Не может быть и речи о стихийном развитии этого процесса в нашей стране. Стихийно у нас, как известно, ничего не делается. Во всем чувствовалась железная направляющая рука - рука Лучшего Друга всех народов - больших и малых. Похоже на то, что избыток поднаторевших в полемической трепотне еврейских интеллигентов в дореволюционной Российской Социал-демократической партии произвел на будущего Вождя раздражительно-отрицательное впечатление, которое и осталось у него на всю жизнь. Если же говорить серьезно, то причины были, конечно, более глубокими. Похоже на то, что евреи из-за своей исторически сложившейся специфики, просто не вписывались в строящееся в бывшей России социалистическое общество, хотя очень старались. Пора, однако, кончать затянувшееся вступление, которое является как бы фоном моего рассказа.
Так уж получилось, что в то холодное утро 13 января 1953 года я сидел в помещении Астросовета на Большой Грузинской улице вместе с нынешним знаменитым академиком В. Л. Гинзбургом, занимаясь "утряской" программы предстоящей Всесоюзной конференции по радиоастрономии. Работа явно не клеилась. Мы оба, конечно, уже успели прочитать ошеломившую нас редакционную статью "Правды" о "врачах-отравителях". Однако, подавленные, ни словом о прочитанном не обмолвились. Свинцовое молчание было невыносимо. Помню, что в крохотной комнатенке, в которой мы сидели, было очень сыро и промозгло, что еще больше подчеркивало мрачную безысходность обстановки. Работа совершенно не двигалась - мы тупо водили карандашами каждый по своему листу бумаги. "Ничего мы тут не высидим, - сказал В. Л., - пошли лучше в зоопарк".
Идея пойти в расположенный рядом зоопарк была, конечно, совершенно фантастической. В это время - после школьных и перед студенческими каникулами зоопарк посещался редко. К тому же стоял трескучий мороз. Долго, в абсолютном молчании, мы бродили по заснеженной пустынной территории звериного сада. Наконец, продрогшие и насквозь промерзшие, решили отогреться в закрытом помещении слоновника. И действительно, там была влажная жара. Внутри огромного загона стояла слоновья семья - папа, мама и очень лопоухий ихний отпрыск. Слоны, не обращая на нас никакого внимания, мерно и ритмично хрупали сено. Мы долго смотрели на эту идиллию. И тут наше затянувшееся молчание нарушил В. Л. Как бы про себя он сказал: "Хорошо слону - с ним жена рядом…" Конечно, он все это время думал о своей Нине. Увы, у будущего академика были все основания завидовать слону. Его жена не могла жить с ним под одной крышей. Она имела "минус", будучи административно высланной в какую-то слободу под Горьким. Повод для ссылки был совершенно пустяковый - какая-то студенческая болтовня. А работала Нина Ермакова в том самом городе, который ныне столь знаменит другим ссыльным поселенцем. Молодой, блестящий доктор наук В. Л. Гинзбург познакомился с Ниной случайно на своем семинаре, куда она непонятно почему забрела. Он ее полюбил, полюбил по-настоящему. Был В. Л. женат на своей однокурснице, имел маленькую дочку, которую нежно любил, к тому же член партии. Ему пришлось проявить очень редкое в наше время и в нашей стране мужество, чтобы честно и открыто получить развод и жениться на ссыльной, не имеющей прав женщине. Он прошел через все - "законная" жена развода не давала. Страшно даже подумать про эти парткомы - месткомы, где его вымазывали в грязи.
Казалось бы, неодолимые преграды он преодолел и был, конечно, счастлив. Вспоминаю, как мы с ним ехали в далекую Бразилию (см. "Пассажиры и корабль"). Всю дорогу он ныл, думая только о своей Нине, с которой оказался в первой разлуке. Тщетно я пытался вывести его из этого, увы, для меня недоступного состояния, обращая внимание на неслыханные красоты тропиков. Так он ничего там и не увидел.
А в каком ужасном состоянии он был в Москве, когда до него дошла весть, что старенький, безмерно перегруженный пароход, на котором Нина, вместе с другими работягами пересекала ежедневно Волгу, в середине великой реки перевернулся - а это было в ноябре, по Волге шла шуга. Три страшных дня он считал ее погибшей - как он пережил это, я не знаю. Погибло несколько сот человек. Спаслись считанные единицы - в числе их была Нина, переплывшая в самом широком месте ледяную Волгу - она была превосходной спортсменкой! Ее тогда приютили и отогрели незнакомые люди. Нельзя даже представить, что испытал В. Л., увидев ее как бы воскресшей. И вот теперь, в наступающие тяжелые времена, он, конечно, хотел быть рядом с ней. Больше мы тогда, в зимнем зоопарке, ни о чем не говорили и пошли по домам.
Потянулись скверные дни. Положение ухудшалось с каждой неделей. Помню, я ехал в ночной электричке в Лосинку, где в убогой комнатушке ютилась моя бедная мама. Сидевшие напротив подростки гнусно меня обзывали всякими мерзкими прозвищами ("жид" - самое невинное). Смотрели на эту сцену многочисленные пассажиры, для которых вагонное зрелище было забавой. Некоторые из них присоединили свой голос к лаю этих собак. А мальчишки были самые обыкновенные ремесленники - и это казалось особенно страшным - смотреть, как они внезапно превратились в стаю злобных волчат. Помню, как где-то внутри у меня зрело и расширялось чувство отвратительного, постыдного страха - древнего еврейского страха перед погромом. Этот случай был далеко не единственный. Хорошо организованная и направляемая сверху "волна народного гнева" росла и набирала силу по экспоненциальному закону.
В эти недели зимы и весны 1953 года подвергались суровой проверке чувства и отношения между, казалось бы, близкими людьми. Одна моя хорошая знакомая, наблюдая мое подавленное состояние, с некоторым раздражением заметила: "Но ведь не может быть, чтобы в нашей стране вот так просто посадили ни в чем не повинных людей. Нет дыма без огня. Значит, не такие уж твои врачи кроткие агнцы"… Не все из моих друзей так говорили - мне, по крайней мере - но думали так многие.
Пошли темные слухи, что далеко на Востоке срочно строятся лагерные бараки, чтобы принять трехмиллионное еврейское население Советской страны, тем самым оградив его от "справедливого гнева" коренного населения. Некая журналистка по имени Ольга Чечеткина поместила в "Правде" огромную статью под названием "Почта Лидии Тимашук", наполненную черносотенными истерическими воплями и призывами "простых советских людей". Во всех газетах народ взахлеб читал о гнусных хищениях и прочих мерзких преступлениях этих самых, которые в войну "отсиживались в Ташкенте". Чтения сопровождались соответствующими комментариями. В воздухе пахло хорошо организованным погромом. Дышать уже было нечем.
И тут случилось великое чудо - вполне в духе классической библейской традиции. Говорят, что дыхание Чейн-Стокса пришло к Лучшему Другу Простых Советских Людей в день знаменитого еврейского праздника Пурим. Увы, я до сих пор не удосужился проверить это любопытное совпадение. Хочется верить, что это было именно так.
Но, конечно, полную аналогию между двумя судьбоносными событиями в истории моего народа, разделенными двадцатью четырьмя веками, провести нельзя. Не было в 1953 году аналога слабовольного, но в сущности не злого персидского царя Ахашвероса (Артаксеркса), не было, по-видимому, и злобного Министра Амана - (Берии?). И, конечно, не было прекрасной Эстер-га-Малке (по-христиански - Эсфири) - гипотетическая племянница Кагановича на эту роль явно не тянула. Все было по-другому, но финал драмы готовился такой же, как в древней персидской державе.
Почему-то очень смутно, как бы "экстрафокально", помню наполненные тяжелой тревогой и коллективной истерией дни похорон Сталина. Нет, я не почувствовал сразу облегчения. Меня угнетал вопрос - что будет дальше?
Довольно быстро, однако, жизнь вошла в какую-то новую колею. В стране был полный порядок. В газетах часто появлялись статьи о Великом покойнике, тень которого, однако, прямо на глазах, неотвратимо уходила в прошлое все дальше и дальше. И я опять, после нескольких месяцев перерыва, стал предаваться целиком захватывавшим меня размышлениям о тогда еще совершенно загадочных источниках космического радиоизлучения. Я был молод и был готов в самом буквальном смысле штурмовать небо.
Уже больше двух лет я мучительно раздумывал о природе ныне такой знаменитой Крабовидной туманности. Эта туманность оказалась к тому же ярчайшим источником радиоизлучения. Я пытался объяснить это радиоизлучение как "продолжение" ее оптического излучения. Никто тогда не сомневался, что последнее сводится к давно уже известному тепловому излучению образующих туманность горячих газов. Именно таким способом излучали все известные тогда астрономам газовые туманности. Увы, мои попытки потерпели фиаско - слишком интенсивным было радиоизлучение Крабовидной туманности, чтобы быть продолжением ее оптического излучения.
Временно забыв об оптическом излучении "Краба", я накануне нового, ничего хорошего никому не сулившего, 1953 года понял природу радиоизлучения этой туманности. Все дело - в космических лучах, которыми буквально "начинена" Крабовидная туманность. Вернее, в электронах сверхвысоких энергий, которые, двигаясь в магнитных полях туманности, должны излучать электромагнитные волны. Я успел опубликовать эту работу, а потом наступили описанные выше мрачные времена. В эти зимние месяцы мне было не до науки.
Но грозовые тучи рассеялись… "Увы, к позору всех людей Вождь умер собственною смертью…" - метко обрисовал ситуацию один хороший поэт. И вот, 5 апреля после полудня я стоял на Пушкинской площади, ожидая трамвая № 17, который должен был отвезти меня в останкинский барак, где я тогда жил. Почему-то трамвая не было очень долго, и от нечего делать я подошел к газетному стенду, где меня сразу же обожгла очень краткая заметка (хроника), что "врачи-отравители" реабилитированы и все обвинения с них сняты! Никогда не забуду горячей волны радости, которая буквально залила меня, так что я едва не упал. Тут подошел набитый до отказа мой трамвай, куда я, что называется, "ввинтился". Я висел на поручне в этой немыслимой тесноте, и каждая моя клетка, что называется, пела от счастья. И вдруг молнией пронзила мысль, казалось бы не имеющая никакого отношения к реабилитированным врачам. "Ведь если нельзя было объяснить радиоизлучение Краба продолжением его оптического теплового излучения, то почему бы не объяснить оптическое излучение этой туманности продолжением ее радиоизлучения, имеющего, как я тогда уже знал, заведомо нетепловую природу? Значит, оптическое излучение Краба тоже нетепловое, оно порождается "релятивистскими" электронами, но с энергией еще в сотни раз большей, чем у тех, которые вызывают радиоизлучение!"
Трамвай тащился до Останкино минут 45. Я был в каком-то сомнамбулическом состоянии. За эти 45 минут я в уме выполнил весь теоретический расчет этого излучения. Приехав домой, я тут же без единой помарки написал статью в "Доклады Академии Наук", которую через неделю представил Григорий Абрамович Шайн.
Думаю, что это лучшая моя работа. Она вызвала настоящий взрыв дальнейших исследований во многих странах. Круги от этого взрыва расходятся до сих пор.
Через пару недель меня встретила моя знакомая (та самая), с которой я все эти три месяца не встречался, и как ни в чем не бывало, улыбаясь, сказала: "Вот видишь - а ты кипятился! Выпустили же твоих врачей - значит они невиновны. Это прямо написано в газетах". Мне нечего было ей возразить.
На заметку в "Правде" московский люд откликнулся незамедлительно. Я собственными ушами в пригородной электричке слышал посвященную этому выдающемуся событию песню, которая пелась на мотив популярного в те далекие годы утесовского шлягера "скучно жить мне друг Пеструха в мире одному…" Почти все слова этой удивительной песни я запомнил. Вот они:
Прочитал вчера газету - вот что не пойму:
Как понять заметку эту? Кто пойдет в тюрьму?
Дорогой товарищ Вовси! За тебя я рад.
Ты, как выяснилось, вовсе был не виноват.
Понапрасну ты томился в камере сырой.
Подорвать ты не стремился наш советский строй.
Дорогой товарищ Коган, знаменитый врач!
Ты расстроен, ты растроган - но теперь не плачь.
Ты расстроил свои нервы, кандидат наук
Из-за суки, из-за стервы этой Тимашук…
* * *
Увы, конец этой песни выпал из моей памяти. Помню только, что он был очень мажорным. При наличии некоторой фантазии насмешливый и даже озорной тон этой песни можно рассматривать как современный аналог "пурим - шпил" - традиционного веселого действа, которым отмечается праздник "Пурим". Скорее, однако, эта песня отражает национальный характер русского народа, примечательной особенностью которого является отходчивость.
Песня была вестником оттепели. Она предвещала наступление эпохи бардов и менестрелей - надвигались звонкие шестидесятые годи. Увы, все проходит, и эта эпоха уже давно отошла в прошлое
Экстрасенсика
Как это ни покажется странным, я не обращал раньше сколько-нибудь серьезного внимания на этот "феномен". Под "феноменом" здесь, конечно, понимаются не полные жуткой таинственности рассказы о чтении и передаче мыслей на огромные расстояния, о "биополях", медиумах и прочих такого же рода категориях. Речь идет об устойчивом и я бы сказал - жгучем интересе общества ко всякого рода потусторонним материям. Конечно, термин "материя" мною применяется здесь в чисто условном смысле. Какая уж тут "материя"! Тем не менее факт остается фактом: и в нашем, безусловно самом прогрессивном обществе "развитого социализма", и в потребительском, постиндустриальном обществе со страшной силой загнивающего капитализма, а также в голопузом и бесштанном "третьем мире" интерес к комплексу проблем, которые я по старинке буду называть "нечистой силой", неимоверно велик.
Вот, например, в эти весенние недели 1984 оруэлловского года интеллигентные москвичи, затаив дыхание, поглощают страницы "Иностранной литературы", где напечатан новейший роман какого-то модного молодого американского писателя по фамилии Кинг. Название романа "Мертвая зона", герой его - экстрасенс Джонни Смит запросто преодолевает разного рода пространственно-временные ограничения. Причем с одинаковой легкостью делает это "в оба конца" - как "вперед", так и "назад", разве что только потеет при этом - все-таки работенка… Оно, конечно, в этом романе довольно ярко и реалистически отображены неприглядные нравы, господствующие в политической жизни великой заатлантической демократии, но в том-то и дело, что экстрасенсный план произведения - вовсе не литературный прием, а неотъемлемая часть романа, к которой автор относится "на полном серьезе". Да и в произведениях отечественных авторов в последние годы явно прибавилось чертовщины: вспомним хотя бы айтматовский "Буранный полустанок" или, скажем, "Альтиста Данилова". Эти произведения литературы вряд ли можно считать развитием линии "Мастера и Маргариты", прежде всего по причине их малой талантливости. Вернее всего - это дань моде или лучше сказать - поветрию.
В том, что экстрасенсное "восприятие действительности" стало сейчас весьма популярным, я убедился полтора месяца тому назад во время своего последнего "малеевского сезона". Среди других обитателей этого дома творчества писателей я поддерживал некоторый контакт с Рюриковым, которого встречал здесь и раньше. Этот Рюриков специализируется… по любви. Только не подумайте ничего плохого: любовью он занимается, так сказать, профессионально и в самом высоком смысле - написал даже довольно толстую книгу, имевшую известный успех у неизбалованного такой тематикой советского читателя. На мой взгляд, книга эта просто скучная, так же как и ее автор - впрочем очень честный и порядочный человек, отличный семьянин. Рюриков много лет занимается этой своеобразной тематикой и, похоже, завредился на ней. Из отдельных его высказываний я понял, что он глубоко и даже таинственно верит в парапсихологию, экстрасенсов и пр. Как-то раз он специально пригласил меня погулять, дабы обратить меня в экстрасенсную веру. Он хотел этого достигнуть, приведя несколько впечатляющих примеров. Что и говорить, "примеры" были еще те… Ну, скажем, такой. У Рюрикова есть знакомый экстрасенс с простой фамилией Иванов (кстати, после этого я случайно узнал, что такой экстрасенс действительно в Москве существует). Есть еще у специалиста по любви приятель, у которого опасно заболела печенка, причем он находился в 3000 км от Москвы. Желая помочь товарищу, добрый Рюриков (а он действительно добрый) пришел к Иванову. Тот сразу же стал улавливать… биополе рюриковского приятеля!
- Позвольте, - удивился я, - но ведь этот Иванов никогда в глаза не видел вашего приятеля. Следовательно, он не мог знать характеристик его биополя. Как же он его выделил из такого чудовищно высокого уровня "биопольных" шумов, генерируемых многими миллионами человеческих существ?
- А он использовал меня - ведь я-то своего товарища знаю, - вполне серьезно ответил Рюриков.
Вот так-то! Я, совершенно растерявшись от такого способа мышления, только спросил:
- А скажите, ведь через посредство биополя можно оказать и отрицательное воздействие на заболевший орган, так сказать, "напустить порчу"?
- В принципе, конечно, можно, но экстрасенсы - хорошие люди, они этим не станут заниматься.
- Но ведь в семье не без урода: найдутся ведь и такие, которые за приличное вознаграждение смогут нарушить эту сухаревскую конвенцию - тому немало примеров можно найти в литературе, особенно средневековой. И тогда распространится новая чрезвычайно опасная форма международного терроризма!
Справедливо сочтя мой аргумент издевательским, Рюриков всерьез обиделся:
- Вы не ученый. Вы не верите фактам! Вы от них отмахиваетесь!
Мне часто приходилось слышать такую "аргументацию" от парапсихов, так что я к этому отношусь спокойно. Но случай с Рюриковым был из ряда вон выходящим. Потрясенный беседой с ним, я стал расспрашивать окружающую меня литературную и окололитературную публику об их отношении к этому волнительному предмету. И тут я получил последний сокрушительной силы удар: я опросил 20 человек, причем только 4 человека сказали мне, что не верят в "парапсихическую" галиматью. Свыше половины опрошенных слепо верили, остальные колебались. Конечно, малеевская публика отнюдь не типичный представитель нашего общественного мнения - там слишком много полуинтеллигентов. Именно среди этой категории трудящихся (?) парапсихология рекрутирует основные кадры своих сторонников (см. ниже). Но мне известны случаи, когда даже профессиональные ученые верят и даже становятся жертвами парапсихологических шарлатанов. Приведу только два примера.