.Впоследствии, на вскрытии в Москве,
Сказали, что не выдержало сердце.
Хотя и непонятно – почему.Скорбящий муж держался молодцом.
Застыл у гроба в самом изголовье,
С подруги не спуская верных глаз.
И, может быть, и слышал он слова:
"Аркадия спасла, себя сгубила".Но, как к тому отнесся – неизвестно.
Поскольку он ни с кем не говорил.На похороны съехался весь свет.
Не горе всех тогда объединило:
Стремительность внезапного ухода
Особенно всех сильно потрясла.
И многие такую кальку смерти
Невольно примеряли на себя."Не время было Ольге умирать",
Наина загрустила о подруге.
"Ты видел, и Васильев тоже там".
"Так он как раз с Аркадием возился.
И как же Ведунову дальше жить"?Но вычислить развитие сюжета
Не стоило особого труда.
Недуг дремал, но с горем обострился.
О химии – какая может речь?
А, значит, и Израиль бесполезен.
В Швейцарии один известный врач,
Уверенно лечил богатых русских.
Немало к нему ездило людей.
И дамы часто хором говорили:
"Волшебный, дорогой Артём Семёныч".Кудесники, увы, не могут всё.
Но, право же, не с горьким сожаленьем
Окончил жизнь Аркадий Ведунов.
В последний час на Родину приехал.
Возможно, чтобы всех благословить,
Сходя в могилу рядом с милой Ольгой.Скончался в полном здравии ума.
Все средства он в своей последней воле
Доверенному фонду отписал,
Чтоб скрашивали жизни неимущим.
* * *
Вернулись Глеб с Наиной с похорон,
В заботах что-то переворошили,
И скоро наступило время спать.Глеб только растянулся, как заснул.
Наина тоже было задремала,
Как вздрогнула. Застыла напряженно,
Чтоб выяснить, откуда вдруг испуг.
И выяснила – надо бить тревогу.– Да что же ты, проснешься, наконец, -
В волнении затеребила мужа.
– Чудовищно. Послушай, что за жуть. -Ночь скрыла всё глубокой темнотой.
Согнала тучи, вымарала звёзды.
И ветер женским голосом стонал,
На долгих и щемящих душу нотах.– О, Господи, – пришёл в сознанье Глеб.
– Да кто же это женщину так мучит? -
– И рядом, – вдруг Наина поняла,
– Наталья Балк, там что-то происходит. -– Звони им, – Глеб уже негодовал
На вопли, на жену, на бестолковость.– Родители в Испании давно,
А дочки я не знаю телефона.
Пошли Валеру, чтобы посмотрел. -– Да, что куда кого-то посылать? -
Я сам схожу и захвачу шофёра.
В полицию как здесь у нас звонить? -– Не местным же, попробуйте 02.
Придумают, кого сюда направить. -
Супруги впопыхах спустились в холл.Дом Балков был направо, за углом,
И это был бесспорный адрес криков.
А сбоку у калитки был звонок.Внезапная раздавшаяся трель
Сумела угодить на миг затишья
И, видимо, встревожила кого,
Минуты шли, а крики перестали.И вдруг, в окне второго этажа
Внезапно обозначилась фигура,
Но снизу непонятно было – кто?
Фигура тихим голосом спросила:
– Что нужно вам? – последовал вопрос,
Как будто к ней рвались и разбудили.
Хотя сама кричала, может быть.
Да, кто там их соседей, впрочем, знает?Глеб сразу же спросил по существу:
– Кого у вас там кто-то убивает?
Мы только что звонили в МЧС.
Наина вскрикнула: "Наташа, это ты?"
Начав манипулировать с окном,
В намерении полностью захлопнуть
Фигура взвыла: "Я…." – и замолчала.
Потом обескуражила вконец,
"Мне здорово", и створки затворила.Усталые ревнители покоя,
Несолоно отправились домой.
А ночь уже забрезжила рассветом,
Шаги звучали болью тишины.– Вот дура, ничего не объясняет.
В милицию бы надо написать. -
Глеб злобствовал, что скоро надо в город.
– Как будто только мы и этот дом. -– Мы – рядом, и открытое окно,
От этого мы так и всполошились. -
Наина загасила инцидент,
Но думала вправлять мозги мерзавке.– Так вы, как и уславливались, в семь? -
Валера уточнил во избежание.
Глеб буркнул: "Едем в восемь", и ушел,
Обняв, чтоб успокоиться, Наину.
У той же вовсе не было тревог -
Она разобралась в ночном безумьи.
* * *
У Уховых высокий бельэтаж
Был спрятан в эбонитовых фигурах,
Почетно охраняющих альков.
А замысел решить всё в арт-деко,
В конечном счете недозавершили,
И это было тоже ничего.
Здесь все дышало отдыхом и негой,
А также было можно наблюдать.
Но быть в засаде – нудное занятье."И чёрт с ней, как увижу, так узнает,
Как ночью нам покоя не давать.
И, всё-таки, кто с нею бултыхался?",Наина было двинулась уйти,
Когда подъезд у Балков отворился.Наташа, лет семнадцать, минус-плюс,
На выходе смотрелась, как подросток,
Без краски, и одета в сарафан.
И только белизна тепличной кожи,
Да черные круги её глазниц
Грозили ишемической болезнью.Но уж Наина знала, отчего,
Бледна Наталья, скована в походке.