А любопытно, черт возьми,
что будет после нас с людьми -
ведь вот ведь дело в чем!
Какие платья будут шить?
Кому в ладоши будут бить?
К каким планетам плыть?…
Но ведь это и есть тот самый эпиграф, который мне так нужен! И только в корректуре я вспомнил приписку Соловьева насчет "слегка подправленных строф". Значит, эти понравившиеся мне строчки - не подлинный Асеев? Может получиться скандал! Тем более, как я узнал, у маститого поэта был довольно скандальный характер. С большим трудом нашел книжку Асеева, где напечатаны эти строки. Худшие мои подозрения оправдались: у Асеева после "Кому в ладоши будут бить?" стояло звукоподражание "тим-там, тим-там, тим-там!" А ведь весь смысл был для меня в соловьевской строчке "К каким планетам плыть?" Пришлось выбросить эту концовку и обрубить строки на "ладошках", в которые "будут бить" наши потомки. По зато в следующих изданиях, уже после смерти Асеева, я концовку Соловьева восстановил… Да простят меня ревнители неприкосновенности поэтического замысла и священности авторского права. Но чем я хуже всякого рода режиссеров и инсценировщиков, бессовестно кромсающих авторский текст и замысел классиков?
Мой расчет оказался точным. Холодным декабрьским деньком 1962 года я вместе с моей сотрудницей Надей Слепцовой получил в издательстве свои 25 авторских экземпляров и испытал редкое ощущение счастья. Книга вышла, фактически минуя Главлит. Шум поднялся довольно большой. Прямо-таки визжал от негодования Опарин. Я ему послал очень вежливое письмо - оно вернулось в конверте, будучи разорванным на мелкие части! А еще говорят, что нынешней науке не хватает страстности! А в общем, ничего страшного не случилось. Книга разошлась за несколько часов, хотя тираж был не малый - 50 000 экземпляров! Она выдержала 5 изданий и переводилась на многие иностранные языки. Я особенно горжусь, что книга вышла в издании для слепых - шрифтом Брайля! Четыре толстенных тома, сделанные на бумаге, похожей на картон, производят странное впечатление. Любопытна история американского перевода, который взялся реализовать тогда молодой и малоизвестный, а ныне очень знаменитый планетовед Карл Саган, работающий в Корнельском университете. По образованию он биолог, поэтому я попросил его в американском издании сделать, по его желанию, добавления, ибо, как я уже писал, биология - не моя стихия. Саган понял мою просьбу весьма "расширительно", и по прошествии довольно долгого времени, уже в 1966 году я получил роскошно изданный толстенный том, озаглавленный "Intelligent Life in the Universe". Объем моей книги удвоился, зато на обложке были золотом вытеснены имена двух авторов: Шкловский и Саган. Надо сказать, что некую честность Карлуша все-таки проявил: он оставил неизменным мой текст, выделив свой особыми звездочками. Часто это приводило к смешным недоразумениям. Например, я пишу: "… согласно философии диалектического материализма…" И сразу же после этого абзаца отмеченный звездочками текст Сагана: "Однако, позитивистская философия Канта учит…" Совсем как в гофмановских "записках Кота Мура"! Я скоро понял, какую неоценимую услугу оказал мне американский "соавтор", выделив свой текст звездочками. Иначе ни за что бы мне не отмыться от наших очень бдительных "освобожденных читателей"… В Америке и вообще на Западе "книга двух авторов" имела шумный успех, вышло даже массовое издание в мягкой обложке. Когда я в самом начале 1967 г. впервые оказался в Нью-Йорке, я, подобно всякому нормальному советскому человеку, оказавшемуся за рубежом, превратился в скрягу, экономящего каждый цент. Станете тут скрягой на наших советских нищенских командировочных! И тут я заметил, что мои американские коллеги с крайним недоумением наблюдают, как на каждом шагу я отказываю себе в самом необходимом, даже в кружке пива. Наконец, один из них не выдержал и прямо сказал мне: "Простите, мы с большим удивлением наблюдаем Ваше странное поведение. Ведь Вы же очень богатый человек!" "То есть как - богатый?" - удивился я. "Как же, Ваша с Саганом книжка вышла в мягкой обложке. Это же много десятков тысяч долларов!" Увы, мы тогда еще не подписали конвенцию по охране авторских прав… Саган с чисто американской деловитостью сделал хорошую рекламу "советско-американской книге". Она послужила для него трамплином стремительной "науч-поп" карьеры, апофеозом которой был его недавний 13-ти серийный "космический" фильм. Сейчас он миллионер и очень прогрессивен - активно борется против угрозы ядерного пожара и в этом плане собирается снять какой-то острый фильм. В спектре деятелей по проблеме Внеземных цивилизаций Саган стоит на крайнем розово-оптимистическом фланге. Никаких претензий к этому деловому, веселому и вполне симпатичному американцу я не имею: по моей просьбе он здорово помог моему брату во время его болезни в Париже.
Выход в свет моей книги взбудоражил умы отечественных молодых астрономов. Особенно энергично и творчески самостоятельно работал Коля Кардашов. Его стиль - безудержный оптимизм с элементами фанатизма. Этот стиль я довольно ядовито (и думаю - верно) окрестил как "подростковый оптимизм". Он, в частности, характеризуется верой в неограниченный прогресс человеческого общества и гипертрофией радиотехнического аспекта проблемы. Одновременно игнорируется гуманитарный аспект проблемы, что, по-моему, недопустимо. Да и биологический аспект, по существу, игнорируется. Короче говоря, я с самого начала был глубоко убежден, что проблема Внеземных цивилизаций, по существу, по-настоящему (а не на словах, как это часто у нас бывает) - комплексная.
Приблизительно в это время Коля опубликовал работу, в которой содержалась его знаменитая классификация космических цивилизаций по уровню технологического развития, характеризуемого величиной перерабатываемых энергетических ресурсов. Высшая форма цивилизации - использование ресурсов всей звездной системы, прообразованной силой разума. Это - цивилизация Ш типа. Очень скоро был найден на небе подходящий "кандидат" на такую суnepцивилизацию. Это был явно внегалактический источник радиоизлучения СТА-102, у которого сотрудник моего отдела Гена Шоломицкий обнаружил переменность. Шум поднялся большой. Никогда не забуду пресс-конференцию в ГАИШе, посвященную столь выдающемуся открытию. Весь двор института был забит роскошными заграничными машинами: прибыло сотни полторы аккредитованных в Москве ведущих корреспондентов. Я представлял консервативно-скептическое начало. Шоломицкий был крайне сдержан. Директор института Дмитрий Яковлевич Мартынов ("Дямка") купался славой в лучах прожекторов съемочных групп. Очень скоро, впрочем, стало ясно, что СТА-102 - обыкновенный квазар с довольно большим (хотя и не рекордным) красным смещением.
В начале 1963 года у Коли Кардашова возникла идея созвать у нас Всесоюзную конференцию по проблеме внеземных цивилизаций. Коля вообще всегда был переполнен "глобальными" замыслами. Удивительнее всего то, что он эти замыслы почти всегда реализовывал (примеры: установка нашего гигантского радиотелескопа РАТАН-600, около 6-метрового оптического телескопа, реализация и пуск первого космического радиотелескопа, запуск специализированного спутника для изучения "реликтового" излучения Вселенной и кое-что еще). Следует подчеркнуть, что реализация всех этих проектов в наших условиях всегда требовала неимоверных усилий и настойчивости, чтобы не сказать больше. Помимо исключительных природных способностей, высокой принципиальности и твердого, независимого характера, ему еще в немалой степени присущ элемент везучести (см. новеллу "О везучести").
По двум пунктам у меня с Колей была сразу же достигнута полная договоренность: а) никакой прессы, иначе вместо конференции будет балаган, б) место конференции - Бюракан. Именно там, на фоне древних камней Армении, свидетелей ушедших цивилизаций, на виду у ослепительной красоты снежной вершины Арарата, надо было провести столь необычную конференцию.
Подготовка к созыву Бюраканской конференции отняла немало времени и сил. Прежде всего надо было договориться с хозяином Бюраканской обсерватории Амбарцумяном, для чего пришлось ловить этого нелегко уловимого человека в самых неожиданных местах. Помню, как мы с Колей ходили к нему в санаторий ЦК в Нижнюю Ореанду, что на Южном берегу Крыма. Самый решительный разговор, однако, произошел в Бюракане, куда мы прибыли специально для этой цели из Баку.
Следует сказать, что Виктор Амазаспович с большим пониманием и даже энтузиазмом отнесся к нашему предложению. Он там - абсолютный монарх, и все делалось как по щучьему велению. Мне почему-то особенно запомнилась эта поездка в Бюракан из Баку. Нас никто не встречал в ереванском аэропорту. Пришлось добираться до Бюракана "своим ходом". Прибыли туда поздно, был субботний вечер, и на обсерватории никого не было. Мы были очень голодны и так, голодные и очень усталые, легли спать в отведенной нам комнате в обсерваторской гостинице. Проснулся я, как обычно, на рассвете и подошел к своему любимому месту у южных каменных ворот обсерватории. С этого места лучше всего по утрам любоваться Араратом. Сколько я ни бывал в Бюракане, всегда наслаждался этим неописуемой красоты зрелищем. Еще вся долина погружена в синюю предрассветную мглу. Не видно ни единого огня какого-либо жилья - после резни 1915 года долина все еще безлюдна. И высоко в небе полоса нежнейшего розового света - это снежная вершина Большого Арарата. Быстро светает, и на иссиня-голубом небе удивительно нежной акварелью вырисовывается вся эта изумительной красоты панорама. Я никогда не воспринимаю Арарат таким, каким его много раз изображал Сарьян - слишком резко, слишком контрастно! По-моему, лучше всего Арарат изобразили бы старые японские мастера. Только они смогли бы передать эту ни с чем не сравнимую воздушную перспективу. С детства я удивляюсь, почему в Библии такая решающая роль отведена этой горе, удаленной от "места действия" на добрые полторы тысячи километров - расстояние для седой древности непомерно большое. Я понял это сразу же, когда впервые залюбовался Араратом еще в 1955 году. Ведь высота над уровнем моря долины пограничного Аракса всего лишь 400 метров, а расположенный в немногих десятках километров южнее массив Арарата подымается как бы сразу на 5200 метров! Даже вершины Гималаев не подымаются так высоко над окружающими хребтами! Даже пик Тенериф, еще в ХУШ веке считавшийся высочайшей вершиной мира, и то так не подымается над окружающей его пустыней Атлантического океана. Арарат вполне соответствовал представлениям древнего человека о горе!
Налюбовавшись досыта удивительной горой, я пошел в наш номер, двери которого, так же, как и всех других номеров, выходили на крытую террасу. У двери я обнаружил… кулек с грецкими орехами - трогательный дар самого Амбарцумяна. Это было как нельзя более кстати - со вчерашнего дня мы ничего не ели. Насытившись орехами, мы пошли бродить по живописнейшему селению Бюракан. Почему-то запомнился невзрачный ишак, который щипал травку около дороги. Стоило, однако, появиться из соседнего домика маленькой девочке, как у этого скромного травоядного внезапно проявились чудовищно гипертрофированные признаки его принадлежности к сильному полу… "А Вы сомневаетесь в возможности установления контакта между инопланетными цивилизациями!" - резонно заметил Коля.
Неподалеку стояла антенна, смотревшая куда-то в совершенно непонятном направлении. Позже здешние радиоастрономы вполне серьезно объяснили нам, что они наблюдают Кассиопею-А через… задний лепесток. Мы немало подивились такому чисто армянскому способу познания космических объектов.
В октябре 1964 года первая Всесоюзная Бюраканская конференция по внеземным цивилизациям состоялась и прошла весьма успешно. В ней принимало участие немало выдающихся отечественных ученых. Интерес к этой проблеме резко поднялся.
Сразу же после конференции возникла идея организовать международную конференцию по тому же сюжету. И здесь главным заводилой был Коля. К этому времени мы установили контакт, правда не с внеземными цивилизациями, а с чешским энтузиастом этого дела доктором Пешеком. Последний предложил место для подобной конференции: один из средневековых чешских замков. Роскошная идея! И мы рьяно взялись за ее реализацию. Вопрос был значительно продвинут во время Международного астрономического съезда в Праге в августе 1967 года, где встретились с Пешеком. К сожалению, последовавшие вскоре события исключили Чехословакию как место для такой международной конференции. Чехам было "не до того". Когда это стало ясно, решено было устроить конференцию опять в Бюракане. Окончательно об этом договорился Коля с Саганом во время своей командировки в США.
Вторая Бюраканская конференция, по существу, была советско-американской. Упирая на комплексный характер предмета конференции, я настаивал на приглашении не одних астрономов и радиофизиков (только последних Коля считал деловыми людьми, остальных - "философами", т. е. трепачами), но и широкого круга гуманитариев. Именно так подошли к проблеме американцы. Наши же так называемые "гуманитарии" выглядели убого и хило.
Организация такой беспрецедентной советско-американской конференции потребовала большого напряжения сил от всех сотрудников Бюраканской обсерватории. Ведь надо было комфортабельно устроить не менее 25 американцев. Не забудем, что это не город, а удаленная обсерватория. Конечно, без Амбарцумяна ничего не было бы сделано.
И вот, 4 сентября 1971 года конференция открылась. Думаю, что давно не было более представительного ученого собрания. Я, во всякой случае, ни до, ни после ничего похожего не видел. Среди двух дюжин приехавших американцев было два лауреата Нобелевской премии, в том числе Чарлз Таунс, выдающийся физик и астрофизик, вместе с нашими Прохоровым и Басовым разделивший славу открытия лазеров и мазеров. Накануне приезда в Бюракан он сделал необыкновенно важное и эффектное открытие - космические мазеры на водяных парах (длина волны 1,35 см), сопутствующие образованию звезд из межзвездной среды. Приехали Саган, Моррисон, Дрейк, широко известные своими пионерскими работами по проблеме внеземных цивилизаций. Были там знаменитые историки (О'Нил), кибернетики (Минский) и даже этнограф профессор Ли. На нем, пожалуй, стоит остановиться немного подробнее. Этот маленький щуплый человечек, дед которого был выходец из российской черты оседлости и носил фамилию Либерман, был, по существу, пионером новой науки, которую с полным правом можно назвать экспериментальной антропологией. Я знаю по меньшей мере два его научных подвига. Полгода он провел в пустыне Калахари (Намиб) в орде бушменов. Он вел себя как бушмен, питался теми же ящерицами и прочей гадостью, мерз холодными ночами и в совершенстве выучил язык и обычаи этих древнейших аборигенов Африки. Еще более впечатляет другой подвиг внука шепетовского "человека воздуха". Несколько месяцев он провел в стае свирепых обезьян-бабуинов. "Главное - это не смотреть матерым самцам в глаза", - сказал мне этот бесстрашный человек.
Среди американцев обращал на себя внимание рослый, грузный, казавшийся старше своих лет Оливер. Это самый настоящий миллионер, вице-президент известнейшей фирмы по электронно-вычислительной технике Хьюлетт-Паккард. С ним приключилась трагикомическая история: по пути из Америки в Ереван, кажется, в Лондоне, у него пропал чемодан. Лишенный своего багажа, где у него, естественно, находилось все необходимое для жизни если не в инопланетной, то, по крайней мере, в социалистической цивилизации, мистер Оливер оказался в сложном положении: у бедняги-миллионера не оказалось даже смены белья. Иностранцев поселили, конечно, в роскошной "Армении" - знаменитой интуристовской гостинице в Ереване, т. е. в 45 километрах от Бюраканской обсерватории, куда с большим комфортом поселили советских участников конференции. Два раза в день - утром и вечером - иностранцам приходилось трястись по горной дороге, что, конечно, не вызывало у них восторга. Как-то раз, после окончания вечернего заседания, иностранные гости, продолжая оживленную дискуссию, нехотя рассаживались в уже ожидавшие их автобусы. В толпе я увидел Ли, стоявшего несколько в стороне и делавшего мне какие-то знаки. Я подошел к нему и узнал, что он тайно решил остаться на обсерватории и заночевать здесь - тут ему очень нравится, а утром можно будет полюбоваться Араратом. Я растерянно стал бормотать, что, мол, мест нет и пр. Он выразительно посмотрел на меня, и я понял нелепость моих отговорок: для человека, ночевавшего со стаей бабуинов, переночевать на кустиках колючей бюраканской травы рядом с куполом башни - раз плюнуть… Утром я пришел проведать сильно помятого Либермана. Тот попросил у меня зубной пасты, утверждая, что ночь провел превосходно…
Тем временем в Бюраканской обсерватории (точнее в ее конференц-зале и примыкающих к нему открытых галереях) кипели научные страсти. Один удивительный доклад сменял другой, еще более впечатляющий. Спорадически вспыхивали жаркие дискуссии. В перерывах и за обедом (который происходил тут же, рядом - как это трудно было организовать, да еще на таком высоком уровне!) ученые баталии не утихали. Молодой, щеголеватый Саган пустил в ход эффектный термин "субъективная вероятность" - речь шла о вероятностных оценках распространенности разумной жизни во Вселенной на основе знаменитой формулы Дрейка.