– А потому что слово "деревянный" говорит нам о том, каков сам столбик, а слово "полосатый" дает нам представление о том, каков его цвет. Надеюсь, Вы представляете себе, что такое отношение между субъектом и предикатом?
– Честно говоря, нет – ответил Валера.
– Хорошо, я поясню –терпеливо сказал ослик – Вот смотрите: если столбик будет не полосатый, не черный и не белый, вообще никакой, в смысле никакого цвета, то столбик все равно существует. А вот если столбик будет не деревянный, не железный, вообще никакой, в смысле ни из чего, то столбика просто не будет. Это очень принципиальная вещь. Понимаете, слово "деревянный" по отношению к столбику означает, что столбик – это некоторое количество дерева определенной формы, в то время как слово "полосатый" отнюдь не означает, что столбик – это некоторое количество черных и белых полосок. Дерево может существовать само по себе, а полоски не могут, они могут быть только на чем-нибудь. В этом смысле слово "деревянный" мне кажется чрезвычайно удивительным, ибо по форме оно является предикатом, а по содержанию – безусловно субъектом. Вероятно, это издержки языкового способа выражения мысли. Хотя, к сожалению, другого способа просто не существует.
– Но если столбик будет не полосатый, не черный и не белый, вообще никакой, в смысле никакого цвета, то мы его никогда не сможем увидеть. Это значит, что столбика тоже не будет – возразил я.
– Это как раз еще ничего не значит, – возразил ослик. – Вы действительно не можете увидеть столбик никакого цвета, но вы можете случайно на него наткнуться, когда гуляете себе по своим делам.
– Если только мы гуляем в правильном месте, – добавил я.
– Но мы можем гулять в неправильном месте, и поэтому не наткнуться на столбик, и так и никогда не обнаружить, что он есть. А это все равно, что столбика вообще нет, – закончил мою мысль Валера.
– Молодые люди, не пытайтесь подменять понятия! – строго сказал ослик. – Между столбиком, которого вообще нет, и столбиком, который никогда нельзя обнаружить, существует огромная разница!
– Для нас – никакой разницы нет! – ответил я, усмехаясь.
– Для вас – действительно разницы никакой, а вот для столбика – разница принципиальная.
Ответ ослика показался мне чрезвычайно убедительным. О столбике-то я и позабыл! Валера тоже притих.
– И поэтому, уважаемый ослик, Вы говорите не "полосатый столбик", а "столбик полосатого цвета", чтобы точно выражаться, да? – спросил я.
– Совершенно верно, на этот раз Вы меня совершенно правильно поняли, – удовлетворенно ответило умное животное и потерлось боком об металлические прутья ограды. – Это моя маленькая борьба против логических парадоксов, которые несет в себе субъектно-предикатное отношение. Понимаете ли, в моем представлении и субъектом, и предикатом в отношении должны являться слова, либо обозначающие то, что есть предмет сам по себе, либо обозначающее то, как мы этот предмет воспринимаем. То есть деревянный столбики полосатый цвет. Но к сожалению, в языке принадлежность к субъекту или предикату определяется только грамматической формой слов, и это создает очень неприятную путаницу. Понимаете, столбик состоит из дерева. И именно наличие дерева делает возможным существование столбика. Поэтому деревянный – это то, что есть столбик сам по себе, и логично так и сказать: деревянный столбик. А цвет – это субъективная категория, это не то, что есть столбик, а то, как мы его видим, причем только те из нас, у кого нет, скажем, дальтонизма. Поэтому нельзя относить качество цвета непосредственно к предмету. Только несовершенство языка делает возможным существование такого ущербного субъектно-предикатного отношения, в котором смешиваются объективное и субъективное начало. Предмет может восприниматься как черный, белый или полосатый, потому что он имеет субъективный атрибут – цвет. Поэтому именно цвет и только он может быть серый, белый или полосатый. Цвет, мои юные друзья, а никак не сам предмет! В данной субъектно-предикатной паре субъективны и субъект и предикат, то есть "цвет" и "полосатый". В этом случае явной путаницы уже нет. Есть только скрытая путаница, в том плане, что непонятно, в каком отношении находится цвет к столбику. То ли столбик имеет цвет, то ли столбику приписан цвет. Непонятно, как объективный предмет, каковым является столбик, может иметь субъективный атрибут, каковым является цвет. Это опять путаница. С другой стороны, если мы приписываем столбику цвет, то чтобы избежать путаницы, мы должны приписывать цвет не самому столбику, а нашему субъективному представлению о нем. Это в высшей степени логично, но на этом, к сожалению, путаница не кончается, а запутывается еще сильнее. Во-первых, никого не заставишь говорить "Я вижу мое полосатое субъективное представление о столбике", а во вторых, даже если и удастся убедить всех говорить именно так, то тогда все равно остается непонятным, какого цвета сам столбик.
Видите, как скверно получается, когда мы пытаемся распутать путаницу и сделать все правильно. Ведь мы стараемся сделать все правильно не просто так, а чтобы было лучше. А в результате выходит, что то, что сделано абсолютно правильно, абсолютно никому не нужно. Я долго думал над этим и пришел к выводу, что это не случайность, а следствие определенного закона. И я открыл этот закон.
– И что же это за закон? – спросил Валера.
– Ослик поставил одно копытце на решетку, выдержал значительную паузу и торжественно произнес:
– Первый закон запутывания путаницы: Путаница никогда не запутывается просто так.
– А как же она запутывается? – удивился я.
– Хорошо, я постараюсь проинтерпретировать этот закон на том же самом примере с цветом столбика. Так вот, вся путаница в этом случае происходит не просто так, а потому, что непонятно, как охарактеризовать с точки зрения классической логики отношение между столбиком и цветом. То, что оно не субъектно-предикатное – это абсолютно понятно. Пока никто не додумался ни до чего более умного как называть это отношение функциональным. А под этим отношением можно понимать все, что угодно. Одним словом, если Вам не удается решить проблему, назовите ее так, чтобы никто ничего не понял. Тогда каждый будет понимать ее так, как ему представляется удобным, и проблема исчезнет сама собой. Это общее правило, и придумали его вовсе не логики и не философы. Это правило придумала жизнь. Но весь фокус в том, что проблема исчезает не потому, что исчезает сама проблема, а потому, что ее перестают замечать. Таким образом, для того, чтобы проблема исчезла, надо уметь ее правильно назвать. Но я считаю такое положение вещей чрезвычайно унизительным, и поэтому замечаю все те проблемы, которые обычно никто не замечает. Как видите, проблем чрезвычайно много, но когда я говорю "столбик полосатого цвета", их становится, по-крайней мере, на одну меньше…
– Извините, уважаемый ослик, но появляется новая проблема. Дело в том, что нельзя сказать "полосатый цвет" просто потому, что по-русски так не говорят.
– С этим я спорить, конечно, не могу. Но я могу сказать по-английски: striped color. И перевести на русский как "полосатый цвет".
– Наверное, на русский это можно перевести как "полосатая раскраска", или может быть "полосатая окраска".
– А в чем разница между "цветом" и "окраской"?
– По-видимому, как раз именно в том, что окраска может состоять из нескольких цветов, – ответил я.
– Вот видите! – ничуть не огорчился, а даже скорее обрадовался ослик. – Язык все время создает разграничения в самых несущественных мелочах, там где они не нужны, и не улавливает разницы в важнейших вещах. Вот отсюда и идет вся явная путаница. И главный источник путаницы – это те метаморфозы, которые претерпевает субъектно-предикатное отношение в различных языках. А самое неприятное в этой путанице – это наличие в языке множества слов, которые могут быть, в принципе, и субъектом и предикатом, как грамматически, так и логически.
– Это как? – спросил я.
– Очень просто. Есть слово "зад" – это субъект, и логический, и грамматический. А вот слово "задний" – это предикат. Точно так же обстоит дело со словами "круг" и "круглый". А теперь, молодые люди, попробуйте мне объяснить, чем отличается "круглый зад" от "заднего круга".
– Ну тем, что для круглого зада важно прежде всего то, что это зад. А то что он круглый – это детали, – ответил я.
– Понятно. А для круга – самое важное, что он круг, а то что он задний – это детали, – резюмировал ослик. – Хороший ответ, но не полный. А вот представьте себе, что кому-то просто исключительно важно, чтобы круг был именно задний. И что тогда делать?
– Ну наверное, я должен был употребить не слово "важный", а слово "первичный", – сказал я.
– Правильно, Матюша! – поддержал Валера. – тут все дело в том, как мы будем его искать. Не важно, что для меня более важно, а важно то, что если я ищу круглый зад, то я захожу с задней части того, чему этот зад принадлежит, и нахожу этот зад, который, как и всякий зад, должен быть сзади. А там, круглый он или нет – это уже другая песня. Даже если и не круглый, то другого зада быть уже не может. Двух задов у одной и той же вещи не бывает.
– А почему это не бывает? – удивился я.
– А потому, что если позади зада есть еще один зад, то этот первый зад уже не будет сзади, и значит он уже больше не зад.
– Не канает, Валера! – ответил я. – Вот глянь. Мы же говорим: "второй подбородок". А по твоей логике получается, что под бородой может быть только один подбородок. А второй подбородок уже и не подбородок, потому что он не под бородой, а под подбородком. Но мы же не называем его "подподбородком". А теперь представь себе, что у кого-нибудь под задом свисает нечто вроде второго подбородка. И как ты это назовешь?
– Так и назову, как ты сказал: "подзад". Понял, Матюша? Будет "зад" и "подзад", а двух задов никак не получается.
– Ну а с кругом что будете делать? – подал голос ослик.
– Ну, тут вроде все ясно, – сказал Валера, – сперва надо отыскать на той вещи зад, перед, и все круги, а потом выбрать самый задний круг. Так что получается, что все дело в том, что сначала искать.
– Если бы на этом и заканчивались все трудности, это было бы еще ничего, – грустно сказал ослик, – но дело в том, что трудностей намного больше. Тут дело не только в том, что искать первым. У логических субъектов есть еще одна принципиальная штука, которая отличает их от предикатов. Одним словом это не объяснить. Но вот смотрите: давайте рассмотрим несколько настоящих предикатов. Возьмем слово "круглый". Что делает круглое круглым? Его круглость. Правильно? А что делает серое серым? Его серость. А теперь возьмем для сравнение настоящий субъект. Хотя бы даже и шкаф. Что делает шкаф шкафом, как вы думаете? Ведь не шкафость же? Понимаете, шкаф, осёл, автомобиль, они уже с самого начала являются чем-то отличным от всех других предметов, еще до того как им приписано какое-то свойство – круглый, серый, мягкий и так далее. Так вот, что делает вещь этой вещью, а не чем либо другим, вот что непонятно. То есть в каждом конкретном случае, конечно, понятно. Шкаф делает шкафом его "шкафость", велосипед – "велосипедость", а решетку – "решеткость". Но ведь это глупость! Должно же быть во всех предметах что-то общее, что делает их предметами.
– По-моему, все вполне понятно. Это общее называется "предметность", – ответил я, чрезвычайно довольный собой за ум и находчивость.
На симпатичной морде ослика появилось кислое и угрюмое выражение. Ослик нахмурился:
– Вы думаете, что нашли чрезвычайно остроумный выход из положения? Ну тогда пожалуйста, будьте добры, продемонстрируйте мне эту предметность так, чтобы я ясно видел ее так, как я вижу, скажем, цвет. И постарайтесь мне доходчиво объяснить, почему эта предметность проявляется в одних случаях в виде "шкафости", а в других случаях – в виде "велосипедости". Но этот вопрос, я думаю, покажется Вам слишком сложным. Я задам Вам гораздо более простой вопрос: чем отличается шкаф от велосипеда?
– Понятное дело – тем, что в шкафу хранят вещи, а на велосипеде ездят или катаются, – ответил Валера.
– Похоже, Вы плохо расслышали вопрос, – строго сказал ослик. – Вы мне ответили на два вопроса: "Зачем нужен шкаф?" и "Зачем нужен велосипед". Но на мой вопрос вы ответить даже и не подумали.
– Ну тогда, наверное, формой, – сказал я.
– А что такое форма? – не сдавался ослик.
– Ну, форма – это то самое первое и основное качество, которым проявляет себя предметность, – сказал я. – И вообще, что такое форма – это гораздо легче показать, чем объяснить.
– Вот-вот! – ехидно подхватил ослик. – Это именно то, что я и утверждал. Форма – это такая скверная вещь, что каждый думает, что он то уж точно знает, что такое форма, а на самом деле все только тем всю жизнь и спасаются, что показывают ее друг другу, и поэтому никто до сих пор ничего не знает. Изобрели слово "остенсивность" и закрыли проблему, как всегда. А именно эта проблема и является причиной чрезвычайно печального явления, которое я называю "логический чвяк".
– А что значит "логический чвяк"? – поинтересовался я.
– А вот то самое, что мы говорим о строгости и точности логических законов, пока дело касается логических высказываний. Но как только от высказываний мы переходим к настоящим вещам, вот тут и начинаются большие неприятности. Логика рассуждает о не вещах, а о словах, обозначающих вещи. А поскольку никто не может сказать, что делает вещь этой самой вещью, а не чем-то другим, или даже вообще ничем, то возникает путаница между словами и вещами, и эта путаница ужасно путает всю логику. Ведь если мы не знаем, что делает вещи ими самими, то мы никогда не можем быть уверены, что выполняется закон тождества. А без него логика – это уже не логика, а всего лишь часть математики. Впрочем, я прошу прощения, Вас это не должно беспокоить. Все равно логики, как таковой, на белом свете не существует.
– Как это не существует? – возмутился Валера. – Каждый пользуется логикой до той или иной степени, а Вы говорите, что она не существует.
– В том то все и дело, молодой человек, что никто не может определить, до какой степени ей можно пользоваться. А самое печальное состоит в том, что этого просто нельзя определить в принципе. Но и это еще не самое печальное. Самое печальное – это то, что когда мы рассуждаем о том, что, как и почему в мире происходит, то в этом присутствует логика, хотя только до определенной степени. Но как только мы делаем попытку понять, кому и зачем все это надо, вот тут и выясняется, что логики, как таковой, на белом свете не существует.
– Кому и зачем надо что? – спросил я.
Ослик обвел окружающий его мир невыразимо грустным взглядом и ответил, пожалуй больше самому себе:
– Если бы я только знал что, я может быть, в один прекрасный день понял бы, кому и зачем это надо…
Мы помолчали. Валера глубоко вздохнул. Ослик грустно покачивал головой.
– Извините, уважаемый ослик, а как Вас зовут? – спросил я.
– Буридан, к вашим услугам. Но если Вам не нравится это имя, Вы можете звать меня Абеляр или Джон Гоббс или Фрэнсис Бэкон, я нисколько не обижусь.
– А какое из этих имен – ваше настоящее имя? – полюбопытствовал я.
– А что вы подразумеваете под словом "настоящее"? – ответил вопросом на вопрос наш длинноухий собеседник.
– Ну то имя, которое действительно Ваше, – решил мне помочь Валера.
Ослик повернулся к Валере и внимательно глянул ему в лицо:
– Дело в том, что если кто-то откликается на произнесенное имя, или если Вы назвали кому-то чье-то имя, и тот, кому Вы его назвали, знает, кому оно принадлежит, то это имя вполне действительно. Непонятно только, почему Вы считаете, что действительное имя может быть только одно.
– Ну хорошо, – сказал я, – пусть будет по-Вашему, уважаемый Буридан, действительных имен может быть много, но настоящее имя может быть только одно.
Ослик многозначительно повернулся ко мне и спросил с изрядной иронией в голосе:
– А чем собственно, по-Вашему, действительное имя отличается от настоящего?
Я некоторое время подумал. Действительно, а чем собственно, оно отличается? Наконец я дал ответ, в котором я был не совсем уверен.
– Я думаю, что все действительные имена какой-нибудь вещи – это то, как ее можно называть, а настоящее ее имя – это сама вещь, как она есть на самом деле. Вот поэтому настоящее имя и может быть только одно.
Ослик радостно хихикнул и взбрыкнул копытами. Вид у него был преехиднейший.
– Если настоящее имя – это сама вещь, как она есть на самом деле, то что же тогда из себя представляет сама вещь, как она есть на самом деле? Другими словами, чем тогда, по-Вашему, настоящая вещь отличается от своего настоящего имени?
– Я думаю, что эта вещь представляет из себя то же самое, что и ее настоящее имя, только до того, как ее назвали этим именем,– ответил я, нимало не задумавшись.
Теперь пришел черед задуматься ослику. Он бродил по вольеру взад и вперед, бурча себе под нос: "Весьма оригинальная трактовка! Ни в классическом номинализме, ни в классическом реализме я такой не встречал. Бертран Рассел необычайно обрадовался бы открытию такой интересной формулировки, а вот Готлоб Фреге, пожалуй бы расстроился еще сильнее. Удивительно, что такое остроумное построение делает абсолютный неспециалист, походя повторяя парадокс Витгенштейна. Неужели несколько веков так сильно могут двинуть вперед общественное миропонимание? Нет, я был слишком неблагодарен к своей судьбе! Если бы не реинкарнация, я не наслаждался бы сейчас этой беседой. Какая разница, что на мне за шкура, главное – мой разум при мне. Шкура может сгнить, а разум – никогда! Cogito ergo sum. This is eternal and ageless, and it encompasses all the worlds! Ради этот можно согласиться поносить и ослиную шкуру! Anyways, facta clariore voce quam verba loquuntur. Я все же обязан припереть юношу к стенке неумолимой силой фактов и логики".
Ослик подошел к решетке и вкрадчиво обратился ко мне:
– Вот Вы сказали, что вещь когда-то была впервые названа своим настоящим именем. Я правильно Вас понял?
– Да вроде бы правильно, – ответил я.
– Нет-нет, я попросил бы Вас уточнить: вроде правильно или просто правильно? Это принципиальный момент.