- Привет, Мэйбл, - сказал я. При этом у меня свело желудок.
- Добрый день, мистер Чендлер, - вежливо ответила она. - Вам назначено?
Значит, она уже знала. Я был одним из тех, для кого она больше не нажимала на кнопку.
Все произошло быстро. Очень быстро.
- Нет, - сказал я. - Мне не назначено.
- Сообщить о вас?
- Спасибо, - сказал я.
- Доброго вам дня, мистер Чендлер.
- Доброго вам дня, Мэйбл, - сказал я. Затем я направился обратно в офис, чтобы забрать свою пишущую машинку и свою трубку.
Когда я пришел домой, Маргарет вязала. Мы снимали дом на Нортвуд-драйв, очень уютный маленький домик с одной гостиной и широкой крутой деревянной лестницей, которая вела на второй этаж. Маргарет услышала, как я закрыл входную дверь, и окликнула меня по имени.
- Да, Маргарет, - сказал я. Я поставил пишущую машинку и поднялся к ней. На ней была широкая домашняя юбка, она с улыбкой смотрела на меня.
- Погляди, - гордо произнесла она.
Она показала мне какую-то вещь для новорожденного.
- Миленько.
Она насторожилась:
- Что случилось?
- Ничего.
- Нет, у тебя что-то случилось! Скажи мне, Рой. Что стряслось?
Я подошел к окну и выглянул на улицу. По траве гоняли друг друга две незнакомые собаки.
- Откуда эти собаки? - спросил я.
- Где?
- В нашем саду. Чужие собаки.
Она встала, тяжело подошла ко мне и потянула меня от окна к себе.
- Рой, скажи, что произошло?
Тогда я все сказал ей.
Переваливаясь, она вернулась на свое кресло. Она села, посмотрела на детские штанишки и уронила их. Волосы беспорядочно падали ей на лоб, на ее лице были типичные при беременности желтые пигментные пятна, и она была не накрашена…
- Это я виновата, да? - беззвучно произнесла она.
- Смешно! - Я ушел от ответа. Конечно, она была виновата. Но разве мог я ей это сказать? - Что за ерунда! В чем ты виновата?
- Потому что я сказала мистеру Уорнеру, что нахожу фильм ужасным.
- Ерунда! - я снова посмотрел вниз на собак. Потявкивая, они копали яму в нашей клумбе для роз. - Это вообще не имеет ничего общего с тем случаем!
- Разумеется! Поверь мне, Рой! Я знаю это. Доре - хороший знакомый мистера Уорнера. Поэтому он и получил заказ на то, чтобы переписать твою рукопись.
Она с трудом поднялась и начала ходить взад-вперед. Длинная юбка стесняла ее движения, и она дважды споткнулась.
- Конечно, так и было! Доре пришел к Уорнеру и настроил его против тебя! Потому что ты талантливее его!
- Я не талантлив.
- Ты в сто раз талантливее Доре!
- Нет, Маргарет, у меня нет таланта.
- Есть! Есть! Доре боится конкуренции с тобой! Он знает, что ты скоро размажешь его по стенке! И поэтому он хочет тебя устранить! Потому что ты талантливее его!
Я подошел к ней и положил руки ей на плечи.
- Теперь послушай меня внимательно, Маргарет. Я не талантливый. Я заурядный писатель, это я тебе уже говорил, и теперь я тебя очень прошу наконец это понять.
- Я…
- Подожди! Я знаю, что приятнее быть замужем за Полом Осборном или за Джоном Стейнбеком, если ты честолюбива. Но я не Осборн! И не Стейнбек! Я требую, чтобы ты наконец смирилась с этим.
- Я никогда с этим не смирюсь! - взволнованно закричала она. - Я никогда не смирюсь с этим, потому что это неправда! Ты себя просто недооцениваешь!
- Это не так. Просто ты переоцениваешь меня! И должна прекратить это!
- Прекратить - почему?
- Потому что это уже давно отнимает у меня всякую возможность работать! Потому что я теряю своих друзей, свои связи…
- …и свой контракт с мистером Уорнером, - медленно произнесла она.
Ее глаза впились в мои. Я молча смотрел на нее. Ну и прекрасно, думал я, если ты непременно хочешь это услышать - пожалуйста.
- И свой контракт с мистером Уорнером.
- Значит, я все-таки виновата в этом!
Я не хотел этого говорить, и все же сказал:
- Да, Маргарет.
- Ах!
- Мне жаль, но это так. То, что ты сделала на премьере, было непростительно! Я тебя люблю, ты моя жена, но я не могу этого простить!
- Значит, ты не можешь этого простить!
- Нет.
- Тебе было стыдно за меня?
- Да, Маргарет.
- И это из-за меня, из-за этой сцены на показе, мистер Уорнер не заключил с тобой контракт?
Я говорил про себя, я не хотел говорить это вслух, и все же я сказал:
- Это не такое ужасное несчастье, хотя, конечно, неприятно. Но я со всей прямотой должен тебя попросить взять себя в руки. В будущем это должно быть по-другому. Иначе…
Она вскочила:
- Иначе?
- …иначе ты снова оставишь меня без работы!
Она резко рассмеялась:
- Я оставлю тебя без работы! Я? Именно я? Вот это здорово! Это очень хорошо!
Она снова, спотыкаясь, начала ходить взад-вперед.
- Сядь, Маргарет, подумай о ребенке.
- Теперь я должна подумать о ребенке? Сейчас, вот так сразу? А ты подумал о ребенке?
- Маргарет, прошу тебя!
- Оставь меня в покое! Что ты, собственно, о себе воображаешь? Ты смеешь меня упрекать? Я пытаюсь помочь тебе, поддержать тебя, продвинуть тебя дальше - а ты меня упрекаешь?!
- Я тебя только попросил…
- Я всегда на твоей стороне, я заступаюсь за тебя, я сказала Джеку Уорнеру правду - и ты меня упрекаешь?! Да, чего ты, собственно говоря, хочешь? Какую-нибудь маленькую потаскушку, которая молча смотрит, как тебя хают? Которая не раскрывает рта, когда творится несправедливость? Которая улыбается и, может, ухаживает за мистером Томпсоном? Ты мной недоволен, да? Я плохая жена, да? Тебе неприятно, что я на твоей стороне? Было бы лучше, если бы я тоже устраивала вместе с вами этот лживый театр, да? Да, мистер Уорнер! О, прекрасно, мисс Макгуайер! Вы гений, мистер Томпсон, так?
Закашлявшись, она остановилась передо мной:
- Скажи мне, чего ты хочешь! Скажи же мне!
- Покоя, я хочу покоя, хочу работать спокойно! - закричал я.
- Ах, и я тебе в этом мешаю!
Я не хотел этого говорить, Господь свидетель, я не хотел этого говорить, но все же сказал:
- Да, и ты мне в этом мешаешь!
Она посмотрела на меня. Ее глаза наполнились слезами:
- Вот благодарность. Благодарность за все, что я для тебя сделала!
Она повернулась и, спотыкаясь, побежала к двери.
- Маргарет, прошу тебя!
Дверь захлопнулась. Я услышал стук ее каблучков в коридоре. Я тут же рванулся к двери. Прежде чем я добежал до нее, я услышал крик. Это был ужасный крик. Он звучал как крик животного, в нем не было ничего человеческого.
- Маргарет! - закричал я.
Она лежала внизу в гостиной, скрючившись, со смертельным ужасом на лице, прижав руки к животу. Она смотрела на меня глазами, в которых стоял этот ужас, когда я к ней спустился. Широкая голубая домашняя юбка веером лежала вокруг нее.
- Врача, скорее врача, - прохрипела она.
Она упала с крутой лестницы.
9
Господи, сделай так, чтобы с ней ничего не случилось, чтобы все было хорошо, Господи, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Это я виноват, я ее разволновал. Она побежала к лестнице, потому что была взволнована. Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы с ней ничего не случилось и чтобы с ребенком ничего не случилось. Я не хочу писать никаких хороших фильмов, Господи, если ты дашь ей выжить, я клянусь тебе, я не хочу быть снова счастлив, но, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, дай ей выжить и сделай, чтобы ничего не случилось с ребенком. Аминь.
Это было три часа спустя.
Я стоял в одном из бесчисленных коридоров больницы Беллевю и ждал. Руки у меня были влажными, рубашка пропотела насквозь. Я потел от страха. Пришел врач, он вызвал "скорую помощь" - у Маргарет началось кровотечение. Потом она потеряла сознание. Я сидел рядом с ней, когда "скорая" с воющей сиреной мчалась по улицам, и чувствовал, как врач, сидя в ожидании рядом, смотрит на меня взглядом, полным отвращения.
Ее сразу повезли в операционную, еще в "скорой" ей сделали необходимые инъекции. Врач оттолкнул меня, когда я хотел последовать за ней.
- Вы останетесь здесь, - холодно сказал он. Он ненавидел меня. Я и сам себя ненавидел. Я остался. Над входом в операционную загорелась лампочка.
"Идет операция. Вход воспрещен", - гласила надпись.
Я не входил. Я сидел на скамье и молился. За Маргарет. За ее жизнь. За жизнь ребенка. Я молился в течение сорока пяти минут. Затем приоткрылась створка двери, и они выкатили Маргарет. Она была без сознания и выглядела как мертвая.
- Что? - спросил я врача.
- Еще слишком рано говорить.
- Ребенок…
- Мертв, - сказал он.
- А она…
- Слишком рано, - сказал он. - Придите через час.
И он оставил меня стоять. Он знал, что я был виноват. Я вышел на улицу, нашел бар, который был еще открыт, и попросил бутылку виски. Бар находился неподалеку от больницы. Бармен ободряюще мне кивнул:
- Сказали подождать?
- Да.
- Все мужчины, которые сюда заходят, должны подождать, - сказал он.
Я ничего не ответил. Через некоторое время он вернулся ко мне и молча поставил передо мной вторую бутылку виски. Он подходил еще пару раз. Потом я снова пошел в клинику. Сестра, которая сидела перед палатой Маргарет, сказала, что еще слишком рано. Я должен был опять прийти через час. Через час!
Бармен кивнул, когда меня увидел. Он поставил передо мной большую чашку черного кофе:
- Сказали еще подождать?
- Да.
- Выпейте это. Все мужчины, которые должны еще подождать, пьют это.
Я выпил кофе. Он был крепкий и очень горький. Потом я снова пил виски.
Через некоторое время вошел еще один мужчина. Он был потный и заказал себе пива. Бармен покачал головой и подал ему большую порцию виски.
- У вас должно быть много работы, - сказал мужчина бармену.
- Хватает, друг мой, - ответил он. - К вечеру меньше.
Наконец час прошел, и я вернулся обратно в больницу.
День был жарким, слишком жарким для марта. Сестра сказала, что надо подождать еще несколько минут, и я могу посидеть в коридоре перед палатой. Я ждал.
Я достаточно много выпил, но я этого не ощущал. На вкус виски было похожим на воду. Я помолился еще. Потом пришел врач. Он закурил сигарету и с неприязнью посмотрел на меня.
- Можно мне к ней?
- Да.
- Она спасена?
- Да.
- И…
- Она никогда больше не сможет иметь детей, - сказал он и оставил меня стоять. Теперь я тоже его ненавидел.
Я пошел к Маргарет. Она лежала в светлой безликой палате и выглядела постаревшей лет на двадцать. Она улыбнулась знакомой улыбкой Мадонны, которая особенно хорошо смотрелась в профиль, и сказала:
- Ничего, любимый.
Я подошел к ней и опустился на колени. Моя голова лежала у нее на груди.
- Прости меня, - прошептал я.
- Я прощаю тебя, - спокойно сказала она.
Я посмотрел на нее.
Маргарет улыбалась.
10
Я перечитываю то, что написал до этого, и замечаю, что совсем забыл описать мое душевное состояние в этот первый день в клинике, мои мысли и мое мнение насчет предположения об опухолевом образовании в моем мозгу и связанной с этим операции. Это упущение объясняется, вероятно, тем обстоятельством, что в то время я вынужден был заниматься посещениями, о которых я упоминал, а также новостями, которые мне сообщали. Поэтому вплоть до вечера у меня почти не было свободного времени для того, чтобы заняться моим странным заболеванием. Возможность для этого появилась только с наступлением темноты. У меня были моменты депрессии и растущей раздражительности из-за моей неспособности найти или выговорить определенные слова, но иногда события, творящиеся вокруг, захватили меня. Только когда началось обследование, я все больше и больше стал терять ко всему интерес и замыкаться в себе, размышляя о моем будущем и моей судьбе.
После звонка Маргарет моя головная боль усилилась. А может быть, виной тому было виски, которое я выпил. Я позвонил, потому что хотел попросить у сестры порошок, но по какой-то причине сигнал остался без ответа. Я включил прикроватную лампу и встал, чтобы выйти в коридор. Я встал с кровати впервые за целый день, и мне казалось, что я иду по облакам и что все предметы странным образом удалены от меня - как будто они отступают от меня, а пол шевелится как во время качки на корабле. Голова сильно кружилась, и когда я наконец добрел до двери, я едва успел ухватиться за дверную ручку. Еще секунда - и я бы упал. Что это было? Только слабость? Насколько я действительно болен? Что со мной? Когда мне об этом скажут? Когда, наконец, придут врачи? Я чувствовал, что меня впервые охватывает паника. Выступил пот. Я стал дышать чаще, в надежде, что головокружение пройдет. Но оно не проходило. Только немного уменьшились колебания пола. Правая рука опять заболела. О господи, где же врачи?
Снаружи кто-то нажал на дверную ручку. Я отступил от двери, она открылась, и появился доктор Ойленглас. С ним был маленький толстый человек в белом халате. Он был похож на профессионального букмекера - хитрый, бесцеремонный и циничный. Только руки выдавали в нем врача. Это был профессор Вогт.
Ойленглас познакомил нас и пошел за порошком, когда я сказал, почему я встал. Вогт довел меня до кровати.
- Будет лучше, если какое-то время вы будете как можно меньше двигаться, - сказал он. У него был голос евнуха. Высокий, певучий, какой-то бабий. Удивительный врач, подумал я. Он сел около меня и достал из кармана халата аппарат стетоскоп.
- Не могли бы вы снять куртку, мистер Чендлер?
Я снял, и он начал меня обстукивать. Его пальцы были твердыми и горячими. "Дышите глубже, - говорил он при этом, - еще глубже. Теперь, пожалуйста, не дышите… А теперь опять очень глубоко, да…" Он исследовал меня со знанием дела и быстро. Он заглянул мне в горло, прощупал железы и проверил мои рефлексы маленьким металлическим молоточком. Потом он заставил меня повращать глазами.
- Небольшое, но тщательное обследование будет вам полезно, мистер Чендлер. Я уже сказал это вашей жене. Завтра утром мы пойдем в оптическую лабораторию.
- Вы думаете, что я… что у меня…
- Да? - Он спокойно взглянул на меня маленькими хитрыми глазками.
- …что у меня опухоль?
Он дружелюбно улыбнулся:
- Мой дорогой друг, как вы считаете, вы можете написать сценарий про мою жизнь?
- Не знаю, господин профессор. Я ничего не знаю о вашей жизни…
- Вот видите, - сказал он. - И я ничего не знаю о вашем теле, чтобы понять, есть ли у вас опухоль. Вы должны дать мне немного времени.
Ойленглас пришел с порошком, который я проглотил, продолжая описывать Вогту мои симптомы, о которых его коллега уже знал.
- Ага, - сказал он, когда я рассказал ему о своих затруднениях, связанных с произнесением некоторых слов. - Итак, вы не можете произнести некоторые слова?
- Да.
- Что это за слова? Это какие-то определенные слова?
- Нет. Совершенно разные. Неопределенные.
Он достал из кармана карандаш:
- Что это?
Я ответил. Он показал на картину и опять задал вопрос. После четвертого предмета, который я назвал, выражение моего лица, вероятно, изменилось, потому что он спросил, что со мной.
- Совсем ничего. Я только немного испуган.
- Чем?
- Этими… этими вопросами. Это выглядит так, как будто я сумасшедший.
- Не говорите ерунды, мистер Чендлер, - строго сказал он своим писклявым голосом, который вызвал во мне смех, - и, пожалуйста, соберитесь. Для подобных импрессий нет никаких оснований. - Он посмотрел на меня. Его глаза неожиданно стали строгими и в них появился приказ. Желание смеяться у меня пропало:
- Хорошо, господин профессор.
Он продолжал задавать вопросы. Наконец он добился, чего хотел. Он вытащил ключ:
- Что это?
- К… кл… кла… - Я потел, в висках стучало, я чуть не плакал. Дыхание стало тяжелым. Я попытался еще раз. Я не мог выговорить слово "ключ".
- Но вы знаете, что делают этим предметом?
- Да, господин профессор.
- Что им делают?
- От… отк… - Я видел, что Ойленглас записал что-то в блокнот, который сунул в карман. - От… - Я чувствовал, что от волнения у меня выступили слезы. - Я не могу сказать, но я знаю, что им делают.
- Покажите нам, мистер Чендлер, - дружелюбно сказал Вогт. Я взял ключ и сделал движение, как будто что-то закрываю.
- Большое спасибо, - сказал он. - Отлично. Да, ключом закрывают. - Он произнес эту фразу медленно.
- Ключом закрывают, - повторил я с неимоверным облегчением. Я даже улыбнулся. - Я знал это, господин профессор, но не мог этого сказать.
- Вы голодны?
- Нет.
- Порошок подействовал?
- Немного.
Вогт поднялся:
- Смотрите, спите хорошо, чтобы завтра вы были свежим. И не беспокойтесь. Пока мы что-либо не найдем, нет ни малейшего основания для беспокойства. Он протянул мне сухую горячую ладонь. - Спокойной ночи, мистер Чендлер.
- Спокойной ночи, господа, - сказал я. Ойленглас тоже попрощался и последовал за своим шефом. Я остался один.
Литеральная парафазия, думал я. Это звучало помпезно. Я взял бы эти слова в свой лексикон и удивлял бы ими своих знакомых, когда отсюда выйду: "Коллинз был моим последователем в "Крике из темноты". Он составил литеральную парафазию".
Это звучало злобно и едко. Особенно если не знать, о чем идет речь. Завтра утром я пойду к врачу-окулисту. Почему к окулисту? Какое отношение имеет это к глазам? И если у меня что-то с глазами, значит ли это, что я смогу их вылечить? Или существует опасность ослепнуть? Или свихнуться? Или ослепнуть и свихнуться?
Это было начало той первой ночи. Я думал, что до ее конца я не доживу. Просьбу профессора Вогта спать хорошо я, к сожалению, исполнить не смог. И плохо я тоже не спал. Я вообще не смог заснуть. Я лежал и размышлял о своей болезни, о которой еще никто ничего не знал. Я рисовал себе ее в развитии. Я всячески разукрашивал ее, у меня богатая фантазия.
У меня всегда была богатая фантазия. Поэтому я всегда очень сочувствую людям моего склада. Если у кого-то богатая фантазия, значит, у него нет целого ряда других качеств, например мужества. Фантазия и мужество несовместимы. Одно исключает другое. Если человек благодаря своей фантазии может представить свое будущее, опасность или какую-нибудь ситуацию со всеми возможными последствиями, значит, он уже не сможет действовать в этой ситуации. Мужественными бывают только люди, не имеющие дара представления. Они не знают, что может произойти, они не в состоянии это представить. Величайшие герои были наипростейшими существами. А величайшие трусы, согласно этой теории, были, вероятно, интеллектуалами. Я завидую простым существам. Они легче ко всему относятся. И при всем при том они находят больше сочувствия. Хотя, если подумать, это несправедливо.
Когда я наконец погрузился в путаный и неприятный сон, было пять утра и в саду уже пели птицы. Через два часа меня разбудила медсестра. Она была бесцветная, молодая и глупая.
- Завтрак, мистер Чендлер. - Она поставила его передо мной. Я сел в кровати. Голова у меня больше не кружилась, только немного болела.