Тут рука преградила ему путь.
Это был Иешин.
Он был пьян.
- Я вот что, - сказал Иешин. - По кавказскому обычаю. Я хватаю ее и везу, а ты мне помогаешь как человек интеллигентный. Интеллигент должен помочь интеллигенту. Нам больше не на кого надеяться, кроме как друг на друга. Русская интеллигенция вымерла и разобщена. Ее купили. Ты сядь и слушай, это вопрос жизни и смерти. Что с нами случилось? Мы перестали говорить о шедеврах кино и художественной литературы, мы перестали спорить! Мы погибаем как прослойка, как удивительное образование внутри нации, как ее часть, как... Приведу сельскохозяйственный пример. Мысль народа (читай: интеллигенция) есть тот поршень, который постоянно движется в пахталке. Ты видел пахталку? Объясняю. Это такая деревянная узкая кадушка, в нее заливают сливки и поршнем, деревянной такой кругляшкой на ручке, двигают вверх-вниз, пока не получается масло. Так вот, мы тот поршень, который движется в сливках, - обрати на это внимание, не в общем молоке народонаселения, а в сливках народа! - движется, образуя масло. Но он не движется! У него нет сил. И желания. Сливки прокисают. Понятно?
- Понятно, - сказал Невейзер, собираясь идти дальше.
- Куда ты спешишь? - упрекнул Иешин. - Откуда ты знаешь, может, ты последний раз говоришь с человеком! Говоря с человеком, ты должен всегда помнить, что, возможно, говоришь с ним последний раз. Тебе это приходило в голову?
- Приходило.
- И что?
- Что?
- Какие ты сделал выводы?
- Что с человеком надо говорить.
- Так говори со мной! - закричал Иешин, заплакал, упал головой на стол, уснул.
Невейзер продолжил путь.
- Отлыниваем? П...п...прогуливаемся?
Даниил Владимирович Моргунков стоял перед Невейзером. Он крепко выпил, поспал, протрезвел, поэтому и заикался, но скоро этот недостаток должен был пройти, потому что он держал в одной руке стакан, а в другой - другой стакан, протягивая его Невейзеру.
Невейзер взял, не собираясь пить.
Даниил же Владимирович откладывать не стал.
Он выпил, и тут же его речь стала гладкой, без запинки.
- Надеюсь, вас устроили условия трудового соглашения? - спросил он.
- То есть? - удивился от неожиданности Невейзер.
- Но вы ведь не даром трудитесь?
- Нет. Заплатят сколько-то.
- Вот! - с досадой сказал Моргунков. - В этом корень всего! Разве так делают в цивилизованном обществе? Разве там кто-нибудь приступит к работе, не зная, какова оплата и каковы условия труда? А страховка, а неустойка, а авторские права, поскольку вашу деятельность можно считать отчасти творческой?
Моргунков вытащил из-под себя кожаную красивую папку и стал ворошить какие-то бланки.
- Сейчас мы составим с вами договор. И вы увидите, насколько это выгодно, беспроигрышно и гарантирует.
- Да зачем? - спросил Невейзер, незаметно вылив водку, пока Моргунков возился с бумагами. - Мне и без договора заплатят. Илья Трофимович, наверно.
- Ничего подобного. Я Илье Трофимовичу обещал, что телесъемщика оплатит товарищество в лице меня. Вот смотрите. Мной разработаны в духе времени двадцать четыре типа типовых договоров на все случаи жизни и деятельности. Но прежде, чем мы решим, какой договор будем подписывать, надо иметь в уме ориентировочную сумму.
Невейзер мысленно не мог не отдать должное умению руководителя вычленить сразу основное - и основное по сути, а не то основное, которое данному руководителю вдруг покажется основным.
- Прежде чем определить сумму, - с удовольствием беседовал Моргунков, плеснув себе в стакан и аккуратно отпив, - следует, к примеру, определить следующее.
И он всего за четверть часа перечислил 46 пунктов договора с дополнениями и примечаниями, включая прогонные и кормовые; их хотя и не было, но в соответствующих графах так и полагалось писать: "Не имеется".
- Хорошо, - сказал Невейзер. - Где подписывать?
- А что подписывать, коли сумма не оговорена еще? - удивился Моргунков. - И потом. Я вам привел образец одного договора, чтобы вы были в курсе и не говорили потом, что вам заплатили наобум. Но есть договора и другие...
Невейзер широко раскрыл глаза. Угадав причину его изумления, Моргунков отхлебнул водочки и сказал:
- Люблю, грешник, людей помурыжить. Но - притомился. Давайте-ка остановимся на договоре старинном и самом удобном, так называемом аккордном. Такой-то обязуется выполнить работу, такой-то принять и заплатить. Сдал, принял, сумма - и больше ничего. Назовите сумму.
Невейзер молчал, считая эти слова теоретическими, потому что запутался в потоке речи Даниила Владимировича.
- Назовите, назовите!
Раздосадованный Невейзер взял да и брякнул:
- Сто тысяч!
(Чтобы читателю представить реальную величину суммы, нужно уточнить, что дело было летом 93-го года; сравнивая с ценами и заработными платами - государственно объявленная минимальная равнялась, кажется, семи тысячам, - можно понять, что цену Невейзер объявил высокую.)
- Отлично! - воскликнул Моргунков. - Пишите заявление!
Дал чистый лист, ручку и продиктовал:
- Пишите: я, такой-то, прошу оплатить и так далее в размере ста тысяч.
Невейзер составил заявление, отдал Моргункову и хотел идти, но тот жестом задержал его, привлек внимание к бумаге. И косо написал: "Отказать!"
- Почему? - спросил Невейзер.
- Много.
- А сразу вы сказать не могли?
- Слова не задокументируешь. А тут любой увидит, каковы аппетиты наших, так сказать, подрядчиков и какова наша, так сказать, финансовая стойкость!
- Бюрократ вы! - сказал Невейзер, смягчая голос и намекая этим на то, что они говорят все-таки посреди празднества и допустима некоторая неформальность.
- Моя бы воля, - ответил Моргунков мрачно и тяжело, - я бы тебя до утра пытал, да ты тогда не наработаешь ничего. Я б вас, дармоеды!.. Жируете на нашем хребте - и еще недовольны! Ничего, прокормим! Мы, - привычные!
Невейзер никак не мог понять смены настроения Моргункова.
- Да я тебе из своего кармана! - кричал Даниил Владимирович. - На, подавись! - И совал Невейзеру смятые деньги.
- Я так не возьму, - тихо сказал Невейзер.
- Обиделся? Голубчик! Ну, прости дурака! - И Моргунков встал на колени перед Невейзером.
Желая прекратить эту сцену, Невейзер взял деньги. И сунул в карман. И это, я понимаю, для большинства читателей обидно, большинство интересуется: сколько же? Но на то и автор, чтобы знать все, и автор отвечает: Даниил Владимирович Моргунков уплатил Виталию Невейзеру за работу из своих денег восемь рублей рублями, пять трешниц, четыре пятерки и две десятки, что составило...
18
...впрочем, считать мне уже некогда - мне бы Невейзера не упустить, который рванулся, заслышав взрыв голосов, в эпицентре взрыва находился голос кавказца.
Вот оно! Началось! - думал он.
Но шум утих так же внезапно, как и начался. Тем не менее Невейзер пробился бы к Кате, если б на его пути не встал крепко, как надгробие, Филипп Вдовин в черном костюме, Филипп Вдовин, владелец попугая и обожатель Высоцкого.
- Мне некогда! - резко и твердо сказал ему Невейзер. Ему надоело церемониться.
- А я вас разве задерживаю? - И Вдовин даже посторонился.
Но тут Невейзер почувствовал необходимость о чем-то спросить его.
Он мучительно думал, вспоминал.
- Заколодило? - посочувствовал Вдовин.
Невейзер поморщился.
- Ничего подозрительного не заметили? - спросил он.
- А что вы считаете подозрительным?
- Ну...
Вдовин ждал.
Не дождавшись, молвил:
- Как вы думаете, почему я трезв?
Вопрос был равно неожиданным и сложным.
Невейзер пожал плечами.
- Я трезв, потому что слежу за вами. Я вас понял. Вы тут ведете разговоры об опасности, которая грозит невесте. Какой-то вещий сон. Бабушка Шульц опять-таки.
- Откуда...
- Лично я не имею привычки перебивать даже своего попугая, пока он не кончит начатой речи. Зачем вы сюда приехали? Что вы хотите сделать с этой девушкой?
- С какой?
- Изволите иронизировать?
- Я люблю ее, - сказал Невейзер и выпил из первого попавшегося стакана, взяв его из чьих-то рук, потому что вдруг понял, что это правда.
- Ее все любят.
- Я сильнее всех.
- Это недоказуемо.
- Она точь-в-точь моя бывшая жена. Которая погибла.
Вдовин с уважением помолчал.
- Тогда понимаю, - сказал он. - Но она и на мою покойную жену похожа. Почему у вас должен быть приоритет?
- А потому! - сказал Невейзер.
Вдовин опять помолчал, обдумывая аргумент.
- Ладно, - сказал он. - Я отступлюсь. Но с одним условием: снимите меня. Я хочу, чтобы меня таким запомнили.
И он приосанился и причесал гребешком чубчик.
- Света достаточно?
- Достаточно, - сказал Невейзер, поставил Вдовина под фонарем и снимал не меньше двух минут.
Вдовин застыл, как при фотосъемке, и не моргал.
- Вы последний, кто меня видел, - сказал он.
- Вы что, уже в свое убежище? Так пока нет войны или катастрофы.
- Я не дурак! - сказал Вдовин. - После утренней беседы с вами я понял, что есть опасности, кроме войн и катастроф. Я доверчиво впустил вас в дом, говорил с вами, а потом ужаснулся: ведь вы могли убить меня и воспользоваться моим убежищем! Какой я был идиот! Нет, все, хватит! Пусть Иннокентий не все выучил...
- Кто?
- Иннокентий. Кеша. Попугай. Пусть он не все выучил, но мне хватит и этого. Я ухожу от людей. Никому не говорите об этом. Покажите только мою фотографию.
- Это не фотография.
- Все равно. Покажите ее всем. Ничего не надо говорить. Я все постарался вложить в свой взгляд. Все увидят - и поймут. Прощайте.
И Вдовин исчез в непроглядной темноте сада.
Врет, подумал Невейзер. Притворяется сумасшедшим. А сам подкрадется к Кате... И что? А то, о чем обмолвился, когда говорил, что хотел бы с нею жить в подземелье. Спрячет, как крот, в свою нору, и никакой бомбой его не достанешь!.. Катя, милая, мне нужно поговорить с тобой, услышать твой голос...
19
- Катя? - обрадовался Невейзер, почувствовав на своих глазах прохладные девические ладони.
Обернулся.
- Опять снова здорово! Нина я! - сказала та девушка, с которой он был на берегу реки.
Она обернулась к мужчине и женщине смущенного вида, мужчина держал в руке стопочку, женщина - круглый каравай с солонкой.
- Благословите, что ли, - сказала Нина. Отломила кусок, обмакнула в солонку, откусила, остальное сунула в рот Невейзеру.
- Эх, жизнь! - потек слезами отец Нины. - Вот ты и проходишь! - Выпил свою стопочку и упал в кусты.
- Гости дорогие, поздравьте молодых! - закричала мать невесты, крутя злым лицом во все стороны.
Никто ее крика не услышал.
- Чей-то жрать захотелось, - сказала она озабоченно и села за стол, с волнением беря большие куски еды и пихая их в рот.
- Зачем тебе это? - спросил Невейзер Нину.
- Да не ной ты! Дай до города добраться, а там разменяем твою комнату, если она у тебя двойная. Я по-доброму. Хотя алименты платить будешь, это уж извини.
- За что алименты-то?
- Не за что, а на что. На ребенка.
- Откуда ему взяться?
- Из меня. Мы вместе будем жить или нет?
- Я тебя пальцем не трону.
- Тронешь. Во-первых, я красивая в голом виде, во-вторых, напою тебя пьяного, и все, в-третьих, от другого могу, а скажу, что от тебя. В-четвертых, ты еще сам будешь умолять меня не уходить. Люблю я тебя, постылого, - вздохнула Нина и прижалась к тощей груди Невейзера.
- Вот что! Ты... Ты хватит! Ты отстань от меня!
- Не-а! - сказала Нина, хрустнув яблоком. - Я что в голову вобью - не выковырнешь. Не ерепенься, Виталя. А то Саше скажу, вон Саша смотрит, скажу ему, он тебя прибьет в два счета. Он хоть и невысоконький, противный вообще, конечно, но злой как собака, если кто меня обидит. Любит... - И улыбнулась Саше.
Саша ощерился в ответ.
- Ладно, - сказал Невейзер. - Ладно, поговорим еще.
И стал пробираться, пробираться дальше, а Нина пролезла под столом, села на колени к Саше, дала ему хрустнуть яблоком, дождалась, пока он прожует, и стала с ним целоваться.
- Хоть с тобой подучусь, - говорила она. - А то он взрослый уже, у него женщины были, его надо сразу ошеломить. Вот так - приятно?
- Приятно, - мычал Саша.
- А так?
- Ммммм...
- А так?
- Ммммм! - даже затрясся Саша.
- Ага. Это надо запомнить, - сказала Нина.
Невейзеру меж тем встретился Рогожин, который бросился на него с упреками:
- Там черт-те что, а он бродит где-то! Того и гляди, пришибут кого-нибудь! - кричал Рогожин.
- Кто? Кто? Кто? - настойчиво спрашивал Невейзер. Но Рогожин, выкрикнув свои слова, ослабел, поник головой, прислонился к дереву.
- Скажи, Невейзер, - сказал он с глубокой грустью, - за что ты меня презираешь? С детства. Да, я человек неверный и переменчивый. Я вечный asinus Buridani inter duo prata, мне хочется и рыбку съесть, и мягко сесть, и честь соблюсти, и капитал приобрести, и Богу молиться, и черту подмигнуть. Согласен! Ты можешь меня за это не уважать. Но презирать ты меня за это не можешь! Почему? Потому что: кто ты сам? Ты беспутно путешествуешь своей мыслью и душой, я никогда не знаю, где ты, с кем я говорю. Nusquam est ubique est! Ты - нигде. Тебя нет, в сущности! Ты не умеешь желать конкретного и любить конкретное! А я умею. Посмотрите на меня, я сошел с ума! - воскликнул Рогожин. - Я говорю сам с собой, с пустотой, с тенью!
- Я вижу, Рогожин, ты изменяешь своему правилу, - сказал Невейзер. - Это будет первая свадьба, на которой ты...
- Понял! - сказал Рогожин и тут же выпрямился, оттолкнувшись от дерева. - Девушка, пойдем! - сказал он ближайшей из юных красавиц.
- Куда это?
- К кошке под муда! - ответил Рогожин, вспомнив, что он в деревне и надо говорить по-свойски. - На кудыкину гору воровать помидоры! - добавил он.
Девушка фыркнула и отошла.
Рогожин озадачился.
Он растерялся.
Он недоумевал.
Он стал хватать за руки всех девушек подряд и просил:
- Пойдем! Пойдем, а?
- Пойдем! - услышал он вдруг в ответ, но это была не девушка, а один из местных парней.
- Вот! - обрадовался Рогожин. - Я стал наконец гомиком! Что ж, все в жизни надо испытать!
Но испытание в кустах ему было предназначено другое: парень постучал кулаками о его лицо и уложил отдыхать, подстелив под его тело сухих листьев и сенца.
Чтоб не простудился.
20
А Невейзер оказалсянаконец возле Кати, зашептал сзади на ухо:
- Послушай, послушай, Катя, послушай...
- Что такое? - обернулся гордый кавказец.
- Извините, не знаю вашего имени... - с наивозможнейшей вежливостью сказал Невейзер.
- Аскольд.
- Да? Понимаю. Извините еще раз, мне хотелось бы узнать ваше настоящее имя.
- Аскольд, - повторил кавказец, уже с обидой.
- А позвольте еще узнать, - сказал Невейзер, встав в пружинистую боксерскую стойку, чтобы успеть отпрыгнуть, - каково ваше вероисповедание?
- Мусульманин.
- Ясно, - сказал Невейзер. - Ясно.
И поспешил к Илье Трофимовичу.
- Ты правда мусульманин? - спросила Катя. - Как интересно! Чего угодно ожидала, а этого не ожидала.
- Со мной можешь ожидать все! - пообещал Аскольд.
Подумал о трудностях русского языка и повторил фразу уже в другой редакции:
- От меня можешь ожидать все!
- Я и ожидаю, - сказала Катя усталым голосом. Но он услышал не это, а то, что хотел слышать: томление. И взволновался.
Гнатенков - казак или не казак, хоть и погон с себя сорвал? - спрашивал себя Невейзер, пробираясь к тому месту, где сидел Илья Трофимович. А как казаки искони относились к иноверцам? То-то! Сейчас все и решится. Не сносить, пожалуй, Аскольду головы!
Правда, ему отчасти стыдновато было, что он провоцирует на нехорошие чувства и действия, но, с другой стороны, обнаруженное в себе чувство любви к Кате (не потому, что она напоминает жену в юности, а - к ней самой) было настолько радостным, юным, сильным, что не страшно ради такой любви быть подлым и коварным.
Кажется, минуты не прошло с тех пор, как Рогожина увели в кусты и уложили там, а глядь - уже сидит рядом с Ильей Трофимовичем и что-то ему рассказывает. Невейзер поневоле заинтересовался и стал слушать.
- Чуть гомиком не сделали! - оживленно жаловался Гнатенкову Рогожин. - Вот они, ваши односельчане, крестьяне-то каковы, вот куда уже проникло просвещение! Впрочем, мое правило: Non indignari, non admirari, sed intelligere!
- Илье Трофимовичу это неинтересно! - прервал Невейзер. - А вот знаете ли вы, Илья Трофимович, что Аскольд-то ваш...
- Это хто?
- Жених-то!
- Что жених? Тоже гомик?!
Илья Трофимович вскочил в ярости. Добродушный теоретически к разным проявлениям человеческой натуры, он, когда дело касалось его лично, безобразия не терпел.
- Нет, он не это... - Даже находясь далеко от Аскольда, Невейзер не решился повторить выкрикнутого Гнатенковым слова. - Он - мусульманин. Вот какая петрушка.
Гнатенков сел. Выпил.
- Действительно! - сказал он. - Какая ошибка вышла! Ах, какая ошибка!
И громко потребовал внимания.
Не сразу, но тишина установилась - и даже в темных кустах затихли шепотки, шорохи и возня.
- Как же мы так? - спросил Илья Трофимович односельчан, не желая брать вину на одного себя. - Говорим об уважении к религии, а сами? Приличные люди давно уж женят молодежь в соответствии с религиозными обрядами, а мы что - хуже других? Отсталые? Темные?
- Промахнулись! - вполне официально согласился Даниил Владимирович и крикнул: - Виталий!
Из-под стола вылез, едва держась на ногах, Виталий, тот самый, тезка Невейзера, который доставил его с Рогожиным в Золотую Долину.
- Человеку отдохнуть нельзя? - спросил он. - Человек раз в жизни позволил себе...
- Виталий, - не обращая внимания на его состояние, приказал Моргунков. - Мчи сейчас же в Бучмук-Саврасовку, вези сюда попа.
- И этого, мусульманского, кадий там у них или муфтий... - добавил Гнатенков. - В общем, вези служителей культа. Будем религиозные обряды исполнять в соответствии с духом времени.