Дней на десять я потерял Элберта из виду. Доктор Эддисон дал ему снотворное и строго приказал питаться: Элберт почти ничего не ел. Я продолжал поиски Пятого города. Еще в одной лавке - теперь уже по разряду чуть ли не тряпья и бутылок - мне еще раз повезло: не пошедшие в дело наброски комментариев старшего Генри Джеймса к работе о Сведенборге. Они хранились в бочке вместе со связками старых писем к родным. Я отделил письма от теологии и купил задешево. Впервые я заинтересовался писаниями Джеймсов, когда читал с растущим неудовольствием (это было в начальный период моего развития) "Многообразие религиозного опыта" Уильяма Джеймса; позже я прочел несколько романов его брата. Семья Джеймсов прожила в Ньюпорте всю Гражданскую войну. Два старших сына уехали отсюда, вступив в армию. У Генри, Уильяма и их сестры Алисы - у всех троих - в 1860 году было нервное расстройство, так что о зачислении младших в армию речи быть не могло. Письма мне рассказали мало, но я почувствовал, что напал на след.
Недели через две у меня стало столько уроков, что мне пришлось совсем отказаться от своих изысканий. Остатки свободного времени уходили на поиски квартиры. Сфера поисков ограничивалась моими капиталами - на скорую руку построенные дома рабочих по улицам, спускавшимся к Темза-стрит. Я звонил в каждую дверь независимо от того, висело там объявление о сдаче комнат или нет. Я точно знал, что мне надо: две комнаты или одна большая, ванна, кухонька, пусть даже самая примитивная. Комнаты мне нужны на втором этаже с наружной лестницей, так чтобы (хотя это не единственная причина) не надо было ходить через помещения хозяина и его семьи. Меня не смущали плач младенцев, голосистые дети, кухня внизу, покатый потолок под крышей, близость пожарного депо, или шумного клуба, или церковных колоколов. Мои притязания на отдельный вход не были такими уж неосуществимыми, как это может показаться. Старые дома делились на квартиры; престарелые жильцы все больше боялись пожаров, довольно частых в этом запущенном районе. Я осмотрел много квартир и получал изрядное удовольствие от встреч, которые случались при этом.
Однажды утром я нашел искомое. Я посмотрел на дом и увидел наружную лестницу. На почтовом ящике значилось: "Киф". Мне открыла худая недоверчивая женщина лет пятидесяти пяти. Лицо у нее было морщинистое, но еще сохраняло румянец, свойственный людям, живущим у северного моря. Позже я узнал, что двадцать с лишним лет назад, после смерти мужа, она начала сдавать комнаты и вырастила двух крепких сыновей, ставших моряками торгового флота. Несмотря на множество разочарований, она так и не смогла отделаться от мысли, что меблированные комнаты должны быть для жильца настоящим домом. Она была недоверчива, но жаждала верить.
- Доброе утро, миссис Киф. У вас есть свободные квартиры?
Она ответила не сразу:
- И есть, и нет. На сколько вам нужно?
- На все лето, если найдется подходящая.
- Вы один?.. Где вы работаете?
- Я инструктор по теннису в казино. Меня зовут Теодор Норт.
- Вы в церковь ходите?
- Я в Ньюпорте недавно. Во время войны я служил в форте Адамс. Тогда я ходил в город к вечерней службе - в церковь Эммануила.
- Заходите, садитесь. Извините за этот наряд: утро - занимаюсь уборкой.
Она провела меня в гостиную, которую следовало бы сохранить в музее для будущих поколений.
- Что именно вас интересует, мистер Норт?
- Одна большая комната или две маленьких; ванна и место для готовки; уборка и раз в неделю чистое белье. И желательно - на втором этаже, с наружной лестницей.
Она - в который раз - измерила меня взглядом.
- Сколько бы вы согласились платить, мистер Норт?
- Я рассчитывал на двадцать пять долларов в месяц.
Она вздохнула и стала молча разглядывать пол. Я тоже молчал. У нас обоих каждый цент был на счету, но у нее были более веские причины для беспокойства.
- Сейчас она занята, но я предупредила жильцов, что, если будет надобность, они должны освободить квартиру в двухнедельный срок. Они согласились.
- Они вас не устраивают, миссис Киф?
- Не знаю, что и подумать. Они тут не ночуют. Попросили меня вынести кровати. Устроили вроде конторы. Поставили большой стол для работы. Говорят - архитекторы, делают проект, какой-то конкурс хотят выиграть. Какой-то там план идеального города - так словно бы.
- Они причиняют вам неудобства?
- Я их, бывает, неделями не слышу и не вижу - разве когда по черной своей лестнице приходят или уходят. Никогда с ними не встречаюсь - только когда он деньги платит. Дверь у них на замке день и ночь. Убираются сами. Писем никаких; звонков никаких. Мистер Норт, они в доме вроде привидений. Ни здрасьте, ни до свиданья. Разве это жильцы?
В ее взгляде впервые появился намек на доверие, даже на мольбу.
- Когда они первый раз пришли, они не ссылались на кого-нибудь из местных? Не давали другого адреса?
- Тот, что постарше, по-моему, он у них главный, дал мне номер своего ящика на почте - триста восемь. Как-то в воскресенье я их видела за обедом в ресторане "Голубая звезда" на Темза-стрит.
- А другим вы показывали эту квартиру?
- Да, были две четы. Им не понравилось - кроватей нет, стульев почти нет. Они, верно, и за квартиру ее не посчитали. Да еще запах.
- Запах?!
- Да, по всему дому пахнет. Какая-то у них там химия.
- Миссис Киф, мне кажется, у вас есть причины для беспокойства.
- То есть как?
- Пока не знаю. Вы можете сводить меня туда?
- Да… Да, с удовольствием…
И замечательный сыщик - главный инспектор Теофил Норт - вмиг вернулся к жизни. Я поднялся за ней по лестнице и, когда она громко постучала в дверь, с улыбкой сделал ей знак отойти в сторону. Я приложил ухо к щели. Услышал приглушенное ругательство, приказания, отданные шепотом, быстрые движения, что-то упало. Наконец дверь отперли, и перед нами предстал очень рассерженный высокий мужчина с усами и бородкой полковника-южанина. В белом халате он был похож на хирурга.
- Извините, что помешала вам, мистер Форсайт, но вот джентльмен хочет посмотреть квартиру.
- Я просил вас устраивать эти осмотры с двенадцати до часу, миссис Киф.
- Люди приходят ко мне, когда им удобно. Они осматривают по пять-шесть квартир за утро. Извините, ничего не поделаешь.
Это была большая комната, залитая солнечным светом, которым мне редко придется наслаждаться, и казавшаяся еще больше из-за скудной обстановки. Через всю комнату тянулся длинный стол. На одном краю его стоял макет идеальной деревни - отличная работа. Четверо мужчин выстроились по стенке, словно на военном смотру.
К великому моему удивлению, младший из них оказался Элбертом Хьюзом. Он был изумлен не меньше моего и ужасно напуган. В роли сыщика мне надо было выглядеть как можно простодушнее. Я подошел к Элберту и пожал ему руку:
- Привет, Хьюз. Такое чудесное утро, а вы сидите взаперти. Ничего, мы вас на корты вытащим. - Я стукнул его по плечу. - Вы что-то похудели, осунулись, Хьюз. Теннис, мой дорогой, вот что вам нужно!.. Ага! Делаем игрушки? До чего симпатичная деревенька. Извините, джентльмены, я посмотрю, найдется ли место в шкафах для моих теннисных кубков. - В комнате стояли рядом несколько посудных шкафов со стеклянными дверцами и шелковыми занавесками внутри. Я схватился за ручки, но шкафы были заперты.
- Заперто?.. Ну, ничего, не трудитесь отпирать. - Я отправился в ванную и на кухню. - Мне в самый раз, - сказал я миссис Киф. - Но странный запах. Еще я собираю камни - давнишнее увлечение, - полудрагоценные. Для них тоже нужно место в шкафах. - Вернувшись в комнату, я окинул ее благодушным взглядом. Она нисколько не походила на архитектурную мастерскую. Ни одной корзины для бумаг! Комната была опрятна и прибрана, как образцовая контора в витрине универмага, - за исключением одного обстоятельства: в открытых окнах на веревочках висели аккуратно скрепленные листы бумаги - сушились. Они были окрашены в светло-табачный цвет. Я улыбнулся мистеру Форсайту и сказал:
- Постирушка, а?
- Миссис Киф, - сказал он, - я думаю, у джентльмена было достаточно времени, чтобы осмотреть квартиру. Нам надо работать.
Я полагал, что для изготовления фальшивых денег, гравюр и офортов нужен громоздкий пресс и банки с синей и зеленой краской, но ничего подобного тут не было. Листы бумаги в окнах явно "старились". Я был на верном пути.
- А вон в углу еще шкафы для моих коллекций, - радостно воскликнул я. Они были без замков. Я с трудом доставал до их ручек и поэтому два раза подпрыгнул. Дверцы распахнулись. Пытаясь удержаться от падения, я ухватился за кипы бумаги, лежавшие на полках, чем вызвал целую лавину листов, которые усыпали пол, - да, "густо, как листья осенние, что устилают ручьи Валломброзы". Все четверо бросились их подбирать, но я уже заметил, что это - написанные старомодным изящным почерком копии "Боевого гимна Республики" с автографом Джулии Уорд Хау, некогда жительницы Ньюпорта. Лежа на них ничком, я успел разглядеть, что все они - с дарственными надписями разным людям: "Дорогому другу…", "Достопочтенному судье…" Я ничем не выдал своего удивления. - Ох, джентльмены, извините, пожалуйста, - сказал я, поднимаясь с пола. - Надеюсь, я не подвернул ногу!.. Ну что ж, можно идти, миссис Киф. Я очень признателен вам за ваше терпение, джентльмены.
Пока я ковылял к двери, мистер Форсайт сказал:
- Миссис Киф, я надеюсь, вы оставите комнаты за нами до конца августа - и без посетителей. Я как раз собирался сделать вам предложение на этот счет.
- Мы поговорим об этом после, мистер Форсайт. А сейчас не буду мешать вам работать.
Спустившись с лестницы, я спросил:
- Можем мы поговорить где-нибудь в другом месте - на кухне, например?
Она кивнула и пошла по коридору. Я повернул в другую сторону и, открыв выходную дверь, громко сказал: "Извините, миссис Киф, мне не подходит. Неизвестно, через сколько дней выветрится этот неприятный запах. Простите за беспокойство. Всего хорошего, миссис Киф!" С этими словами я громко хлопнул выходной дверью и на цыпочках пошел к ней в кухню. Она смотрела на меня во все глаза.
- По-вашему, они подозрительные люди, мистер Норт?
- Делают фальшивки.
- Фальшивки, господи Исусе! Фальшивки!
- Нет, не фальшивые деньги. Они подделывают древности.
- Фальшивки! Никогда у меня таких не было, мистер Норт. Ох, ведь отец начальника полиции дружил с моим мужем. Может, мне к нему пойти?
- Я бы не стал поднимать шум. Они никому не вредят. А если и продадут сотню фальшивых писем Джорджа Вашингтона, то купят их только дураки.
- Да не оставлю я их в своем доме. Фальшивки! Что мне делать, мистер Норт?
- Когда у них кончается месяц?
- Я вам говорила: они съедут в любое время, но за две недели я должна их предупредить.
- Не подавайте виду, что вам известно, чем они заняты. Это опасная публика. Несколько дней пусть все остается, как было. Я что-нибудь придумаю.
- Ох, мистер Норт, помогите мне от них избавиться. Они платят тридцать долларов в месяц. Я вам сдам за двадцать пять. Я поставлю обратно кровати и красивую мебель. - Она не выдержала: - Говорила мне сестра, когда муж умер: уезжай обратно в Провиденс. Говорила, что не будет мне здесь покоя. Говорила: в этом городе такой есть народ - дрянь народ, и липнет к нему дрянь, и сколько раз я в этом убеждалась.
Я знал ее ответ заранее, но спросил:
- Вы - про ту сторону Темза-стрит?
- Нет! Нет! - Она показала головой на север. - Я про них - про Бельвью авеню. Бога не боятся. Грязные деньги - вот про что я!
Я утешил ее, как мог, и, насвистывая, покатил навстречу трудовому дню. Я нашел себе квартиру, и я слышал голос Девятого города.
В тот же вечер, часов в девять, когда я освежал в памяти Новый завет по-гречески для завтрашнего урока, в дверь постучали. Я открыл: Элберт Хьюз. Судя по его виду, несчастнее человека на свете не было.
- Чем могу служить, Элберт? Опять кошмары?.. Ну, что случилось? Садитесь.
Он сел и расплакался. Я ждал.
- Ради бога, перестаньте плакать и скажите, в чем дело.
Он проговорил рыдая:
- Вы знаете. Вы все видели.
- Что я знаю?
- Они сказали, если я кому-нибудь проболтаюсь, они мне изувечат руку. - Он вытянул правую руку.
- Элберт! Элберт! Как вы могли - порядочный американский юноша - связаться с такой шайкой?.. Что сказала бы ваша мать, если бы узнала, чем вы занимаетесь?
Это был выстрел наугад, но он попал в цель. Пот - градом. Я встал и отворил дверь:
- Перестаньте плакать или уходите!
- Я… я расскажу.
- Возьмите вон то полотенце и вытритесь. Выпейте стакан воды из крана и начинайте с самого начала.
Немного придя в себя, он начал:
- Я вам говорил, как мистер Форсайт пригласил меня работать. Потом оказалось, что им совсем не вывески нужны, а… это. Они накупили первых и вторых изданий "Гайаваты" и "Евангелины" и заставили меня надписывать их друзьям писателя. Сперва я думал, это вроде розыгрыша. Потом я переписывал стихи и тоже надписывал. И короткие письма разных людей. Он все время придумывает что-то новое - вроде Эдгара По. Многие собирают автографы наших президентов.
- А где они продают?
- При мне они стараются об этом не говорить. Большей частью - по почте. У них есть штемпель: "Джон Форсайт, Торговля историческими документами и автографами". Они каждый день получают кучу писем из Техаса и такого рода мест.
Он работал уже два месяца, по восемь часов в день, по пять с половиной дней в неделю. Компаньоны не спускали с него глаз ни днем, ни ночью. Они жили в гостинице для коммерсантов на Вашингтон-сквере. Элберт не отличался силой воли, но все же маленькую битву выиграл: добился, что ему разрешили жить в ХАМЛе. Его опутали словно паутиной. Он не мог пойти поесть или послушать лекцию без дружеского присмотра. Когда он объявил, что едет на выходной день в Бостон к матери и невесте, мистер Форсайт сказал: "Каникулы у нас в сентябре". Он вытащил из кармана подписанный Элбертом длинный контракт, где Элберт соглашался на "постоянное жительство в Ньюпорте, штат Род-Айленд". Мистер Форсайт любезно добавил, что, если Элберт нарушит контракт, с него взыщут через суд все выплаченное ему жалованье. "Артелью так артелью, Элберт; работать так работать". Я давно заметил, что то один, то другой из артели просиживает почти весь вечер в вестибюле "X", читая или играя в шахматы - и следя за лестницей.
Как тут не приснится, что ты заживо погребен, что вокруг смыкаются стены.
- Что делает кудрявый?
- Он делает водяные знаки и старит бумагу. Ставит на ней пятна, а иногда подпаливает.
- А другой?
- Делает рамки и стеклит. Потом относит коробки на почту.
- Понятно… А что за обещания изувечить вам руку?
- Ну, это он, конечно, в шутку. Как-то я сказал, что меня действительно интересуют надписи - ведь они меня для этого наняли - и что я хочу на две недели съездить в Вашингтон, посмотреть там надписи на общественных зданиях - ну например, на Верховном суде и на памятнике Линкольну. Он сказал, что я ему нужен тут. Говорит: "Ведь ты не хочешь, чтобы с твоей правой рукой что-нибудь случилось?" И заломил мне пальцы - вот так… Сказал с улыбкой, но мне это не понравилось.
- Понятно… Вы хотите от них отделаться, Элберт?
- Ох, Тед, зачем только я их встретил. Помогите мне! Помогите!
Я долго смотрел на него. Черт подери, вот я и попался. Попался в западню. Как будто я один отвечаю за этого беспомощного неполноценного полугения. Если пожаловаться в полицию, эти люди раньше или позже отомстят Элберту, или мне, или миссис Киф, или всем троим. У меня полно уроков, я не могу бросить все дела, чтобы вызволять этого несчастного, не приспособленного к жизни парня. Младенца надо кому-то подкинуть - и у меня родилась идея.
- Так вот, Элберт, скоро все переменится. Идите и продолжайте работать, как обычно: несколько дней надо потерпеть. Не подавайте виду, что вы чего-то ждете, не то сорвете весь план.
- Не буду. Не буду.
- А пока что ступайте к себе и ложитесь спать. Доктор Эддисон дал вам снотворное? Высыпаетесь хоть немного?
- Да, - неуверенно ответил он. - Дал мне таблетки.
- Вы сейчас взвинчены. Я вам не могу сегодня читать. Примите таблетку доктора Эддисона и - о чем вы думаете, когда хотите успокоиться?
Он посмотрел на меня с доверчивой улыбкой.
- Я думаю о том, как сделать красивое надгробье Эдгару Аллану По.
- Нет! Нет! Выкиньте По из головы! Думайте о том, что у вас впереди - о свободе, женитьбе, Абигейл. Отдохните как следует. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Тед.
В конце коридора стоял телефон. Я позвонил доктору Эддисону.
- Доктор, это Тед Норт. Можно к вам зайти минут через десять?
- Конечно! Конечно! Всегда готов к небольшому радению.
Как я уже говорил, в "X" был свой врач, Уинтроп Эддисон, доктор медицины, громоздкий, крепкий как дуб старик семидесяти с лишним. Хотя его табличка еще была прибита к столбу веранды, всем незнакомым он говорил, что больше не принимает, но не было случая, чтобы он отказал кому-нибудь из прежних пациентов. Он сам стригся, сам себе готовил, сам ухаживал за садом, и поскольку ряды его старых пациентов редели, у него было много свободного времени. Он любил сидеть в гостиной нашего здания и рад был поговорить с любым постояльцем, который выражал к этому готовность. Мне было приятно его общество, и в моем Дневнике постепенно складывался его портрет. У него был большой запас историй, не всегда подходящих для слушателей младшего возраста.
Я сбегал на Темза-стрит, купил бутылку самого лучшего, вернулся на нашу улицу и позвонил к нему в дверь.
- Заходите, профессор. С чем вы на этот раз?
Я протянул ему гостинец. Зная, что я не пью крепких напитков, он приложился к горлышку и пробормотал:
- Нектар, сущий нектар!
- Понимаете, доктор, у меня затруднения. Вы клянетесь Гиппократом полгода не говорить об этом ни слова?
- Согласен, мальчик. Согласен! Через два месяца будете как стеклышко. Зря я вас не предупредил насчет хождения в "Гамак Хетти".
- Мне нужен не врач. Слушайте: мне нужен умный, солидный, первоклассный совет.
- Я слушаю.
- Что вы думаете об Элберте Хьюзе?
- Ему нужен отдых; ему нужно питание; ему нужен хребет. Возможно, ему нужна мама. Его что-то грызет. Говорить не хочет.
Я рассказал ему о шайке мошенников, о замечательном даре Элберта, о рабском его положении. Старик выслушал с наслаждением и основательно глотнул из бутылки.
- Элберт хочет уйти от них, но не дай бог, если они заподозрят, что он рассказал полиции или еще кому-нибудь. Очень опасные типы, доктор. Они и так угрожали изуродовать его - изувечить ему правую руку. Вы можете придумать ему болезнь, чтобы он залег на полтора месяца? Это подорвет аферу, и они уедут из города. Он у них один. Он им несет золотые яйца.
Старик долго и громко смеялся.
- Это напоминает мне один случай двадцатипятилетней давности…
- Не сейчас! Не сейчас!
- У его жены была крапивница - ужасная! То, что я называю "крапивница с чертополохом". Просил меня придумать предлог, чтобы ему не спать с ней в одной кровати. Она говорила, что глаз не может сомкнуть, если его нет рядом.