– А жрешь на какие шиши? – неприязненно спросил Змей. Ему казалось, что он знает таких людей. Есть в их среде человек по кличке Трехголовый (хвастал, что у него три высших образования), тот тоже орет все время, что презирает материальное как факт и как философию, но, между прочим, где выпить на халяву, он чует своим носом и фактически, и философски. Едва соберутся мужики и бутылки не откроют еще, глядь – его тощая трехголовая фигура уже маячит поблизости.
– Живу на какие шиши? – иронически спросил Гений. – На деньги, конечно! Но дело не в предмете, а в отношении к нему! В моем сознании все становится артефактом! Думаете, я такой дурак, что не понимаю, что на эти две тысячи можно было бы купить много хорошего? Прекрасно понимаю! Но это – не артефакт! А вот порвать их – артефакт! Для меня лично это принесло гораздо больше морального удовлетворения и даже физического, поскольку я ощутил нечто вроде интеллектуального оргазма! А эти артефакты, в свою очередь, преобразуются в стройную систему моего романа "Бездонный колодец"!
– Ты пишешь роман? – спросил Писатель – и даже с уважением: он никак не может избавиться от привычки трепетно относиться к попыткам других людей творчески выразиться.
– Писать? Но разве ты не знаешь, что всякое Слово уничтожает Пра-Слово? Разве ты не знаешь, что пишешь не по чистому листу: нет чистых листов, на каждом уже что-то написано! Замарывая своими закорючками это написанное, ты, может, уничтожаешь великое! А?
Писатель вдруг почувствовал, что Гений в чем-то прав. И ему глупой показалась эта квазидемонская затея с распиской о продаже души черту.
Почувствовав себя победителем, Гений решил упрочить победу.
– Или вот, – указал он на девушку. – Я, как вы это называете, люблю ее. Хотя – по-другому. К примеру, я пью кофе, так? Я же не говорю: "мой кофе"! А если и говорю, то это так, речевой оборот. Кофе – для всех и всем. У меня есть – почему не угостить? Точно так же дико говорить: моя женщина! Точно так же естественно угостить ею других. Многие, кстати, так называемые первобытные народы поступают мудро и инстинктивно подобным образом. Обнажись, котик, – сказал он подруге.
Та обнажилась, что стоило ей небольшого труда, ибо на ней было всего две-три вещи, и лежала гибкая, гладкая, стройная, спокойно глядя в потолок.
– Хороша? – спросил Гений.
Писатель затаил дыхание, Парфен, напротив, громко задышал, а у Змея кадык с бульканьем прошелся по всему горлу.
– Тогда прошу! – пригласил радушный хозяин.
– Но она-то не кофе, ее-то спросить надо бы! – вырвалось у Змея.
– Сейчас она – кофе. А потом этим напитком могу стать я. Сосуществование двух людей во взаимном согласии и уступках – утопия! Необходимая равновесная сменяемость тиранств. В чем-то я тираню тебя, а в чем-то – ты. При взаимном согласии. Главное – чувство равновесия, око за око, зуб за зуб, как говорила мудрая Библия, а не ваш людьми придуманный Новый Завет! Ну? Кто первый?
Друзья не шелохнулись.
– Другого я и не ожидал! Вас ведь трое. О, стадо! Все человечество – стадо! И каждый боится мнения других! Ладно, выпьем, в самом деле, кофе. Котик, расстарайся для друзей.
– Иди ты, – сказала котик, одеваясь и берясь за книгу.
– Это – око за око! И равновесие восстановлено! И гармония торжествует! – сиял наглядностью своей правды Гений. – Ладно, пойду сварю кофе.
Но друзья отказались, заторопились – и ушли.
– Тсс! – вдруг сказал Змей, едва захлопнулась дверь. Он имел поистине змеиный слух и нечто услышал. А вскоре, по мере нарастания силы звуков, услышали и Парфен с Писателем.
– А я не б. тебе, чтобы под каждого подкладывать! – кричала девушка.
– Так не берет никто! Это – артефакт! А вот кофе могла бы сделать, сучка голоногая!
– А он есть у нас? Я чуть не обоссалась от обиды, когда ты деньги порвал!
– Дура! Ты посмотри, как аккуратно порвал! Их в любом банке поменяют, потеряем сотни три-четыре, вот и все!
– А они у нас лишние, эти три-четыре, козел? Гений недоделанный! Что ж ты им не сказал, что твой "Бездонный колодец" из всех редакций и издательств возвращают? (Слово "бездонный", заменив всего две буквы, девушка превратила в многозначительное грубое ругательство.)
– Котик, не тронь этого! В морду дам!
– А по я. н. х., и. е.?
Тут друзья застеснялись и ушли.
Они шли и молчали каждый о своем.
Глава двадцать третья,
в которой Писатель молчал о том, насколько значительна была для его жизни тайна Гения, насколько продуктивно было его соперничество с человеком, ничего не написавшим, но дразнящим возможностью создания великого: надо ведь вообще считать, что мы живем среди гениев, иначе никто ничего не создаст; и вообще для него всегда обидно увидеть мелочность в том, что казалось большим и серьезным, зато какая радость обнаружить великое в малом, зато какое вообще несчастье наткнуться на полную фикцию и жульничество: он чуть не заплакал, когда узнал, что поэт Вирзский, за несколько лет взбаламутивший умы любителей поэзии, объявивших его тем, кто наконец дал русской лире полноценный белый стих, оказался переводчиком с древнего редчайшего языка "балабанди", расшифровавшим несколько папирусов с описанием ритуальных рецептов приготовления человечины, и выдал это за свое (и все в один голос заговорили о феноменальности творчества Вирзского, разъявшего на глазах дух человеческий и создавшего его заново!); читатели, кстати, могут сказать, что таких писателей, как наш добролюбивый Писатель, не существует в современное время, нет, это не так, уж поверьте мне (а доказательства? – так я ж вам говорю!);
а Змей молчал о том,
какие действительно бездонные бездны открываются в людях и их умах: пусть роман этого человека возвращают, но он упорен, он работает, он мыслит, он существует, не боясь сойти с ума, а он вот, Змей, всю жизнь себя бережет – ради чего? – ради беспробудного пьянства! – а ведь оно и есть то сумасшествие, которого он так боялся и которое подкралось с другой стороны; и Змей поражен был этим открытием и решил обязательно начать сочинять пьесу-трагедию под названием "Человечество как воплощенное небытие";
а Парфен молчал о том,
что девушка эта стройностью похожа на ушедшую от него любовницу; он ведь очень переживал, он искал замены, но все неудачно, а потом встретилась одна, оказалась проституткой, причем фешенебельной, на панели не стояла, к массажным салонам приписана не была, жила одиноко и принимала гостей только по рекомендации предыдущих клиентов, брала она очень дорого, Парфен заинтересовался, долго копил, и вот не так давно посетил ее, и девушка его поразила: после двухчасового общения он почувствовал неподдельный интерес к себе, страсть же была и вовсе подлинной, она долго прощалась с ним у двери, как бы желая что-то сказать и боясь; не влюбилась ли она, подумал Парфен, – и все хотел прийти еще раз, спросить, но все как-то не складывалось; и Парфен сказал друзьям… – впрочем, об этом в следующей главе
Глава двадцать четвертая
Мила
– Ребята, – сказал Парфен, – у нас ведь лишняя тыща есть? Дайте в счет моих денег. Мне тут сходить надо… Это рядом… Подождите, пивка вон в том барчике попейте. А?
Змей и Писатель посмотрели на него и сказали:
– Ладно.
Парфен вошел в один из так называемых престижных домов центра.
Из домофона услышал знакомый голос Милы (так звали девушку – то есть Людмила, и, между прочим, именно таково было имя ушедшей от Парфена любовницы).
Парфен назвал себя.
– Разве вам была назначена встреча?
– Нет, но я… – Парфен замолчал.
– Хорошо. У меня случайно есть свободное время.
А ведь другого не впустила бы! – подумал вдруг Парфен, и предчувствие счастья охватило его.
– Я не одета, проходите! – удалялась Мила в домашнем халатике.
Парфен топтался в уютнейшей изящнейшей прихожей. Немного портил ее листок, хоть и в незаметном месте пристроенный, между электросчетчиком и гардеробным шкафом, но очень уж казенного вида и содержания:
ПРЕЙСКУРАНТ № 1
1. Снятие с клиента сапог (ботинок) у порога ……………… 20$
2. Выслушивание слов "курва", "корова", "морда заспанная", а также нецензурных выражений ………………………… 5$
3. Щи горячие со сметаной и стопка водки …………………. 10$
4. Выслушивание обид на жизнь …………………………………… 2$
5. Рассказ по желанию клиента о своей жизни ……………… 2$
6. Стриптиз под прихлопывание и притоптывание клиента ………………. 20$
7. Изобразить баню и попарить клиента (со стоимостью веника) …………………… 20$
8. Основная услуга:
а) в виде "как по телевизору" ……………………………………. 150$
б) в виде "как меня 20 лет назад Маня" …………………….. 150$
в) в том виде, в каком моментально приспичит клиенту (без извр.) ……………………. 20$
9. Туалетные принадлежности, напитки и проч. обговариваются отдельно
10. Особые услуги обговариваются отдельно
11. Членовредительство, хулиганские поступки, садомазохистские действия запрещаются
ПРЕЙСКУРАНТ № 2
1. Встреча со словами: "Явился, козел?!" ……………………… 2$
2. Пихание кулаками умываться, а потом в кухню ……….. 2$
3. Картошка жареная подгоревшая с бутылкой пива и словами "На больше не заработал"……………………………………. 5$
4. Выслушивание упреков в свой адрес …………………………. 5$
5. Осыпание клиента упреками, ругательствами и т.п. (по просьбе – с нанесением легких телесных повреждений) ……………………………………………………… 20$
6. Основная услуга (с отказываниями, ссылками на болезни и недомогание, а потом согласие нехотя и выполнение без всяких чувств) ……………………………… 200$
7. См. п.п. 9, 10, 11 Прейскуранта № 1
ПРЕЙСКУРАНТ № 3
…………………………………………. 300$
– Я еще в прошлый раз хотел спросить, – сказал Парфен.
– О чем?
– О прейскурантах.
– Многие спрашивают, – слегка поморщилась Мила. – В сущности, если я расскажу, это будет особая услуга.
– Я готов! – полез за деньгами Парфен.
– Успеете. Что вас именно интересует?
– Ну, например. Первые два прейскуранта у вас для так называемых простых людей?
– Что ж, назовем их так.
– Получается, их больше?
– Нет. Просто тем, кто по третьему прейскуранту, не надо ничего объяснять.
– Ясно… А почему выслушивать обиды и самой говорить о себе почти ничего не стоит, а сапоги снять – аж двадцать долларов?
– Очень просто. Я слушаю обиды и думаю о своем, мне это очень легко. Рассказываю о себе – автоматически, тоже легко. Иногда, правда, бывает, разойдусь, так начну расписывать, целый театр, но это ж для меня самой удовольствие, грешно за это деньги брать. Снимать же ботинки так дорого потому, что я это ненавижу. Мужские носки – самый мерзкий предмет на свете.
– Ясно. А почему, извините, "в том виде, в каком моментально приспичит", всего двадцатка?
– Потому что это длится обычно несколько секунд. Я не беру лишние деньги за небольшую работу.
– Ну, по второму все ясно… Хотя… Ведь оба они – это явное пародирование семейных отношений!
– Конечно. Я очень скоро пришла к выводу, что многие клиенты вовсе не желают чего-то феерически нового. Некоторым надо убедиться, что не у них одних жена такая стерва – это я второй прейскурант имею в виду. Некоторым нужна опять-таки жена, но ласковая и добрая – это по первому. А некоторые, если не почувствуют себя в домашней обстановке, ничего не смогут! У них годами сложился стереотип. При этом, сами понимаете, возможны варианты, первый прейскурант вдруг перетекает во второй, второй в первый – и так далее. Но я люблю порядок, четкость.
– Я ничего из первого и второго не припомню. Значит, вы меня по третьему принимали? Это – что?
– Это то, чем мы сейчас с вами занимаемся. В вас какая-то озабоченность, вас тоже обуревает стремление к порядку, тоска о нем, вы спросили о прейскурантах не из праздного любопытства. Я это увидела и решила рассказать. И даже не без удовольствия. Так что вам это обойдется в два доллара. Ибо! – подняла изящный пальчик Мила. – Ничего нельзя делать бесплатно. Это закон коммерции, а я, хотите вы того или нет, занимаюсь коммерцией.
– Да, конечно… Но все-таки, какая загадка в третьем прейскуранте? Почему там ничего не указано?
– О, куда вы! Об этом я никому не рассказываю!
– Я вас очень прошу.
Мила подумала.
– Странно, – сказала она, – но я чувствую, что рассказать о третьем прейскуранте для вас – это как раз начать его выполнять… Клиенты разные. Каждый хочет разного. Некоторые вообще не знают, чего хотят. В лоб спросить: "Чего изволите?" – уличная работа. Я беру дорого, потому что угадываю. За первые несколько минут я должна понять и характер человека, и его наклонности, и потаенные мечты – и так далее. И поразить потом его тем, что – выполнить невысказанные пожелания.
– Просто и гениально.
– Ничего гениального, любая женщина сумеет, если захочет. От меня мало кто хочет только, извините, акта. За этим идут к другим. Но и излишеств задушевного общения тоже не нужно. Ведь приходят иногда те, у кого кроме жены есть и любовница, а то и две. Но там везде ответственность. Связь же со мной – никакой ответственности. И полная тайна. С проституткой тоже нет ответственности, но там только тело. Я же – аманта (так я себя называю), я тело – с душой, я актриса – и хорошая. Абсолютное большинство проституток тоже умеет изобразить страсть, но умный мужчина всегда это знает и, если он уважает себя, не будет иметь дело с ними. Я же, понимаете, именно актриса. Для меня наслаждение заключается не в том, чтобы просто, грубо говоря, удовлетворить клиента, а сделать так, чтобы он поверил в мою страсть. Для этого один путь: самой довести себя до страсти. И очень редко у меня не получается. Обычно я даже люблю того, с кем. На время сеанса. Сложность одна: некоторые жениться предлагают или долгие отношения… Морока, – вздохнула Мила. – Приходится говорить, что я дала клятву никому не принадлежать до тридцати лет.
– То есть… То есть вы в прошлый раз, когда мне казалось…
– Да.
– Потрясающе… А зачем вы мне это рассказали? Ведь актеру, актрисе нельзя на сцене вдруг перестать играть. Вот вы рассказали – и что же? сейчас начнете меня опять охмурять? Но я-то не поверю уже!
– Не буду охмурять. Вы не за этим пришли.
– Да.
– Жениться на мне хотите?
– Да. Или…
– Нет. Поэтому я вам и рассказала. Вы из тех клиентов, с которыми я расстаюсь навсегда. Вы даже здесь умудрились найти ответственность.
Парфен огляделся. Все вокруг, чудившееся до этого очаровательным и лишь для него созданным, показалось таким же производственно-общим, как, например, кабинет стоматолога. Да, у стоматолога хорошее настроение, тебе показалось, что ты ему лично симпатичен, на самом же деле ты для него: челюсть – тысячная, десятитысячная, очередная челюсть!
– Минутку! – воскликнул Парфен. – Но ведь не для одного удовольствия вы работаете! Из-за денег, Мила?
– В первую очередь из-за них. И меня не Милой зовут.
– Но я не просил же, чтобы вы себя так назвали! Вы сами!
– Я угадала, что вам нужно это имя.
– Тогда так, – сказал Парфен, чувствуя себя оскорбленным. – Я плачу втрое больше, раздевайся.
– Ого! Вот этого я – не люблю.
– Тысячу наличными! – швырнул деньги Парфен.
– Хоть десять!
– А если и вправду десять?
– Проваливай, дядя. Вон на улицах стоят, на любой вкус.
Парфен был унижен. Он не привык к этому. И тут Парфен вспомнил, что он представитель власти, в конце концов! У него связи, в конце концов!
– Вот что, милочка! – сказал он, развалившись в кресле и положив ногу на ногу, – если ты сейчас не обслужишь меня по любому прейскуранту за обычную цену, завтра же это гнездышко твое прикроют. Ты ведь не знаешь, кто я…
– И знать не хочу! – прервала Мила. – Он угрожает тут! Завтра? Ты до завтра не доживешь, через полгода твой труп выловят у Астрахани, понял? Ты от моего дома на двадцать шагов отойти не успеешь! Понял, падла, е. т. м., к. б., с. м. в.?
– Ну вот что!.. – грозно поднялся Парфен.
Резким движением Мила ударила его кулаком под дых – с недюжинной, надо сказать, силой. А потом носками острых туфель (очень больно!) гнала его к двери, ударяя по ногам, по ребрам, по голове (гибка, стерва!), распахнула дверь и последним ударом сбросила его на лестницу, по которой Парфен и покатился, а Мила в довершение всего харкнула вслед ему, с треском захлопнув дверь.
…Парфен привел себя в порядок, ощупал: все цело.
Ладно! – мысленно сказал он веско, будто не Миле, а всему поганому и опоганившему его, Парфена, человечеству.
И я-то знаю, что означало это отчаянное и зловещее "ладно" и во что оно вылилось, читателей же покорнейше прошу потерпеть.
Глава двадцать пятая
Искушения во власти. Провал театрализации. Полный
провал. И вообще опять тю-тю
– Искушал кого-нибудь? – спросил Писатель Парфена.
– Хренотень это все! – ответил Парфен. – Искушения эти… Впрочем, напоследок хотел бы я на реакцию некоторых посмотреть!
– Почему напоследок? – спросил Змей.
Парфен не ответил, а прямиком повел друзей к большому административному зданию. Парфена внутрь согласились пустить беспрепятственно, на Писателя выписали пропуск по паспорту, который он всегда носил с собой на всякий случай, а вот у Змея паспорта не было ни с собой, ни вовсе. Он его потерял где-то лет пять назад и с тех пор не нуждался в нем. Решили, что он посидит в вестибюле под охранительной сенью милиционера-привратника, а они быстренько обернутся.
Зайдя в одну из комнат, Парфен свойски сел к компьютеру и настучал короткий текст и распечатал несколько бумажек. В другой комнате у секретарши взял с прибаутками гербовую печать и тиснул на бумажках.
А потом зашел с Писателем в один из кабинетов.
Там деловито сидел лысоватый человек в очках, одной рукой что-то писал, а другой говорил по телефону. Он разрешающе кивнул, и они вошли.
Кончив говорить, но продолжая писать, лысоватый вопросительно посмотрел на Парфена. Парфен молча положил перед ним расписку и две тысячи. И приготовился объяснять. Но не пришлось. Лысоватый, шевеля губами, прочел: "Я… согласен продать душу черту… тысячи долларов… Печать, подпись…" И опять занял делом обе руки: одной подписывал бумажку, другой теребил доллары, считая. Бумажку вручил Парфену, доллары прикрыл папкой.
– У тебя все? – спросил Парфена.
– Вообще-то…
Зазвонил телефон, лысоватый начал говорить.
Писатель и Парфен постояли и вышли.
– Да… – сказал в коридоре Писатель.