Содержание:
Подозрительная труба, - логика - и пунтиллятор Шмульдерсона 1
Часть 1. - Подозрительная труба 1
Часть 2. - Пунтиллятор Шмульдерсона 8
Подозрительная труба,
логика
и пунтиллятор Шмульдерсона
С какой бы стороны ни подойти к огромному наследию ленинизма, убеждаешься в том, что благодаря своему колоссальному размаху оно имеет существеннейшее значение не только для прогресса, но и для спасения самой цивилизации и рода человеческого.
Анри Барбюс
Часть 1.
Подозрительная труба
Почтовый ящик лязгнул и со скрежетом открылся, выплюнув из своей ржавой утробы порцию ежедневной печатной дряни, написанной нечестивыми авторами для нечестивых читателей, без зазрения совести и без малейшего намека на скромность, стыд и иные чувства, хотя бы отдаленно напоминающие человеческие. Я брезгливо взял в руки цветастую рекламную газету "Без базара" со знакомым девизом на первой странице:
Газета громко воняла краской, дешевой полиграфией и копеечной рекламой, и по этой причине напоминала дешевую проститутку, благоухающую дешевой парфюмерией. Но основной аромат в подъезде создавал, конечно же, мусоропровод, который представлял собой огромную трубу с замызганными квадратными крышками опускных люков на каждой площадке. Мусоропровод был как бы "визитной карточкой" нашего подъезда. Вензелями на этой визитке были, разумеется, непристойные надписи и рисунки на стенах, а рассеянные там и сям плевки в различной степени высыхания вполне могли сойти за узорчатое тиснение бумаги.
Внезапно труба мусоропровода подозрительно завибрировала, затем задрожала сильнее и наконец громогласно загремела в полный голос, наполняя подъезд невыносимым грохотом. Без сомнения, кто-то на верхнем этаже с размаху бросил в нее цветной телевизор. То, что телевизор был цветной, а не черно-белый, я сразу определил по звуку. Технические характеристики черно-белого телевизора, в частности его габариты и вес, не позволяют ему лететь по трубе с таким жутким грохотом. Это вам объяснит любой телемастер в любом телеателье, если он изучал в институте автоматику и телемеханику. Стало быть, телевизор выбросили именно цветной, со злобой швырнув его в открытую грязную пасть богомерзкой трубы. И я хорошо знал, почему его выбросили. Его выбросили от бессильного бешенства, по той же самой причине, по которой мне хотелось немедленно швырнуть на пол вынутую газету.
Ну разумеется – из-за рекламы.
С некоторых пор стало совершенно невозможмо нормально жить, ездить в лифте и в метро, посещать салоны, поправлять прическу, любить женщин, потому что нельзя это делать без содрогания, когда тебе старательно напоминают по многу раз в день с телеэкрана, по радио в перерывах между музыкой и новостями, и черт знает из каких еще кричащих, вопящих и моргающих несусветных дыр, о том, что существует перхоть, менструация, молочница, грибок на ногах, вонючий пот подмышками, грызение в желудке, громкая зловонная отрыжка, дурной запах изо рта, запор, понос и вредные кишечные газы, которые рвутся наружу в самый неподходящий момент. А также головная боль, зуд в заднем проходе и в половых органах, унылая потеря волос на голове и произрастание вульгарной растительности на тех местах, где она не радует взор. Наличие великолепных, замечательных, суперэффективных патентованных средств от этих проблем уже не утешает: вера в человеческое совершенство подорвана так основательно, что аппетит к жизни, чистота и свежесть восприятия испорчены безнадежно и навсегда. От огорчения и горькой обиды за растоптанные эстетические чувства и безжалостно изгаженные представления о мире, хочется придти в самую шикарную рекламную фирму в разгар их сволочного банкета, натрясти перхоти на богато украшенный праздничный стол, обильно рыгнуть тухлой отрыжкой в блюдо, где лежат бутерброды с черной икрой, громко испортить воздух, и под конец измазать шикарную обивку диванов, стульев и кресел вонючим пузырящимся поносом и липкой менструальной кровью с комками и с пенками. Нате вам, пидоры гнойные, жрите сами свою рекламу, приятного аппетита!
Поганая труба напоследок брызнула через этажи царапающим уши звуком стеклянного взрыва – видимо лопнул кинескоп – и наконец затихла.
– Чтоб тебя в один прекрасный день разорвало, блядское отродье! – пожелал я трубе, и брезгливо отставив подальше от себя руку с газетой, поднялся в свою холостяцкую квартиру. Вообще-то, мне кажется, в последнее время я стал слишком желчен и чересчур раздражителен.
С тех пор как прекратил свое существование экспериментальный театр "Нейротравма", и мне пришлось пойти работать в магазин-салон менеджером по торговому залу, моя жизнь стала гораздо более сытой и солидной, но значительно менее веселой. У меня внезапно исчезло противоядие к мерзостям современной жизни, которое каким-то образом защищало мой внутренний мир от его разрушительного влияния, пока я работал в театре. Там у меня было свое лицо, были творческие планы, стремления и надежды. Были, конечно, и неудачи, но были и замечательные находки. В последнем спектакле Дмитрия Набутова "Жизнь и смерть Славы КПСС", в самом начале первого акта в авторском тексте стояла ремарка: "Призрак коммунизма бродит по Европе, наводя уныние и тоску". Нам вдвоем с Валерой Дементьевым, моим помощником и лучшим другом, долгое время не удавалось найти подходящего режиссерского решения и актерского воплощения для Призрака. Я позвонил Диме Набутову и спросил, что он думает по этому поводу. Дима был неумолимо лапидарен: "Матюша! Мои идеи и мой текст – а твое воплощение. Ты, Матвеич, режиссер, а не я, и тебе лучше знать, как именно бродит Призрак. Все равно лучше вас с Валерой никто не сделает".
Сперва мы с Валерой, не сговариваясь, решили, что Призрак должен танцевать. Но Призрак упрямо не желал вытанцовываться. Саша Дубравин, конечно, талантливый актер, и с танцем у него все в порядке ну просто от Бога. Но почему-то его зловещая пляска по большой карте Европы, расстеленной по сцене, скорее напоминала о коричневой чуме. В конце концов мы решили, что этот жуткий инфернальный танец больше подходит Берии, который тоже должен был танцевать во втором акте. Саша Дубравин получил роль Берии и так вошел в образ, что от его вида, и особенно от его танца, всем становилось немного не по себе.
Но что делать с этим проклятым Призраком? Гениальная мысль пришла мне в голову, как всегда, совершенно неожиданно, когда наш рабочий сцены Паша Тренчук явился после выходного с большого бодуна и, ничего не соображая, ходил по сцене туда-сюда с выражением дикого похмельного страдания на лице, под конец чуть не свалившись в оркестровую яму.
Я пошептался с актером Андреем Панталыковым, мы изготовили нехитрый реквизит, и в результате пролог стал выглядеть следующим образом: на сцену выходил весь актерский состав, включая статистов. Они были одеты в балахоны с нарисованными на них флагами европейских государств. Андрюша Панталыков, игравший Призрака коммунизма, бесшумно спускался на сцену по канату, одетый в дырявый лоскутный плащ с портретом Маркса и надписью "Karl Marx Superstar"на спине, и нелепо ходил по всей сцене, натыкаясь на людей и предметы, затем спускался в зрительный зал и бродил по нему, спотыкаясь об стулья и искательно заглядывая зрителям в глаза, после чего возвращался обратно на сцену, докучая стоящим там европейским государствам непристойной пантомимой, а они в ответ меланхолически посылали его на хуй. В заключение Андрюша мастерски падал задом в оркестровую яму, из которой торчала табличка с надписью "Россия". Там его заботливо ловила российская интеллигенция. Андрюша бодро проходил по ее спинам, забирался на плечи, делал там стойку на руках и безобразно дрыгал ногами. После этого под громкий звук трубы на сцену выходил Бисмарк в ботфортах с раструбами и в пожарной каске со шпилем, и провозглашал: "Для того, чтобы совершить революцию, необходимо сначала выбрать страну, которую не жалко!" Затем Бисмарк с омерзением плевал в оркестровую яму, из которой торчали дрыгающиеся Андрюшины ноги, и уходил за кулисы, грохоча ботфортами и непристойно ругаясь по-немецки.
Вообще, пьеса вышла очень забавная, веселил даже сам состав действующих лиц: там были и Маркс, и Энгельс, и Анти-Дюринг с лицом, раскрашенным под фотонегатив, Материализм с Эмпириокритицизмом, которых мы сделали похожими на Кэрроловских Траляля и Труляля, Капитал с огромным надувным брюхом, в цилиндре, фраке и белых перчатках, Плеханов с ослиными ушами тащил на веревке броневик с надписью "Аврора", выструганный и склеенный Пашей из дерева и картона, а на броневике сидел Ленин в мятой кепке с матросскими ленточками, с якорем и с надписью РСДРП на околыше. Артисты исполняли по ходу действа множество ролей, им приходилось часто и быстро переодеваться и на ходу перевоплощаться. Впрочем, проблем с этим не было. В начале первого акта на сцене появлялся Гегель, значительно поднимал вверх указательный палец и говорил: "Диалектика – это вам не хрен собачий, а собачачий!" – и делал стойку на голове, а Маркс выходил на сцену, шатаясь, как пьяный и старательно держался за ноги стоящего на голове Гегеля, чтобы не упасть в болото поповщины и идеализма. Ренегат Каутский периодически перебегал со сцены в зрительный зал и назад, путаясь под ногами у других исполнителей, а Дзержинский выходил на сцену в тяжелых средневековых латах, лязгая и громыхая. На шее у него болталась большая масленка, как у Железного Дровосека, а на масленке было написано "КГБ", и так далее, и тому подобное.
Дима посмотрел первый акт, и Призрак в прологе ему очень понравился. Зато Валера был прологом сильно недоволен, считая его чрезмерной буффонадой, которую зритель не примет. Он по-прежнему настаивал на зловещей пляске по карте Европы. По его мнению Призрак должен был танцевать что-то типа ирландской джиги, расшвыривая по карте Европы талоны на сахар, водку, спички, соль и маргарин. Мы также долго ругались и спорили, как лучше обставить роды Славы КПСС. По пьесе Слава КПСС рождался в результате партийно-группового полового акта, и таким образом он унаследовал от Ленина манеру грассировать, от Сталина – грузинский акцент, от Крупской – глаза навыкате, а от Дзержинского – металлическое позвякивание в штанах при ходьбе. Весь вопрос был в сценической подаче, и мы спорили и ругались до упаду. Впрочем мы с Валерой редко когда не спорили, и очередная рабочая ссора между нами могла вспыхнуть по любому поводу. Но на личные отношения это не влияло, и когда у одного из нас было, на что купить пиво, мы шли пить его вместе в пивной бар под названием "Техасский рейнджер", который находился прямо напротив нашего театра.
Три года назад директор Пучков сотоварищи приватизировал театр. Тогда театр давал очень неплохие сборы. Когда же сборы упали, а Госкомимущество взвинтило плату за аренду помещения в несколько раз, директорская команда поняла, что дело – труба, и подозрительно быстро объявила театр банкротом, слиняв подальше с остатками денег, а коллектив остался без средств к существованию и стал спасаться поодиночке, кто где мог. Купить убыточный театр никто не пожелал, и помещение было сдано в аренду мебельной фирме, которая устроила там салон-магазин. Оставшись без работы, мы с Валерой обосновались сперва в "Техасском рейнджере". Ближе к вечеру мы заходили со служебного входа, я одевался ковбоем, а Валера – рейнджером. Я садился за специально отведенный нам столик, в стороне от других, и наливал себе виски (спрайт, конечно) из огромной рекламной бутылки высотой в метр двадцать. Но это было еще не все. Когда в баре собиралось побольше народа, я выхватывал бутафорский пистолет и начинал палить в потолок. В это время в бар врывался Валера, набрасывался на меня, мы долго и зрелищно дубасили друг друга, потом катались по полу, шикарно опрокидывали стол, а затем Валера с торжеством надевал на меня старинные наручники и уводил в служебную дверь, где мы переодевались, и отдышавшись, получали свои деньги и шли домой. Плюс бесплатное пиво и порция стейка.
Я со страхом думал, как бы посетителям бара не надоело наше представление, и однажды предложил поменять реквизит. Я стал изображать крутого, а Валера – милиционера. Первое наше выступление с новым реквизитом вызвало в баре небывалый ажиотаж. Народ поверил в реальность событий и вел себя соответственно. Когда мы вставали с пола, Валера снимал с меня наручники, и мы раскланивались посетителям, сперва никто ничего не понимал. На четвертый день нам пришлось за это сильно поплатиться.
В тот вечер мы начали представление как обычно, но не успели мы дать друг другу несколько пробных, разминочных оплеух, как вдруг могучая рука отодвинула меня в сторону, и я увидел ужасающих размеров морду. Крутой братела, во всем своем прикиде, с мобилой, весь в коже, с желтой собачьей цепурой, казаках с загнутыми носами и черепом орангутанга, пришел мне на помощь:
– Браток, отдыхай, я сам с ментярой разберусь!
Валера едва успел сгруппироваться, как по его корпусу был нанесен удар кулаком ужасающей силы. Валера – бывший военный, прошел Афганистан, разумеется он не был новичком в драках, не только сценических, но и самых настоящих, но массы противников были слишком не равны. От удара Валера отлетел шагов на десять и упал рядом со стойкой. Крутой подошел к нему, поднял и схватил за горло с такой силой, что у Валеры глаза выкатились из орбит. На ближайшей ко мне стене висели различные рейнджерские атрибуты – конское седло, стремена, наручники, и среди них – старинная подзорная труба, которая устанавливалась на треножник. Не теряя ни секунды я сорвал со стенки трубу и что было сил треснул ей по бычьему затылку. Тяжелая труба ударилась о мясистую шею с тупым звуком и разлетелась на две половины, одна из которых осталась у меня в руках. Туша качнулась, выпустила Валеру и повернулась ко мне. Братела посмотрел на меня замутившимся от удара, ошеломленно-укоризненным взглядом:
– Пацан, ты че в натуре, охуел?
– Уйди отсюда, урод! Мы же не по-настоящему! Ты че, не понял, мы здесь актеры! Для рекламы!
На тупом, зверском лице бандита вдруг появилась широкая, ласковая, по-детски добродушная улыбка:
– А, бля, актеры? Для рекламы? Так хули же ты сразу не сказал? Ну получи, браток, для рекламы! Сильнейший удар отшвырнул меня обратно к моему столику. Я снес столик и, крутясь, лег на пол. Я не мог ни подняться, ни дышать. В глазах у меня потемнело, но все же я каким-то образом заметил, что бандит быстро развернулся в сторону Валеры и размахнулся. Валера поднырнул под удар и ответил точным, сильным ударом в пах. Крутой согнулся пополам и упал. Валера, ощупав горло, хлебнул воздуха, подбежал ко мне и помог мне подняться:
– Матюша, ты в порядке?
– Да вроде,– неуверенно ответил я, массируя ребра и убеждаясь, что они не сломаны.
– Ну тогда бежим, пока не легли!
Мы нырнули в служебный выход. Вслед нам донесся озлобленный рык:
– За трубу ответишь, сука!
В тот вечер мы так и не получили свой гонорар, спасаясь бегством. Только через пару недель Валера тихо нырнул в служебный вход, но ему ничего не заплатили, ссылаясь на то, что хозяевам бара пришлось улаживать конфликт и заплатить братве за обиду, нанесенную трубой в область затылка, намного больше, чем все, что мы заработали в этом баре за четыре недели выступлений.
После этой истории я перебивался с хлеба на квас месяца полтора. Покупая на последние деньги газеты по трудоустройству, я овладевал торгово-коммерческим слэнгом, и трясся от каждого звонка в дверь и по телефону, боясь, что бандиты придут ко мне домой мстить за ушибленный подзорной трубой бычий затылок – отберут квартиру, а самого изобьют и выкинут вниз головой в грязную вонючую трубу мусоропровода, и я буду долго лететь, разбивая себе голову, коленки, локти и бока, а когда долечу наконец до самого низа в крайне искалеченном состоянии, то уж там, внизу, обязательно разобьюсь в мелкие дребезги, как цветной телевизор.
Наконец я набрался побольше наглости и совершенно неожиданно для себя устроился в шикарный обувной салон менеджером по торговому залу. Я пришел на интервью в солидном костюме, который надевал только на премьеры, и тщательно скрывая голодный блеск в глазах, вдохновенно наврал коммерческому директору про свой торговый опыт такое, что меня сразу взяли на неплохой оклад без испытательного срока. Голод делает с человеком чудеса. Я принял зал не то, чтобы с достоинством, а скорее даже с апломбом. Собрав своих новых подчиненных, я прошелся по вверенным мне владениям и громко орал, что все не так, и что торгуя в таких условиях, фирма обязательно вылетит в трубу. При этом я явственно представлял себе эту трубу, и потому мой голос звучал громко, нагло и уверенно. В результате моих воплей в зале перенесли зеркала, развернули секции, изменили освещение, поменяли драпировку и еще много чего другого.
И зал преобразился – исчезла кричащая нелепая реклама, свет перестал бить в глаза, в расположении товара появилась осмысленность и соразмерность, и во всем облике зала появилась спокойная, величавая, взвешенная солидность. Зал ненавязчиво, уважительно и с достоинством показывал покупателю весь свой ассортимент. Зал перестал быть затрапезной сценой, он обрел характер и стал действующим лицом, пожалуй даже главным действующим лицом в магазине. Через полтора месяца после моих нововведений оборот по залу возрос почти в три раза, причем преимущественно за счет дорогой номенклатуры, в то время как оборот по филиалам не изменился, а кое-где даже уменьшился. Мне прибавили оклад сразу на триста долларов в месяц и поручили курировать три филиала. "Режиссер – всюду режиссер" – злорадно подумал я.
И все-таки боль по театру не проходила. Устроиться в другой театр мне было абсолютно без мазы. Меня слишком хорошо знали, мои постановки были слишком скандальны, да и вообще театральная профессия переживала трудные времена. И я решил устроить себе театр прямо в торговом зале. С разрешения администрации я начал обучать продавцов и младших менеджеров, как следует двигаться, как надо улыбаться, что следует и чего не следует говорить клиенту, и что надо сделать, чтобы клиент всегда был доволен. Я не могу точно сказать откуда это было известно мне самому. Я просто воображал себе ситуацию, пользуясь системой Станиславского, и нужные вещи приходили в мою голову незамедлительно.
Однажды в магазин с помпой прикатила на шестисотом Мерседесе потрясающая красотка в изумительном платье, в бриллиантовом колье на изящной длинной шее, и с таким бюстом, что кровь бросалась в голову. Ее сопровождал шикарный смуглый господин с множеством перстней на пальцах, в великолепном костюме, и угрюмый детина с кобурой под мышкой. Примерка продолжалась больше двух часов, и Виктор Анатольевич, наш коммерческий директор, который сам вышел к важным покупателям, никак не мог склонить их к покупке. Красавица брезгливо примеряла очередные тысячедолларовые туфли и надувала коралловые губки, складывая их пухлой очаровательной трубочкой и выражая этим свое недовольство фасоном и ценой. Я вышел в зал и сделал вид, как будто просто иду мимо по своим делам. Проходя мимо красотки, я мило улыбнулся и сказал:
– Я прошу прощения, мадам, но вы выбрали самые дорогие туфли в нашем магазине. Они далеко не всем по карману, да вобщем и не нужны. Я вам посоветую взять вот эти: точно такой же фасон и качество – их почти не отличить, а цена почти в три раза меньше.