Да нет же, инспектор. Те, кому нечего скрывать, всегда похожи на заговорщиков. Если бы я убил того типа, сегодня я был бы другим. Я был бы среди парий, отчаянных голов. В их рядах мне наверняка нашлось бы местечко. Я бы заслужил свои нашивки за совершенные гнусности. Возможно, я бы постарел от ужаса. И тогда бы, да, я бы понял, почему вы на меня набросились.
Первые лучи солнца коснулись моих век. Инспектор вышел из комнаты. Все снова мешается. Наверное, оттого, что хочется спать.
Я закрываю глаза.
Может быть, я сяду в тюрьму на следующие двадцать лет, если я не вспомню тот час.
И у меня будет время подумать.
Перемотка
У меня жена, двое детей и видеомагнитофон.
Упомянул я об этом агрегате только потому, что с некоторых пор он стал членом нашей семьи. Ценой общих усилий, общих жертв. Я давал больше частных уроков, Софи продала что-то из своих шмоток, старшая дочь отказалась от поездки в Лондон, а младший сын поставил крест на кроссовках. Все хотели магнитофон, и получилось так, что он стал общим приобретением. Все вместе мы обсуждали модель, внешний вид и все функции, которые могли бы нам понадобиться. Видели бы вы нас всех вчетвером, когда мы яростно спорили о сравнительных достоинствах той или иной марки. Мы вкладывали в это столько пыла, страсти, убежденности, прибегали к уловкам, но даже при том, что каждый хотел отстоять свою точку зрения, никогда ни один из нас не покушался на общее достояние. Если был смысл в слове "семья", то наша обязана им этому нехитрому изобретению.
И наконец в один прекрасный день мы отправились покупать его у какого-то дальнего родственника Софи, который держит единственную в деревне лавку HiFi-видео. Бернар сделал нам скидку на триста франков, это меня вполне устроило. Не то чтобы мы были с ним особенно близки, к тому же мысль о том, что я буду ему чем-то обязан, выводила меня из себя. Если бы дело касалось только меня, я бы доехал до районного коммерческого центра, но в нашей дыре, где все в курсе, когда вы покупаете пачку презервативов, этот самый кузен объявил бы мне войну, которую вели бы и будущие поколения. В тот вечер, возбужденные, торжественные, готовые бодрствовать до рассвета, вооружившись мороженым, попкорном и горой подушек, украшавших нашу гостиную, мы устроили киновечер. Паоло одолжил "Терминатор-2", Натали остановила свой выбор на "Безуспешных поисках Сюзанны", мы с Софи хотели пересмотреть "Лауреата", чтобы дети могли ознакомиться с киноклассикой. К концу той ночи я осознал, насколько я горд теми, кто меня окружает. Та ночь осталась в моей памяти редким мгновением близости и согласия. Дети открыли для меня мир, о существовании которого я и не подозревал, а вопросы, которые они задавали по поводу "Лауреата", заставили говорить о вещах, которые мы никогда до этого не обсуждали. Я объясняю все это, чтобы вы поняли, что в течение почти года видеомагнитофон задавал постоянный ритм нашей жизни, о котором раньше никто и подумать не мог.
Никто не мог также предположить, что в один прекрасный день кассета застрянет в аппарате и упрямо не захочет вылезать обратно. Мы так активно его эксплуатировали, что рано или поздно это должно было случиться.
– Ничего страшного, дорогой, достаточно отвезти его Бернару, у нас гарантия еще на три недели.
– Я поеду завтра.
– Только обязательно завтра, а то дети нервничают…
Но я не поехал ни завтра. Ни послезавтра.
– Папа, ты же обещал!
– Дорогой, ты воспринимаешь это как тяжкую повинность, поэтому естественно, что ты об этом забыл.
Нет, Софи, это недостаток не памяти, а смелости.
– Папа, мне обязательно нужно посмотреть кассету с "Гамлетом", которую мне дала учительница английского, у меня контрольная через неделю!
– Не понимаю, зачем тебе смотреть этот фильм? Разве в наше время у нас были кассеты, чтобы изучать Шекспира? Нет. Мы читали книги, как все люди на протяжении долгих лет!
– Ну не сердись…
– Натали надо записать то, что идет по телевизору, пока она в школе. А я уже пропустила три серии "Лина – цветок Бахии".
– Черт подери, да съезжу я завтра!
Вместо этого я битый час в сотый раз теребил аппарат, пытаясь достать кассету вилкой. Чудовищная глупость, заранее обреченная на неудачу. Мне кажется, я даже расплакался перед кнопкой eject. Такого со мной не случалось со смерти отца. И это сделало стену одиночества, окружавшую меня, еще выше. Вечером – ледяное молчание домашних. И взгляды украдкой.
– Дорогой… Я могу сама съездить, если у тебя нет времени, он не такой уж тяжелый, я прекрасно понимаю, что ты не хочешь встречаться с Бернаром, но я с ним поговорила, и он даже предложил заехать…
– Никогда, слышишь,
НИКОГДА! Черт возьми, я сам все улажу, понятно?
Первый раз в жизни я повысил голос на женщину, которую люблю. Это было худшее из оскорблений. Софи вышла из-за стола, белая как мел, а в глазах детей я увидел себя палачом. Страх и несправедливость поселились в нашем доме.
У нас с Софи все было прекрасно, пока этот чертов видеомагнитофон не сломался. Когда я говорю "все", я имею в виду и наши ночи. Наши полные нежности, жара и ласок ночи. Потому что даже здесь магнитофон сыграл роль, о которой никто не догадывался. Даже моя супруга, которая не подозревала о причинах моей невиданной доселе пылкости. Да и как она могла догадаться, что в то время, когда вся семья уже мирно спала, я в одиночестве смотрел фильмы с такими вызывающими названиями, как "Вставь мне везде" или "Кларисса – дитя порока". Надев наушники, с пультом в руке, я обжирался непристойностями без малейшего стыда, но с некоторой опаской быть застигнутым врасплох, как школьник, что рассматривает "Пентхауз" без ведома кассирши. После доброго получаса порнушки я подбирался к своей спящей красавице и более или менее талантливо пытался изобразить все те безумства, которые все еще стояли у меня перед глазами. Я рисковал. Она позволяла захватить себя. Мы не знали, что второе дыхание нашей любви пришло именно оттуда. Я пытался понять, что с нами происходит. И это называлось счастьем.
Пока "Течка шлюх" не застряла в магнитофоне.
Можете себе представить ужасные последствия, к которым это могло привести? Сценарий без всяких неожиданностей, сценарий, каких сотни: изумление Бернара, сплетни его жены, слухи, расползающиеся по деревне, стыд моей семьи, растерянность Софи и так далее до самого эпилога, который я не смею даже вообразить. И хотя половина деревни занималась тем же самым, я стану идеальным извращенцем, совершившим одну-единственную ошибку: я сделал свои фантазии публичным достоянием. Чтобы этого избежать, я все перепробовал. Я пригласил приятеля – мастера на все руки, но, к несчастью, он не смог ничего сделать. Я умолял техника из городка, но ему требовалось слишком много времени. Я даже попытался собрать денег, чтобы купить новый, и заставить всех поверить в чудесное выздоровление, но мне это не удалось. Все эти уловки лишь отдаляли час расплаты и усугубляли презрение самых дорогих мне людей.
Пока я не додумался выпустить на волю дремавшего во мне преступника, чтобы выбраться из этого дерьма.
В 19.30 этого прекрасного июньского воскресенья я решил, что кошмар закончился. Днем события развивались как в классическом детективе, и признаюсь, я пережил одно из самых сильных ощущений. Мы думаем, что знаем себя, мы считаем, что наши границы давно определены раз и навсегда, и вот однажды утром мы замечаем в себе черты жулика и понимаем, что мошенничество – наше истинное призвание. После этого ничего уже не будет как прежде.
В 12.30 я погрузил всю семью в машину. Пятьюдесятью минутами позже мы расположились на пикник на опушке леса. В 15.25 я взял удочку и пошел по тропинке, ведущей на берег реки, тогда как прочие члены моей семьи решили взобраться на холм. В 15.35 я сел в машину и мне хватило сорока минут, чтобы вернуться в деревню. Я перелез через кладбищенскую ограду, прошел заброшенное гумно, забрался в свой собственный сад и около 16.20 высадил окно веранды. В течение следующих одиннадцати минут я с наслаждением громил свой собственный дом. Я воспользовался предоставившейся возможностью, чтобы уничтожить все эти дурацкие безделушки, которыми Софи заполонила наше жилище, не забывая, однако, о главной цели – причине всех моих страхов, – об этом чертовом видеомагнитофоне. Я сам удивился, насколько спонтанными оказались жесты, которых – увы! – мне не доведется никогда больше повторить: натянул перчатки, чтобы разбить ужасную вазу, которая стояла у нас всю жизнь, вспрыгнул на журнальный столик, на который Софи мне всегда запрещала класть ноги, пошарил в ящиках детей, куда они не позволяли мне даже заглядывать. В 16.40 я проделал обратный путь, выкинув по дороге на свалку все, что мне удалось украсть. В 17.05 Софи с детьми пришли меня проведать на берег реки. Нет, папа не поймал рыбку. Да, папа – никудышный рыбак. Если бы вы только знали, милые мои, какой ваш папаша преступник. Бандит. Нет, вы никогда об этом не узнаете.
Вернувшись домой, я обнаружил, что мои бандитские таланты и в подметки не годятся талантам актерским. С редкой убедительностью я разыграл сцену возмущенного отца семейства. Я произнес тираду о несправедливости и обыкновенной глупости и утешал Софи, которую мучил один-единственный вопрос:
– Но почему они взяли кашпо из венецианского стекла?
– Дорогая, это профессионалы, они знают цену красивым вещам.
– Тогда зачем им морской пейзаж, который моя мама нарисовала нам к Рождеству?
– И почему они не взяли телевизор? – спросила Натали.
Полицейские зафиксировали кражу со взломом, но не слишком нас обнадежили.
– Вам не повезло, это были профессионалы. Сейчас они наверняка уже далеко отсюда. За видеомагнитофон вы получите страховку, но остальное…
– Это в основном милые сердцу мелочи, – смирившись, ответила Софи.
Мы стали потихоньку приводить дом в порядок – веник, совок, пылесос, – и мало-помалу, так, что никто даже не заметил, свершилось чудо. Натали успокаивала нас, Паоло веселился и безобразничал, Софи уже подумывала накупить новых безделушек, а я чувствовал, что в моем доме что-то возрождается. Счастье вернулось к нам.
– Папа, там во дворе какой-то странный мужик…
Нет. Это не счастье вернулось к нам, я бы даже сказал наоборот: перепачканный мужик припарковал свой грузовичок прямо перед нашим домом.
– Кайюа, это вы? Меня зовут Ирене, я торгую подержанными вещами. Часа два назад я рылся на свалке в Пти Валь и наткнулся на гору вещей! И среди них – практически новый видеомагнитофон! А на нем адрес продавца, и он мне сказал, как вас найти. Так что считайте, что вам повезло!
Надо же было такому случиться, что единственный раз в жизни, когда я решил разыграть бандита, судьба свела меня с последним честным человеком. Я не пытался понять, есть ли в этом своя логика, философия и статистика уже все сказали на тему случая и необходимости. Мне пришлось улыбнуться, когда Софи предложила этому сукину сыну зайти пропустить стаканчик.
– А что, ваш видеомагнитофон сломан?
– Нет-нет, с ним все в порядке.
– Да нет же, в нем застряла кассета.
– А я сказал, что нет!
– Но, дорогой, может быть, господин Ирене в этом разбирается.
– Завтра же я отвезу его к Бернару, – не нашел я ничего лучшего в ответ. Софи, Натали и Паоло посмотрели на меня так, что я понял – никогда в жизни я больше не произнесу эту фразу. Паоло вручил отвертку этому оборванцу, который за две секунды преуспел там, где все остальные потерпели фиаско. Все закричали от радости, когда машина заработала, и я не успел остановить кассету. Сейчас вы увидите похотливых баб, сводящих папу с ума. Вы наконец поймете причину всех его уверток. Да, папа любит смотреть по ночам всякую мерзость. Иногда он пересматривает некоторые сцены в замедленном режиме и даже нажимает на паузу, когда на экране появляется задница блондинки, это его дико возбуждает. Папа ваш не лучше других.
Первые кадры были абсолютно невинными – женщина, одетая горничной, входит в спальню с подносом в руках. Отсрочка будет недолгой, я полагаю, барышня принесла завтрак молодым людям, жаждущим разврата. Она входит в комнату и…
Ко всеобщему изумлению, Софи вытащила кассету.
– Эта злосчастная кассета – причина всех наших бед. Я предлагаю выбросить ее и забыть все наши злоключения.
На секунду наши взгляды встретились, и я понял, что она знает все о моих постыдных поступках, моей низости и мерзости. Она читала мои мысли, как раскрытую книгу, и я ничего не мог от нее утаить. И потому ее прощение было таким великодушным. И тогда я понял, что она исключительная женщина и что ее снисхождения я не заслуживаю. Как я смогу забыть любовь и терпение, которыми был продиктован ее благородный поступок?
И много лет спустя я иногда вспоминаю ту историю. Больше ничто не нарушало нашу идиллию. Даже слегка развязный молодой человек, который пялился на Софи вчера утром на парковке у супермаркета.
– Это же… это же Памела Квинс! Вы ведь Памела Квинс, вы играли в "Девственнице и развратнице" и в "Течке шлюх"?
Для счастья нужно совсем немного. Чуть-чуть снисходительности и две-три кассеты на выходные.
Однажды летом домосед…
Левой рукой я перебираю мелкий песок, правой встряхиваю стакан, так, чтобы позвякивали кубики льда в коктейле. На секунду снимаю темные очки, чтобы вытереть несколько капель пота, застилающих глаза. Посмотрев на свои ноги невооруженным глазом, я замечаю, что они немного подпеклись ровно до колен. Через несколько дней станет совсем некрасиво, придется снять бермуды. Анна, моя нимфа, растянувшаяся на шезлонге, усмехается, глядя на меня. Я смотрю на набегающие волны. Легкий ветерок то и дело шевелит волосы, а запах крема для загара навевает воспоминания.
Я познакомился с Анной семь лет назад. На пляже в Лос-Анджелесе. Я мечтал о высокой американке, какой-нибудь Карле или Барбаре. Сам того не зная, попался на удочку невысокой француженки по имени Анна.
Она вышла из воды и растянулась под навесом. Там ее ждал пеньюар и бокал шампанского. Из сумочки она вытащила стодолларовую купюру и сунула ее в карман официанту. И он замер, на раскаленном солнце, на почтительном расстоянии, готовый появиться по первому требованию. С тех пор как я начал заниматься фотографией, я видел десятки девушек подобного калибра, но никогда не заговаривал с ними. Сегодня у меня было в запасе три часа, до того как вернуться к своим фотоаппаратам.
– Отпуск?
Она даже не потрудилась посмотреть на меня. И ей понадобилось чертовски много времени, чтобы уронить:
– Нет.
– Прекрасно, у меня тоже работа. Вы не поделитесь шампанским?
Ну наконец-то она повернула голову, чтобы взглянуть, на что я похож.
– У вас сгорят ноги. Если хотите, я могу намазать их кремом. Впрочем, у вас такие длинные ноги, что это займет не один час, так что лучше начать прямо сейчас.
Она рассмеялась. Я подумал, что она велела официанту плеснуть мне шампанского. Вместо этого убежденный в своей правоте официант просто двинул мне в челюсть. Прямо здесь, у нее на глазах, под обжигающим солнцем. До такой степени потерять чутье! Этот парень был слишком накачанным, чтобы служить простым официантом. Обычно я за версту чую телохранителей, и это не раз спасало мне жизнь (надо думать, что эта гадюка меня уже тогда загипнотизировала! ).
Я вернулся в отель – челюсть горела, фаланги пальцев правой руки вывихнуты, а на груди царапины. Кроме унижения, ничего по-настоящему болезненного. Когда стемнело, я устроился на гигантском экзотическом платане (в то время я был таким же специалистом по деревьям, как и по телохранителям, можно сказать, что я проводил время, прячась на одних, чтобы ускользнуть от других). В тот вечер залезть на дерево было труднее, чем, обычно – последствия взбучки, – и, цепляясь за ветку, я едва не заорал от боли. Отдышавшись, я прикрутил широкоугольник под приятную музычку, долетавшую с виллы.
Я навел резкость на бассейн, где среди кучки плейбоев резвились две прелестницы. Появился Эдвин, хозяин дома, уже без бабочки, но в безупречном смокинге. Зная, что не сохраню ни одного, я все же сделал несколько снимков, пока они еще были свеженькими. Боль в пальцах давала о себе знать каждый раз, когда я нажимал на спуск. Но в общем все шло неплохо. Отличная техника, бесшабашность каскадера, нюх ищейки и полное отсутствие угрызений совести – я был создан для подобной работы. И вкладывал в нее всю душу. Без этого ничего не получится, даже если занимаешься всякой мерзостью. (Все это давно в прошлом, того парня больше нет: я хромаю, руки дрожат, но мне приятно вспомнить о том, каким я был.) Почему этот гнусный Шале, мой патрон, платил мне так много? Потому что я был единственным в своем роде, было у меня нечто, чудовищно раздражавшее моих коллег: невероятное везение. Это врожденное. Как дар, с самого рождения. Я умел выбрать правильный ракурс, и все нужные люди слетались ко мне в кадр, как бабочки на свет. И я всегда ощущал присутствие своего ангела-хранителя, такого же циника, как и я сам. (Тогда это было еще так, но через несколько лет я стал самым невезучим человеком в мире.) Когда я поймал в объектив начинающуюся групповуху, я понял, почему так дорого плачу своим осведомителям.
В половине первого ночи все еще не случилось ничего, заслуживающего внимания, – праздник, шампанское, несколько известных личностей соизволили наконец появиться. В два двадцать на втором этаже страсти накалились – какой-то парень накинулся на итальянскую актрисульку. (Как подумаю, что в то время она разыгрывала перед прессой эдакую воплощенную невинность… Сейчас она разводится во второй раз и ее последний фильм называется "Докторша в пансионате".) Внизу пьяные наяды окатывали брызгами гостей, те решили отомстить. Один из них скинул одежду, решив порезвиться в бассейне. В четыре часа утра – наконец-то полное вырождение. Дебош под открытым небом. Компенсация за столько часов бессмысленного сидения на этом дурацком дереве. Я едва успел заменить пленку, когда появилось что-то новенькое. Настоящий шок – я узнал ее. Эдвин заставил ее распустить длинные каштановые волосы, и в видоискателе я увидел ее улыбку, очаровавшую меня сегодня на пляже.
– Что это за девушка, вон, с каштановыми длинными волосами, улыбается?
К Шале я испытывал профессиональное уважение, несмотря на его ухмылки и скептический взгляд, когда он с лупой разглядывал контрольки. Я уже знал, что лучшие фотографии он опубликует на первой полосе, а те, что похуже, сохранит для своей коллекции. Мне было приятно общаться с человеком, который пал еще ниже, чем я.
– Оставь, ее никто не знает, какая-нибудь шлюха.
– Жаль, с такой-то задницей.
Когда он произнес это, я снова засомневался. Но ведь в конце концов это из-за нее мне задали трепку – ребра до сих пор ныли. Неужели это не заслуживало небольшой мести?
На следующей неделе на третьей полосе газеты появилась фотография. Картинка получилась немного размытой, но, несмотря на это, в центре явственно выделялся точеный профиль и впечатляющий бюст. Хоть никто и не знал, кому они принадлежат, тираж подскочил.