Наконец он, вняв мольбам хозяина банкета, поднялся из-за стола и очень серьезно, не торопясь, произнес тост, который я никогда не забуду. Привожу его буквально: "По моим обязанностям президента Армянской Академии наук мне часто (последнее слово он произносит с очень характерным, трудно передаваемым акцентом. - И. Ш.) приходится принимать глав иностранных научных делегаций. Как-то раз ко мне в кабинет врывается с горящими глазами глава гостившей у нас делегации итальянских вулканологов. "Вы счастливые люди, - закричал он, - вы живете на вулкане!" Я сказал ему, что это относительное счастье - жить на вулкане. В другой раз у нас гостила делегация западногерманских зоологов. Десять дней они путешествовали по нашей республике, на одиннадцатый ко мне в кабинет врывается глава этой делегации, очень возбужденный, и нервно говорит мне: "Во всей Европе обитает 163 вида змей и разных гадов. Вы счастливые люди: у вас, в такой маленькой республике, насчитывается 216 видов змей и гадов!" Я ему сказал, что это очень относительное счастье - жить среди такого большого количества змей и гадов. Так вот, я могу вам сказать, - тут Амбарцумян обернулся к Эйгенсону, - вы счастливые люди: вы живете на втором в Европе кладбище!"
Я никогда не забуду выражения лица Эйгенсона. Он совершенно не понял, какой знак имеет тост высокого гостя, тем более, что Амбарцумян был убийственно серьезен. На всякий случай одна половина лица Бориса Семеновича (кажется, левая) расползлась в подобострастной улыбке, в то время как другая выражала горестное недоумение.
Через 21 год после львовского пленума в Ленинграде с большой торжественностью отмечалось столетие обсерватории ЛГУ. Особенно почетным гостем на этом юбилее был Амбарцумян - основоположник известной ленинградской школы теоретической астрофизики. И опять вокруг Амбарцумяна "топором повисла" гнусная атмосфера холуйства и подхалимажа, которую я так остро почувствовал два десятилетия назад во Львове. И опять был банкет в роскошном зале нового помещения ЛГУ около деревни Мартышкино, что вблизи Петергофа (пардон, Петродворца). Выпито было немало, тосты шли один за другим. Я не предполагал произнести тост, тем более, что отношения со школой Амбарцумяна у меня всегда были сложные. Но меня все стали просить толкнуть речь - точно так же, как 21 год тому назад просили Амбарцумяна… Внимая гласу народа, я поднялся и при гробовой тишине (а было народу человек 300 и все уже довольно веселые) после краткого предисловия слово в слово повторил львовский тост Амбарцумяна. Я только очень старался не копировать акцент Виктора Амазасповича, увы, это мне не всегда удавалось. Эйгенсона уже не было в живых, а сам Амбарцумян сидел во главе банкета. Похоже, что он был доволен моей хулиганской выходкой, только поправил число видов змей и гадов, обитающих на его родине. Моя неожиданная импровизация имела полный успех, хотя публика недоумевала, что я хотел этим сказать? Я тоже разделял это недоумение. Выступил я просто потому, что весь этот спектакль действовал мне на нервы. Что делать - с годами у меня портится характер.
На далекой звезде Beнeрe…
Позвонила Женя Манучарова: "Мне срочно нужно Вас видеть. Не могли бы Вы меня принять?" Манучарова - жена известного журналиста Болховитинова - работала в отделе науки "Известий". Только что по радио передали о запуске первой советской ракеты на Венеру - дело было в январе 1961 г. Совершенно очевидно, что Манучаровой немедленно нужен был материал о Венере, - ведь "Известия" выходят вечером, а "Правда" - утром, и органу Верховного Совета СССР представлялась довольно редкая возможность опередить центральный орган… "Известия" тогда занимали в нашей прессе несколько обособленное положение: ведь главредом там был "Зять Никиты - Аджубей" (цитирую популярную тогда эпиграмму - начинались звонкие шестидесятые годы - расцвет советского вольномыслия).
Когда я усадил гостью за мои рабочий стол, она только сказала: "Умоляю Вас, не откажите - Вы же сами понимаете, как это важно!" Не так-то просто найти в Москве человека, способного "с ходу", меньше чем за час накатать статью в официальную газету. Осознав свое монопольное положение, я сказал Манучаровой: "Согласен, но при одном условии: ни одного слова из моей статьи Вы не выбросите. Я достаточно знаком с журналистской братией и понимаю, что в Вашем положении Вы можете наобещать все, что угодно. Но только прошу запомнить, что "Венера" - не последнее наше достижение в Космосе. Если Вы свое обещание не выполните - больше сюда не приходите. Кроме того я постараюсь так сделать, что ни один мой коллега в будущем не даст Вам даже самого маленького материала". "Ваши условия ужасны, но мне ничего не остается, как принять их", - без особой тревоги ответствовала журналистка.
И совершенно напрасно! Я стал быстро писать, и через 15 минут, не отрывая пера, закончил первую страницу, передал ее Жене и с любопытством стал смотреть, какая у нее будет реакция. А написал я буквально следующее: "Много лет тому назад замечательный русский поэт Николай Гумилев писал: "На далекой звезде Венере солнце пламенней и золотистей; на Венере, ах, на Венере у деревьев синие листья…" Дальше я уже писал на привычной основе аналогичных трескучих статей такого рода. Правда, в начале пришлось перебросить мостик от Гумилева к современной космической эре. В качестве такого моста я использовал Гавриила Андриановича Тихова с его дурацкой "астроботаникой". Что, мол, согласно идеям выдающегося отечественного планетоведа, листья на Венере должны быть отнюдь не синие, а скорее, красные - все это, конечно, в ироническом стиле. После этого написание дежурной статьи никаких трудов уже не представляло.
Прочтя первые строчки, Манучарова схватилась за сердце.
- Что Вы со мной делаете! - простонала она.
- Надеюсь, Вы не забыли условия договора? - жестко сказал я.
Отдышавшись, она сказала:
- Как хотите, но единственное, что я Вам действительно реально могу обещать - это донести статью до главного, ведь иначе ее забодают на самом низком уровне!
- Это меня не касается - наш договор остается в силе!
Еще с довоенных времен я полюбил замечательного поэта, так страшно погибшего в застенках Петроградского Большого Дома, главу российского акмеизма Николая Степановича Гумилева. Как только мне позвонила Манучарова, я сразу же сообразил, что совершенно неожиданно открылась уникальная возможность через посредство Космоса почтить память поэта, да еще в юбилейном для него году, в котором исполняется 75 лет со дня рождения и 40 лет трагической гибели. Все эти десятилетия вокруг имени поэта царило гробовое молчание. Ни одной его книги, ни одной монографии о творчестве, даже ни одной статьи напечатано не было! Конечно, Гумилев в этом отношении не был одинок. По-видимому, Россия слишком богата замечательными поэтами… Все же случай Гумилева - из ряда вон выходящий.
"Известия" тогда я не выписывал. Вечером я звонил нескольким знакомым, пока не нашел того, кто эту газету выписывает.
- Посмотри, пожалуйста, нет ли там моей статьи?
- Да, вот она, и какая большая - на четвертой полосе!
- Прочти, пожалуйста, начало.
Он прочел. Все было в полном ажуре. Более того, над статьей "сверх программы" - огромными буквами шапка: "На далекой планете Венере…" Они только гумилевское слово "звезда" заменили на "планету". Ведь для чего-то существует в такой солидной газете отдел проверки: посмотрели в справочнике - нехорошо, Венера не звезда, а планета! Поэт ошибался - решили глухие к поэзии люди. Ну и черт с ними - это, в сущности, пустяки. Главное - впервые за десятилетия полного молчания имя поэта, и при том - в самом благоприятном контексте, опубликовано в официальном органе! Забавно, что я потом получил несколько негодующих писем чистоплюев - любителей акмеизма с выражением возмущения по поводу замены звезды на планету. Воистину, нет меры глупости людской!..
А через несколько дней разразился грандиозный скандал. Известнейший американский журналист, аккредитованный в Москве, пресловутый Гарри Шапиро (частенько, подобно слепню, досаждавший Никите) опубликовал в "Нью-Йорк Таймс" статью под хлестким заголовком: "Аджубей реабилитирует Гумилева". В Москве поднялась буча. Аджубей (как мне потом рассказывали очевидцы) рвал и метал, Манучарову спасло высокое положение ее супруга. Все же каких-то "стрелочников" они там нашли. А меня в течение многих месяцев журналисты всех рангов обходили за километр. Забавно, например, вспомнить, как мы в феврале 1961 г. успешно отнаблюдали с борта самолета-лаборатории полное солнечное затмение. Стая журналистов набросилась на моих помощников, окружив их плотной толпой, в то время как я одиноко стоял тут же и не понимал, что, собственно, происходит?
Я был чрезвычайно горд своим поступком и, распираемый высокими чувствами, послал Анне Андреевне Ахматовой вырезку из "Известий", сопроводив ее небольшим почтительным письмом. Специально для этого я узнал адрес ее московских друзей, у которых она всегда останавливалась, когда бывала в столице (Ардовы). Долго ждал ответа - ведь должна же была обрадоваться старуха такому из ряда вон выходящему событию! Прошли недели, месяцы. Я точно установил, что Ахматова была в Москве. Увы, ответа я так никогда от нее не дождался, хотя с достоверностью узнал, что письмо мое она получила. Кстати, как мне передавали знающие люди, она читала мою книгу "Вселенная, жизнь, разум", и почему-то сделала вывод что "…этот Шкловский, кажется, верит в бога!"
Причину молчания Анны Андреевны я узнал только через много лет. Оказывается, цикл стихов "К синей звезде" Гумилев посвятил другой женщине! Это просто поразительно - до конца своих дней она оставалась женщиной и никогда не была старухой.
С тех пор прошло двадцать пять лет. Ни одна, даже самая тоненькая книжка стихотворений Гумилева пока еще в нашей стране не напечатана. Между прочим, как я случайно узнал, Аджубей в 1964 г. очень старался, чтобы книга стихов погибшего поэта вышла - видать, история с Венерой пошла ему впрок, тем более, что отгремел ХХП съезд партии. Увы, даже запоздалое заступничество зятя не помогло, ибо в том же году тесть прекратил свое политическое существование.
По-видимому, для того, чтобы стихи этого поэта стали доступны нашему читателю, нужна значительно более энергичная встряска нашей застоявшейся жизни, чем удачный запуск первой Венерианской ракеты.
Академические выборы
Неделю назад меня провалили на очередных выборах в Академию наук. Я подсчитал, что за 25 минувших лет я баллотировался 10 раз и только один раз удачно. Это дает мне основание выступить с некоторыми замечаниями по поводу академических выборов, так сказать, "с позиции профессионала". Собственно говоря, в последний раз баллотироваться мне не следовало. Я очень отчетливо понимал, что являюсь "шансонеткой". Было еще и дополнительное обстоятельство, заведомо исключающее мое избрание. Речь идет о той литературно-мемуарной деятельности, которой я безудержно предавался в течение последнего года. Я крайне неосторожно задел не подлежащий критике посмертный авторитет Ландау и позволил высказать свое недвусмысленно-отрицательное отношение к одному неблаговидному поступку, некогда совершенному Зельдовичем. По этой причине совершенно испортились мои отношения с т. н. "прогрессивным левым" флангом нашей академической элиты, что вообще лишало меня каких бы то ни было шансов на избрание, поскольку отношения с правым флангом моих ученых-коллег-выборщиков (Амбарцумян, Северный) давно уже был в состоянии, близком к насыщению. Я согласился баллотироваться будучи на отдыхе (что расслабляет) и трезво полагая, что провал на выборах в академики развяжет мне руки.
Из сказанного следует, что я при оценке ситуации исходил из чисто тактических, "парламентских" соображений. В принципе меня (как и каждого другого кандидата) могли избрать - Партия и Правительство совершенно этому не препятствовали.
Провален я был чисто парламентским способом - путем честного тайного голосования. Здесь мы подходим к сути проблемы: назовите мне какой-нибудь другой институт в нашей стране, где важное дело решалось бы столь демократическим образом? Где это видано, чтобы несколько десятков немолодых мужчин, прихватив баллотировочные списки с фамилиями многих десятков кандидатов (на 2–3 места), разбредались бы по углам зала и, тщательно обдумав, вычеркивали стоящие против этих фамилий сакраментальные слова "согласен" - "не согласен"? Обычно выбор даже не связывают с эмоциями, которые голосующий испытывает к кандидатам, многих он совсем не знает. Выборщики, как правило, руководствуются глубокими тактическими соображениями, причем разыгрываются комбинации, не хуже шахматных. Уединиться и что-то черкать в бюллетенях - совершенно необходимо, иначе никаких выборов не получится. Так что со стороны совершенно непонятно, что же происходит в конференц-зале Института физических проблем, где обычно проводит выборы наше отделение физики и астрономии. Короче говоря - это вам не выборы в Верховный Совет РСФСР, где все значительно проще.
Было бы однако грубой ошибкой считать, что выборами управляют законы теории вероятности и математической статистики. Этой важнейшей, так сказать, финальной процедуре предшествует несколько существенных этапов.
Начальный или лучше сказать "нулевой" этап всегда глубоко скрыт от научной общественности. Речь идет о пробивании вакансий Президиумом Академия наук у т. н. "Директивных Органов", (проще говоря - у Партии и Правительства). Уже само распределение вакансий по отделениям, а в пределах отделения - по специальностям - является итогом скрытой от посторонних глаз весьма хитрой комбинационной и позиционной игры. Довольно часто, уже при первой официальной публикации в "Известиях", опытный глаз видит, что та или иная вакансия выделяется под определенную персону. Например, в течение ряда выборных кампаний объявлялись вакансии академиков по специальности "физика и астрономия", так сказать, вместе. Тот факт, что астрономическая вакансия отдельно не объявлялась, почти наверняка указывал, что в академики будет избран физик. Публикацией списка вакансий в "Известиях" официально начинается очередная выборная кампания.
Прежде чем продолжить наш анализ академических выборов, необходимо, хотя бы кратко, остановиться на важном вопросе - почему наш ученый (и даже не всегда ученый) люд так рвется в академические кресла? Я начну с одного далекого воспоминания. Это было, кажется, летом 1960 года. В Москву приехала делегация Королевского общества во главе с вице-канцлером, химиком профессором Мартином. По причине летних отпусков в столице было мало академической публики, и Президиум бросил клич по всем институтам - собрать по возможности больше сотрудников для заполнения конференц-зала Президиума (в таких случаях горящие театры обычно обращаются за выручкой к милиционерам). Такими мерами конференц-зал удалось заполнить; пришел туда и я. В виду отсутствия Президента и главного ученого секретаря, обязанности председателя исполнял известный лысенковец, малоинтеллигентный Сисакян. Доклад Мартина, насыщенный юмором и богатый фактический материалом, осветил деятельность Королевского Общества в весьма выгодном свете, особенно по контрасту с хорошо знакомой присутствующим замшелой, косной, бюрократической системой нашей Академии. И тогда Сисакян, желая сбить это впечатление, через переводчика попросил Мартина растолковать один, оставшийся ему, Сисакяну, неясным вопрос: каковы права и обязанности члена Королевского Общества? Подтекст вопроса хитрого армянина был примитивен: мол, советские академики - слуги народа, а британские - лакеи империализма. Ответ Мартина продемонстрировал присутствующим отличный образец знаменитого английского юмора: "Я Вас понял, профессор Сисакян. Начну с обязанностей: каждый член Королевского Общества обязан ежегодно платить в казну Общества 5 фунтов. Теперь поговорим о правах: каждый член означенного Общества имеет право совершенно бесплатно получать периодические издания своего отделения. В среднем выходит фунтов на 7 с половиной. Так что быть членом Королёвского Общества - выгодно, джентльмены!" - закончил под громовой хохот собравшейся публики британец. Эта история имеет продолжение. Года два спустя меня выбрали членом Королевского Астрономического Общества. Почти сразу же я стал получать ведущие английские астрономические журналы: "Monthly Notices of Roy.Astron.Soc." и "Observatory". Радость от получения столь дефицитных у нас изданий была несколько омрачена невозможностью платить ежегодно Ј5. Вскоре в Москву с визитом прибыл известный английский физик профессор Бэйтс. После того, как он поздравил меня с избранием, я поделился с ним неловкостью в связи с Ј5. "О! - сказал Бэйтс - я вижу, что Мартин Вам не все сказал! Иностранные члены Королевского общества освобождены от этой неприятной обязанности - платить Ј5. Так что особенно выгодно быть иностранным членом Королевского Общества!"
Как известно, советский академик получает, так сказать, "за погоны" ежемесячно 500 рублей, а член-корреспондент - 250. Как видим - суммы немалые, вполне соизмеримые с хорошей зарплатой. Насколько мне известно, иностранные академии своим членам денег не платят. Исключение составляют академии соцстран и, кажется, весьма "закрытая" академия Ришелье во Франция, члены которой ("бессмертные") получают за посещение каждого заседания по луидору, специально для этой цели отчеканенному. До войны, правда, при Муссолини платили и в итальянской академии.
С гораздо большим основанием, чем профессор Мартин, мы можем сказать, что быть членом советской академии очень выгодно, товарищи! Помимо денег, академики получают немалые блага в других формах. Прежде всего - хорошие условия в больнице AН, куда - увы - время от времени приходится попадать уже далеко немолодым деятелям науки. Дают там нашему брату отдельные палаты - сам лежал 3 раза, а это в наших условиях далеко не пустяк! Важнейшей привилегией академиков и член-корров является то, что их никогда не выгонят па пенсию. А сколько жизненных трагедий приходится видеть, когда крепкого, здорового 60-летнего доктора наук переводят сперва в консультанты, а вскоре - на пенсию, на нищенские 160 рублей. Кажется, такая мелочь - академическая столовая в Москве, а как это удобно и, что греха таить, вкусно! Это уже специфика нашей хронически голодающей, одолеваемой разного рода дефицитами, страны.