Около дома, стоявшего на пересечении Ауде Лангендейк с Моленпортом, на скамейке рядом с раскрытой дверью сидели четыре девочки. Они сидели по росту, начиная со старшей, которая, видимо, была ровесницей Агнесы, и кончая малышкой лет четырех. Одна из девочек, сидевших посредине, держала на руках младенца месяцев десяти, который, наверное, уже умел ползать и скоро начнет учиться ходить.
Пятеро детей! - подумала я. И еще один на подходе. Старшая сестренка выдувала мыльные пузыри через створчатую раковину, пристроенную к концу полой трубочки - примерно такой же, какую для нас сделал отец.
Остальные девочки вскакивали и хлопали ладошками по пузырям. Девочке, на коленях которой сидел ребенок, было трудно подпрыгивать, и она редко попадала по пузырю, хотя и сидела рядом со старшей. Малышка на краю была дальше всех, и ей не доставалось вообще ни одного пузыря. Та, что сидела рядом с ней, была самой быстрой: она носилась за пузырями и почти всегда успевала их прихлопнуть. У нее были самые яркие волосы изо всех четырех сестер, похожие на кирпичную стену, возле которой они сидели. У младшей и у той, что держала на коленях ребенка, волосы были светлые и кудрявые, как у их матери, а старшая пошла в отца и была шатенкой.
Я смотрела, как ярко-рыжая девочка прихлопывала пузыри, прежде чем они успевали опуститься на диагонально уложенные перед домом серые и белые плитки. Да, на тебя будет нелегко найти управу, подумала я.
- Старайся прихлопнуть их до того, как они опустятся на плитки, - сказала я, - а то их придется мыть еще раз.
Старшая девочка опустила трубку. Четыре пары глаз уставились на меня с одним и тем же выражением, не оставлявшим сомнения, что глаза принадлежат сестрам. В девочках легко можно было заметить черты сходства с родителями - у одной серые глаза; у другой карие, продолговатые лица, резкие нетерпеливые движения.
- Ты новая служанка? - спросила старшая.
- Нам велели тебя выглядывать, - вмешалась рыжая, прежде чем я успела ответить.
- Корнелия, пойди позови Таннеке, - сказала ей старшая.
- Сходи ты, Алейдис, - приказала Корнелия младшей, которая смотрела на меня широко открытыми серыми глазами, но не сдвинулась с места.
- Ладно, я сама схожу.
Старшая, видимо, решила, что мой приход - достаточно важное событие.
- Нет, я! - закричала Корнелия, вскочила с места и побежала впереди старшей сестры, оставив меня с двумя более спокойными девочками.
Я посмотрела на ребенка, который крутился на коленях девочки.
- Это твой братик или сестренка?
- Братик, - ответила она мягким, как пуховая подушка, голосом. - Его зовут Иоганн. Никогда не зови его Яном.
Последние слова, видимо, без конца повторяли у них в семье.
- Ясно. А тебя как зовут?
- Лисбет. А ее Алейдис.
Младшая девочка улыбнулась мне. Они обе были чистенько одеты в коричневые платья, белые фартучки и белые капоры.
- А как зовут твою старшую сестру?
- Мартхе. И никогда не называй ее Мария. Это имя нашей бабушки. И дом тоже бабушкин.
Ребенок захныкал. Лисбет посадила его верхом на колено и стала подбрасывать, как на лошадке.
Я посмотрела на дом. Он, несомненно, был роскошнее нашего, но не такой роскошный, как я опасалась. В нем было два этажа и мезонин, а в нашем - только один этаж и крошечная чердачная каморка. Это был последний дом на улице, и с одной стороны от него шел Моленпорт, так что он был немного шире других домов на этой улице и не так сдавлен, как большинство домов в Делфте, которые жались друг к другу узкими фасадами, выходившими на каналы, и чьи трубы и крутые крыши отражались в зеленой воде. В этом доме окна первого этажа были расположены очень высоко, а на втором этаже на улицу смотрели тесно прижатые друг к другу три окна, тогда как в других домах их было по два.
От входа в дом была видна башня Новой церкви, стоявшей прямо напротив на другой стороне канала. Странно, что католики выбрали дом с видом на церковь, в которую никогда не заходят, подумала я.
- Значит, это ты и есть новая служанка? - услышала я голос у себя за спиной.
В дверях стояла женщина с широким лицом, испещренным рябинами оспы. У нее был большой нос картошкой и толстые губы, которые она так плотно поджимала, что рот казался маленьким. Глаза у нее были светло-голубые, как летнее небо. На ней было серо-коричневое платье поверх белой блузки, капор, завязанный сзади, и фартук - не такой чистый, как мой. Она загораживала собой всю дверь, так что Мартхе и Корнелии с трудом удалось протиснуться мимо нее. Руки у нее были сложены на груди и в глазах была опаска.
"Она боится, что я подорву ее авторитет, - подумала я. - И будет мной помыкать, если я позволю".
- Меня зовут Грета, - сказала я, спокойно встречая ее взгляд. - Да, я буду работать здесь служанкой.
Женщина переступила с одной ноги на другую.
- Тогда заходи, - помедлив, сказала она и отступила от двери, открыв доступ в дом.
Я переступила порог.
У меня в памяти навсегда осталось первое впечатление, которое на меня произвела прихожая: какое множество картин! Я остановилась в дверях, вцепившись в свой узелок и изумленно вытаращив глаза. Картины мне приходилось видеть и раньше - но не в таком количестве и не в одной комнате. На самой большой картине были изображены двое почти обнаженных борющихся мужчин. Я не помнила такой истории в Библии и подумала, что это, наверное, католический сюжет. Другие картины были на более знакомые темы: натюрморты с фруктами, пейзажи, корабли на море, портреты. Казалось, что их написали разные художники. Которые же из них принадлежат кисти моего нового хозяина? Как-то я представляла его картины иначе.
Впоследствии я узнала, что картины были написаны другими художниками - хозяин редко оставлял в доме законченные картины. Он был не только художником, но и торговцем картинами, и картины висели на стенах почти во всех комнатах, даже там, где спала я. Всего их было около пятидесяти, но их число менялось - некоторые он продавал.
- Иди-иди, нечего таращиться.
Женщина зашагала по длинному коридору, который шел по одной стороне дома до самой задней стены. Я следовала за ней. Вдруг она свернула в комнату слева. На противоположной двери стене висела картина размером больше меня. На ней был изображен Христос, распятый на кресте, а внизу стояли Божья Матерь, Мария Магдалина и святой Иоанн. Я постаралась не показать своего изумления, но была поражена размерами картины и ее сюжетом. "Католики не так уж отличаются от нас", - сказал отец. Но в домах протестантов не было таких картин, их даже не было в церквах. Я вообще такого нигде не видела. А теперь мне придется смотреть на эту картину каждый день.
В уме я называла эту комнату "комнатой с распятием" и всегда чувствовала себя в ней неуютно.
Картина так меня поразила, что я заметила сидящую в углу женщину, только когда она заговорила:
- Что ж, девушка, вот тебе и пришлось увидеть что-то новое.
Она сидела в мягком кресле и курила трубку. Сжимавшие мундштук зубы были коричневыми, а пальцы запачканы чернилами. В остальном она была безукоризненно опрятна - и черное платье, и кружевной воротник, и накрахмаленный белый капор. Хотя ее морщинистое лицо казалось суровым, в глазах притаилась улыбка.
Она была из тех старух, которые, представляется переживут всех своих детей.
Это мать Катарины, вдруг подумала я. И дело не в том, что у нее тот же цвет глаз и что из-под капора у нее, так же как у ее дочери, выбивается кудрявый локон - только совсем седой. Она держится как человек, привыкший руководить уступающими ей в уме людьми - такими, как Катарина. Я поняла, почему меня привели к ней, а не к ее дочери.
Она, казалось, смотрела на меня не очень внимательно, но ее глаза явно замечали все. Когда она прищурилась, я почувствовала, что она прочитала мои мысли. И я повернула голову так, чтобы оборки капора закрыли мое лицо.
Мария Тинс с усмешкой затянулась.
- Правильно, девушка. Держи свои мысли при себе. Значит, ты будешь служить у моей дочери. Она пошла по магазинам. Таннеке покажет тебе дом и объяснит, в чем будут заключаться твои обязанности.
Я кивнула:
- Хорошо, сударыня.
Таннеке, стоявшая рядом с креслом, в котором сидела старуха, прошла мимо меня к двери. Я последовала за ней, ощущая на спине проницательный взгляд Марии Тинс. И опять услышала смешок.
Таннеке сначала повела меня в заднюю часть дома, где располагались кухня и прачечная, а также две кладовки. Из прачечной дверь вела во внутренний дворик, завешанный сохнущим бельем.
- Для начала тебе надо будет все это выгладить, - сказала Таннеке.
Я ничего не ответила, хотя, на мой взгляд, солнце еще не успело как следует выбелить белье.
Потом она повела меня обратно в дом и показала в одной из кладовок люк с лестницей, которая вела под пол.
- Здесь ты будешь спать, - объявила она. - Брось вниз свои вещи - разберешься с ними потом.
Я неохотно бросила узелок в темную яму, вспомнив при этом, как мы с Франсом и Агнесой бросали камушки в канал в поисках таящихся там чудовищ. Узелок с глухим стуком упал на земляной пол. У меня было такое чувство, будто я - яблоня, с которой упало драгоценное для нее яблоко.
Затем мы с Таннеке опять пошли по коридору, куда выходили двери всех комнат, которых было гораздо больше, чем у нас дома. Рядом с "комнатой с распятием" где сидела Мария Тинс, находилась комната поменьше, там стояли детские кровати, ночные горшки, маленькие стулья и столик, загроможденный чашками и тарелками, подсвечниками, щипцами для снятия нагара со свечей, и безо всякого порядка валялась детская одежда.
- Здесь спят девочки, - пробормотала Таннеке, видимо, немного устыдившись открывшегося мне беспорядка.
Она пошла дальше по коридору и открыла дверь в большую комнату, в окна лился свет с улицы, падая на красную и белую плитку, которой был вымощен пол.
- Большая зала, - проговорила Таннеке. - Здесь спят господин с госпожой.
Постель была завешена зеленым шелковым пологом. В комнате была и другая мебель - большой шкаф, инкрустированный черным деревом, пододвинутый к окнам стол из белого дерева и расположенные вокруг него кожаные стулья. И опять меня поразило множество картин. Я насчитала девятнадцать. Большинство, были, видимо, портретами членов обеих семей. Еще была картина, изображавшая Деву Марию, и другая, на которой один из трех царей поклонялся младенцу Иисусу. Я с какой-то неловкостью смотрела на обе картины. - Теперь пошли наверх, - сказала Таннеке и, приложив к губам палец, стала подниматься по крутой лестнице Я старалась ступать совсем неслышно, Поднявшись на площадку, я увидела закрытую дверь. За ней царила, тишина. Значит, он там.
Я стояла, глядя на дверь и не смея шевельнуться - вдруг он сейчас выйдет?
Таннеке наклонилась ко мне и прошептала на ухо:
- Здесь ты будешь убираться. Молодая госпожа объяснит тебе как. А здесь, - она показала на несколько дверей, ведущих на заднюю половину дома, - комнаты моей хозяйки. Там разрешается убираться только мне.
Мы тихонько спустились вниз. Заведя меня в прачечную, Таннеке сказала:
- Ты будешь стирать белье для всей семьи.
Она кивнула на большую кучу грязного белья. Надо же столько скопить! С этим быстро не управишься.
- В кухне есть бак для воды, но для стирки будешь приносить воду из канала - она здесь достаточно чистая.
- Таннеке, - тихим голосом спросила я, - неужели ты все это делала одна - и готовила, и убиралась, и стирала белье на весь дом?
Это был правильный подход.
- Еще и за продуктами иногда ходила, - ответила Таннеке, раздуваясь от гордости за свое прилежание. - Конечно, за продуктами в основном ходит молодая госпожа, но она, когда беременна, не может выносить запаха сырого мяса или рыбы. А беременна она, - добавила Таннеке шепотом, - почти всегда. Тебе тоже придется ходить за мясом и рыбой.
И с этими словами она ушла, оставив меня в прачечной. Включая меня, в доме теперь жило десятеро, один из них маленький ребенок, который пачкает больше белья, чем все остальные. Мне придется стирать каждый день, от мыла и воды у меня потрескаются руки, лицо покраснеет от пара, спина будет болеть от тяжелого мокрого белья, а локти будут в ожогах от утюга. Но я здесь новая служанка, и я молода: естественно, что на меня свалят самую тяжелую работу.
Белье, прежде чем его стирать, надо было замочить и оставить на сутки. В кладовке, из которой открывался люк в подвальную комнатку, я нашла два оловянных ведерка и медный чайник. Я взяла ведра и пошла по длинному коридору к выходу.
Девочки все еще сидели на скамейке. Теперь мыльные пузыри пускала Лисбет, а Мартхе кормила малыша размоченным в молоке хлебом. Корнелия и Алейдис гонялись за мыльными пузырями. Когда я появилась в дверях, они все остановились и выжидающе уставились на меня.
- Ты - новая служанка, - заявила рыжая девчонка.
- Правильно, Корнелия.
Та подобрала на земле камушек и швырнула его через дорогу в канал. На руке у нее были длинные царапины - видно, она приставала к кошке.
- Где ты будешь спать? - спросила Мартхе, вытирая о фартук мокрые от молока руки.
- В подвале.
- Нам там нравится, - сказала Корнелия. - Пошли туда играть!
Она побежала в дом, но, увидев, что за ней никто не пошел, вернулась, надув губы.
- Алейдис, - сказала я, протягивая руку самой маленькой девочке, - ты мне покажешь, где у вас берут из канала воду?
Она взяла мою руку и посмотрела на меня снизу вверх. У нее были серые, похожие на две новые блестящие монеты глаза. Мы перешли улицу. Корнелия и Лисбет потянулись за нами. Алейдис подвела меня к ступенькам, которые спускались к воде. Мы посмотрели вниз, и я крепче сжала ее руку, как раньше делала, стоя у края воды с Франсом или Агнесой.
- Отойди от края, - сказала я Алейдис. Та послушно сделала шаг назад. Но когда я стала спускаться с ведрами по ступенькам, Корнелия пошла следом за мной.
- Ты поможешь мне нести воду, Корнелия? Если нет, ступай наверх к сестрам.
Она посмотрела на меня и сделала самое худшее, что я могла от нее ожидать. Если бы она надулась или крикнула что-нибудь, я бы знала, что одержала верх. Но она засмеялась.
Я размахнулась и залепила ей оплеуху.
Ее лицо покраснело. Но она не заплакала. Однако побежала вверх по ступенькам. Алейдис и Лисбет смотрели на меня сверху серьезными глазами.
Вот так же у меня сложатся отношения с ее матерью, невольно подумала я. Только той я не осмелюсь дать пощечину.
Я наполнила ведра и понесла их наверх. Корнелии там не было. Мартхе все еще сидела с Иоганном на руках. Я отнесла одно ведро на кухню, разожгла плиту, наполнила чайник и поставила его на огонь. Когда я вышла на улицу, Корнелия опять была там. Одна щека у нее все еще была красной. Девочки запускали волчок по серо-белым плиткам. Ни одна из них не взглянула на меня. Ведра, которое я оставила снаружи, нигде не было. Я посмотрела на канал и увидела, что оно плавает там вверх дном и что мне его не достать.
- Да, на тебя управу не сразу найдешь, - пробормотала я и стала оглядываться - не валяется ли поблизости палка, которой можно выудить ведро?
Я опять набрала воды в первое ведро и понесла его в дом, повернув голову так, чтобы девочкам не было видно моего лица. Поставила ведро на плиту рядом с чайником, взяла метлу и опять вышла на улицу.
Корнелия бросала в ведро камни, вероятно, надеясь его утопить.
- Если сейчас же не перестанешь, я тебя опять стукну.
- А я скажу маме. Служанкам не положено нас стукать.
Корнелия запустила в ведро еще одним камешком.
- Хочешь, я скажу твоей бабушке, что ты сделала?
На лице Корнелии мелькнул испуг, и она бросила на землю собранные камни.
Со стороны ратуши по каналу плыл баркас. Я узнала человека, управлявшегося с шестом, - я видела его утром, когда он вел баркас, полный кирпичей и низко осевший в воду. Сейчас баркас шел гораздо легче. Его хозяин улыбнулся мне.
- Пожалуйста, сударь, - покраснев, попросила я, - вы не поможете мне выловить это ведро?
- А, теперь, когда тебе от меня что-то нужно, ты на меня смотришь! А раньше не хотела!
Корнелия с любопытством за мной наблюдала.
- Я не могу достать его отсюда. Может, вы…
Лодочник перегнулся через борт, выловил ведро, вылил из него воду и протянул мне. Я сбежала по ступенькам и протянула руку за ведром.
- Большое спасибо! Я вам очень благодарна.
Но он не выпускал ведро из рук.
- И это все? А поцелуй?
Он протянул другую руку и ухватил меня за рукав. Я вырвала у него ведро.
- В другой раз, - сказала я с напускным кокетством. Вообще-то это у меня плохо получалось.
- Тогда я каждый раз буду высматривать в этом месте ведро, дорогуша. - Он подмигнул Корнелии. - И причитающийся за него поцелуй.
Он взял шест и поплыл дальше.
Поднимаясь по ступенькам, я увидела, как в среднем окне второго этажа мелькнула какая-то тень. Это была его комната. Я вгляделась, но ничего не увидела, кроме отражавшегося в стекле неба.
Катарина вернулась, когда я стала снимать с веревок высохшее белье. Сначала я услышала, как в прихожей звякают ее ключи. Большая связка ключей свисала у нее с пояса, звякая при каждом ее движении. Мне казалось, что они ей очень мешали, но Катарина носила их с гордостью. Потом я услышала ее голос на кухне. Она резким тоном отдавала приказания Таннеке и мальчику, который принес ее покупки из магазинов.
Я продолжала снимать с веревок и складывать простыни, наволочки, скатерти, салфетки, носовые платки, воротники и капоры. Их развесили небрежно, как следует не расправив. И отдельные места остались сырыми. И предварительно не встряхнули, так что на белье было полно складок, которые придется долго разглаживать. Эта работа займет у меня чуть ли не весь день.
В дверях появилась Катарина. У нее был разомлевший от жары и усталый вид, хотя солнце светило еще не в полную силу. Блузка некрасиво сбилась у нее под горлом, поверх синего платья был надет сильно измятый зеленый халат. На ней не было капора, и заколотые в пучок белокурые локоны упорно выбивались из-под гребней.
Мне казалось, что ей лучше всего было бы спокойно посидеть на берегу канала, глядя на воду, которая ее освежит и успокоит.
Я не знала, как себя с ней вести: я раньше не работала служанкой, и у нас в доме тоже никогда не было служанки. На нашей улице никто не держал слуг. Это нашим соседям было не по карману. Я положила собранное белье в корзину, потом поздоровалась с ней:
- Доброе утро, сударыня.
Она нахмурилась, и я поняла, что мне надо было дождаться, когда она заговорит первой.
- Таннеке показала тебе дом?
- Да, сударыня.
- Значит, тебе понятны твои обязанности? Так будь добра их выполняй.
Она замолчала, словно не зная, что еще сказать, и я вдруг поняла, что она так же мало знает, как вести себя со служанкой, как я не знаю, как вести себя с хозяйкой. Таннеке, наверное, приучала к домашней работе Мария Тинс, и она в первую очередь выполняла приказания старухи.
Видно, мне придется помогать Катарине - только так, чтобы она этого не заметила.
- Таннеке сказала, что, кроме стирки и глажки, мне надо будет ходить на рынок за мясом и рыбой, сударыня, - подсказала я.