Однако железнодорожную карусель мы закрутили, и пока она вертелась без особых перебоев. За это время мы поднатужились и наштамповали некоторое количество автоматных патронов сверх нормы. Это был резерв, который я смог бы предъявить в случае, если бы кто-то где-то обратил внимание, что по рельсам шляется никому не нужный вагон с патронами калибра 7,62. Но сейчас куда больше интересовались иным: как бы где бы чего бы перехватить и при этом еще и усидеть на собственной должности. Словом, веселые пришли времена…
А тут еще - звонок Андрея:
- Мы заедем, крестный.
Заехали оба - Андрей и Федор. И явно недовольные друг другом. Я сделал вид, что ничего не заметил, но, когда Танечка ушла готовить нам закуску, спросил в лоб:
- Что случилось, ребята?
- Федор дурью мучается, - буркнул Андрей.
- Тут серьезное дело, крестный, - хмуро сказал Федор (они все по примеру Андрея называли меня крестным). - Я привык сам о себе заботиться, а тут получается, что я как бы полный иждивенец. За чужой счет живу.
- Ты - начальник охраны, - резко сказал Андрей. - Отец тебе зарплату положил, а что деньги у нас общие, так…
- Что общие - это очень хорошо, только мало их и нам с тобой, и твоему отцу тоже. А мне предложили хороший кусок, я в дом деньги приносить буду, что же тут плохого?
- Стоп, ребята, - сказал я. - Давайте по порядку, а то я ничего понять не могу.
- Мне предложили поработать сезон инструктором в молодежном спортлагере, - пояснил Федор. - Зарплата очень даже хорошая, работа знакомая, ну, и что тут особенного? Я же никуда не уезжаю, под боком всегда, только сви-стни, так почему бы мне деньжат не подзаработать?
- А что, тот спартаковский лагерь еще существует? - удивился я.
- Восстал на спонсорские деньги, - нехотя пояснил Анд-рей. - Вот это меня и насторожило, если честно. В общем, я, наверно, не прав. Как решишь, крестный, так и будет.
- Один сезон халтуры, всего-то один, - жалобно сказал Федор. - Подготовлю охранников, молодежи тоже где-то вкалывать надо. А кому они тут нужны, в нашей-то глухомани? Только либо в охранники, либо в качки. Так уж лучше в охранники, правда?
- Ну если на сезон, то это неплохо, - сказал я. - И денег подработаешь, и ребят к делу пристроишь. Нормально, Анд-рей, пусть Федор попробует. Как там отец? В субботу мы с Танечкой заедем к вам.
Кажется, Ким опять воспрял духом, продав на корню урожай заново отстроенных теплиц. И даже повеселел, не уставая повторять, что корейцы - лучшие огородники в мире. Только радость его носила какой-то странный, наигранный характер, как мне показалось. Я поделился этой мыслью с Андреем, а он невесело покивал головой.
- Отец подписал заем по требованиям Зыкова.
- Тебя это беспокоит?
- Пока нет. Только весь урожай пошел оптом и совсем не по рыночным ценам.
- Почему?
Андрей вздохнул:
- Это ты, крестный, лучше сам у отца спроси.
Я спросил. И понял, что отвечать Киму не хочется. Лицо у него потемнело, но не ответить другу он не мог.
- Урожай мне не принадлежит.
- То есть как это - не принадлежит? Кто-то на корню скупил, так, что ли?
- Разделение труда. Кто-то выращивает, кто-то продает. Это разумно, если вдуматься.
- И тебе хватило, чтобы рассчитаться с долгами?
- Проценты заплатил, и то хорошо.
- При такой системе ты будешь все время вкалывать ради процентов. А долг будет висеть?
Ким помолчал. Сказал с горечью:
- Я умею выращивать огурцы с мелкими семенами и помидоры без жижи под кожурой. Я знаю, чего просит от меня овощ, но выяснилось, что я не могу ему этого дать. Знаешь, сколько стоят удобрения, минералы, подкормка? Столько, что мне все время не хватает денег. Какое-то чертово колесо… - Он вздохнул. - Я думал, что люди будут есть мои помидоры, а им не хватает на хлеб. А мне не хватает на помидоры. Оказывается, надо не столько уметь выращивать овощи, сколько уметь выращивать деньги. А я этого не умею. Не умею так выживать.
- А как ты, огородник, выживал в ссылке в просторных степях Казахстана?
- В ссылку меня отправила злая власть, а люди кругом были добрыми. Русские, казахи, немцы Поволжья, чеченцы. Жили, как братья, помогали друг другу чем только могли. Выживал тот, кто умел дружить. А теперь люди становятся недобрыми. Мы живем в злое время, когда выживает не тот, кто умеет дружить, а тот, кто умеет перешагивать через дружбу и даже через друзей.
Я вспомнил Вахтанга, которого всегда восхищала дружба народов. Тогда Ким яростно спорил с ним, теперь сам заговорил о ней. Все мои друзья кончали мечтой о дружбе и братстве, но где-то кому-то было наплевать на наши мечты. И почему-то сказал:
- Все видно из колодца. Даже звезды в полдень.
- Россия разглядывает звезды только на погонах, - хмуро уточнил Альберт.
- Что ты имеешь в виду?
Ким помолчал. Сказал с неожиданной твердостью:
- Я разрешил сыну поехать в Афганистан, потому что он кореец. Но он никогда не поедет воевать в Чечню, потому что он - кореец.
- Я не очень тебя понял. Извини.
- Чеченцы спасли Андрею жизнь, когда его ужалила змея. Всей семьей отсасывали яд, поили настоями, кормили. Да что говорить!..
- Ты думаешь, что в Чечне будет…
- Будет! - резко сказал Ким. - Уж что-что, а аргументы для глухоманцев мы находить научились.
3
Кто бы мог подумать, что война в Чечне своим эпиграфом возьмет телевизионные улыбки двух генералов: красавца Дудаева и неказистого Грачева! Они беседовали вполне дружески, а на следующее утро танки неказистого пошли на Грозный.
- Сначала "Берите столько суверенитета, сколько сможете удержать", а потом - давай назад нефть, - прокомментировал танковое вторжение Иван Федорович.
Так началась эта малопочтенная война. Андрей и Федор резко ее осуждали, но им было легко: оба воевали в Афганистане, оба были ранены и оба были с наградами. А Валера ордена в Афганистане заработать не успел. Это показалось ему обидным, почему он и собрался податься за ним в Чечню вполне добровольно.
- Как говорится, вольному воля, - хмуро отметил Андрей.
В глухоманских деревнях и до сей поры воют бабы при первом известии о войне, даже если ее называют "наведением конституционного порядка". А вот в городах не воют. Не потому, что парней не жалко, а потому, что КГБ под боком. Впрочем, у нас он тоже неподалеку. Рассказывали мне, что в тот день, когда Господь осчастливил нас новостью, что прибрал Сталина, в одной глухоманской деревне всю свадьбу арестовали. Никто же не знал, что великий вождь аккурат в этот день преставится, ну, свадьбу-то и назначили. А она у нас всегда влетает в копеечку, к ней готовятся, жарят, парят и пекут, а тут - всенародная скорбь. А там - гульба на полную катушку. Ну и нагрянули на двух машинах плюс крытый грузовик с автоматчиками:
- Радуетесь, гады?..
- Да что вы, боже упаси, товарищи начальники. Поминки справляем. Скорбим.
- Вот у нас и поскорбите. А там - разберемся.
Родителей с шаферами, подружками да друзьями - в грузовик вместе с невестой в белом платье и женихом в одолженном ради такого события костюме с бабочкой. Сами выпили, жареным-пареным закусили и повезли всю свадьбу в каталажку. Только в день похорон вождя народов и выпу-стили. Слава богу, домой. А могли ведь и мимо дома - сразу в эшелон. Лес рубить. Тот самый, от которого по всей Руси щепки летят даже тогда, когда его никто вроде бы и не рубит.
Это я к тому, что из нашего национального сознания как-то выпала историческая память. Мы живем только сего-дняшним днем, потому что будущее туманно, а прошлого просто нет.
И вновь застучали на стыках воинские эшелоны в такт автоматным очередям.
4
Через неделю, что ли, после начала чеченской войны, за-стенчиво именуемой "наведением конституционного порядка", ко мне в кабинет заглянул Херсон Петрович. Сам, без вызова, что для него было вовсе не характерно. И физиономия тоже была какая-то нехарактерная. И улыбка, освещавшая эту физиономию, тоже.
- Опять что-нибудь сперли? - насторожился я.
- Почему?
- По привычке.
- А!.. Пока нет. - Он уселся напротив, по-прежнему улыбаясь несколько глуповато. - У тебя когда-нибудь осуществлялась хотя бы одна детская мечта?
На "ты" он обращался редко и всегда по поводу. А тут вроде бы без всякого повода, но тогда я почему-то не насторожился.
- Осуществлялась, - сказал я. - Я мечтал, что в Москве пройдут Олимпийские игры вместо обещанного коммунизма.
- И у меня - тоже осуществилась. - Он обождал, когда я заинтересуюсь, но я молчал.
И он - молчал тоже. И так мы посидели молча.
- Я с детства мечтал открыть трактир, - признался он наконец. - Не знаю почему. Может быть, потому, что все время был голодным. И вот - открыл.
- Что ты открыл? - тупо спросил я.
Вместо ответа он подал мне какую-то бумажку. Я развернул. Это было заявление о добровольном уходе с работы.
- Я открыл больше, чем трактир. Я открыл ресторанчик "До рассвета". Взял ссуду в банке и открыл.
И протянул мне красиво отпечатанный пригласительный билет на два лица. Лица были тоже напечатаны на отличнейшей бумаге. В смысле имен. Я и Танечка.
- Я не могу тебя уволить, Херсон Петрович, сам понимаешь. Ты - номенклатура главка.
- Плевать мне на них на всех. Я теперь человек свободный и без пенсии проживу, если дашь согласие.
- Жаль, что бросаешь меня. Но… Мечта, говоришь?
- Золотая.
Я размашисто написал в углу "Не возражаю", расписался и возвратил заявление Херсону.
- Спасибо за приглашение, только с главком тебе придется улаживать самому.
- Нет проблем. - Херсон встал, протянул через стол руку. - Жду тебя с Танечкой к девятнадцати часам по указанному в приглашении адресу. Гуд, как говорится, бай.
И ушел вразвалочку. Как свободный человек, застрахованный от голодовок.
Признаться, я растерялся. Уж чего-чего, а такого прыжка в иное классовое состояние я от своего очень дельного и весьма скромного заместителя никак не ожидал. Его же собственный папа назвал в честь штурма непокорного города. "Херсон перед нами, пробьемся штыками…" А он - в рестораторы…
Н-да, отпустил без вопросов, а за ним должок. И - крупный. Например, куда подевался открытый им винтовочно-патронный склад. Где болтается вагон с калибрами не того размера. Что-то еще… Конечно, Херсон никуда от своего ресторана "До рассвета" не денется, а все же непорядок. А непорядок - знак того, что начальник не контролирует ситуации, хотя не имеет в запасе посадочной площадки даже в виде пивного ларька, не говоря уже о ресторане…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
К первому в своей жизни званому ужину моя Танечка готовилась с особой тщательностью. Даже посетила парикмахерский дамский салон "Парижские тайны", недавно открытый моим прежним приятелем, местным куафером, чего за ней ранее никогда не водилось. А когда вернулась, я завопил с ужасом:
- Ты перекрасила волосы?.. Дура несчастная!..
- Глупый, это же паричок. Твой подарок. Я решила его сегодня надеть и захватила с собой, чтобы девочки в парикмахерской мне его подогнали.
И стянула его с головы. Под паричком оказались те же рыжие кудри, и я успокоился. Она опять натянула этот паричок, и тут только я обратил внимание, как она похорошела. Она была славненькая, миленькая, солнышко - а стала настоящей красавицей.
Это спровоцировало меня на некорректный повод повеселиться. И я спросил, ради кого все эти куаферские мучения. Естественно, с идиотской улыбочкой:
- Неужто ради Херсона Петровича?
- Нет, милый. Ради одной светской дамы, из-за которой мне и пришлось просить подружек в парикмахерской.
Тут пролегала граница женского восприятия, и я прекратил вопросы. Ясно было одно: "врагиня" тоже готовилась к званому ужину, но сумела опередить мою женушку на старте. А это для детей и женщин обидно до слез.
Судя по адресу, напечатанному в приглашении, ресторанчик Херсона "До рассвета" располагался в районе, совсем недавно включенном в городскую черту. Вот туда мы и покатили, имея за рулем Вадика с его особо оттопыренными ушами.
И вот, еще не въехав в этот включенный район, увидели "жигуленок" с поднятым капотом. Заметив нас, владелец вынырнул из-под капота и отчаянно замахал руками.
- Притормози, - сказал я Вадику. - Несчастье у человека.
Гнали мы, как всегда, быстро, Вадик стал притормаживать, и тут я узнал в автомобилисте канцтоварного Тарасова. Вот уж с ним мне никак не хотелось встречаться, имея под рукой Танечку, потому что он мне напоминал о ветчинной Ляле, а мне эти воспоминания были крайне неприятны.
- Вот повезло! - радостно закричал Тарасов, узнав меня издалека. - Рад тебя видеть, а особенно - твоего Вадика. Что-то у меня с машиной. Заглохла ни с того ни с сего.
Вадик тут же нырнул под капот, а я вылез, чтобы отвести Тарасова подальше от Танечки. Они были знакомы - Глухомань обильна на встречи и знакомства, - и мне хотелось избежать разговора втроем, пока ушастый Вадик возился с мотором.
- Какими судьбами в этих краях? - спросил я, чтобы завести разговор нейтральный: уж что-что, а ушки у Танечки работали с максимальной отдачей.
- Да… По случаю, - как-то с неохотой, что ли, сказал Тарасов. - Знакомый тут хибарку построил, просил к новоселью заказ привести. Вот я и доставил. Так сказать, на дом.
- Какой заказ?
Признаюсь, мне было все равно, какие скоросшиватели или, там, рулоны туалетной бумаги он доставлял. Но… Интуиция у меня сработала, что ли?..
- Хобби у меня, - застеснялся Тарасов. - Я гравировкой в свободное время занимаюсь. Как говорится, для себя. А приятель попросил пожелания на дареной вазе сделать. Так сказать, подарок к новоселью.
- Готово! - закричал Вадик, захлопывая капот. - Тут всех делов-то было - проводок подсоединить. Сейчас заведу!..
Он тут же завел машину, Тарасов укатил, а мы продолжили путешествие к ресторану "До рассвета".
2
Особнячок, указанный нам в приглашении, располагался на самой границе города, и чистый сосновый бор примыкал прямо к его территории. Но так только казалось. Когда мы подошли поближе, то увидели высокий, новенький, как пятиалтынный, забор, который огораживал и добрый кусок соснового бора.
Обратили внимание, что мы всегда начинаем новую жизнь с непременного воздвижения заборов? В Америке, как мне рассказывали, это вообще запрещено, в Европе считается дурным тоном. А у нас - естеством. Потребностью, в которой время от времени приходится прорубать очередное окно. Так уж мы устроены.
И ворота были под стать нашему представлению о свободе и соседях. И у ворот стояли аж два вооруженных охранника, причем их количество удвоилось, как только мы попали в зону видимости.
- Имеются ли у вас персональные приглашения? - вежливо осведомился громила в пятнистом камуфляже.
Приглашения имелись, и громила взял под козырек:
- О'кей!
Постигли мы иностранный язык в общегосударственном масштабе с помощью родного телевидения. На душу лег, как присоска.
- Какая красота!.. - ахнула моя Танечка.
Перед новеньким, чрезвычайно аккуратненьким особнячком был разбит цветник. Правее виднелся ухоженный сад, а слева продолжалось строительство еще одного дома. Больше уже отгроханного, перед которым шепотом разахалась Танечка, и, судя по всему, отнюдь не общепитовского направления. Было в его очертаниях что-то строгое, но не казенное. Короче, офис, как это теперь называется на нашем великом и могучем русском языке.
- Здрасьте, - сказали сзади.
К нам подходил прежний главный редактор местной газеты, а теперь - владелец ее и издатель бывший товарищ Метелькин. Сын метели, а не метлы, почему и новая газетка его называлась "Метелица", но включала сатирический отдел "Метла".
- Привет товарищу Метелкину, - я всегда его поддразнивал, потому что он всегда надуто обижался.
- Две ошибки, ай-ай, - сказал он, на этот раз нисколько не обидевшись. - Во-первых, "товарищ" - словцо из купеческого лексикона, утверждаю как литератор. А во-вторых, ты и сам знаешь. Новая жизнь требует и нового отношения…
И обалдело заморгал, уставившись на Танечку.
- Супруга?.. Ну, нет слов. Даже у журналиста нет слов!
И галантно поцеловал ручку Танечке. Но Танечка в этот момент оглядывала владения, а потому была несколько прямолинейна:
- Боже мой, сколько же это может стоить!
- Что? - слегка оторопел сын метели.
- Да все.
- Танечку интересует адрес доброго банка, дающего ссуды, - сказал я, не подумав.
- Проверим! - Метелькину очень уж хотелось понравиться. - Нам, журналистам, это под силу.
К этому моменту мы уже приблизились ко входу в ресторан, возле которого тоже стоял охранник и тоже в камуфляже. Однако он не успел и шагу сделать навстречу, как двери распахнулись и навстречу шагнул сам Херсон Петрович. В смокинге и при бабочке.
- Дорогие мои!.. - и тоже примолк в изумлении. - Танечка, ты сегодня прелестна!
Он лично провел нас в дом, представил супруге - худощавой особе с крашенными ядовитой хной волосами, показал помещение ресторана, кухню, где вовсю что-то резалось и крошилось, жарилось и парилось, и, наконец, банкетный зал, в котором и предполагалось торжество. Здесь уже были гости - для меня почти все хорошие знакомые, для Танечки - не очень. В смокингах, правда, больше никого не было, но две дамы облачились в платья, претендующие на вечерние, - ядовито выглядевшая хозяйка и бывшая моя Тамара. И если Танечка восприняла вечерний туалет супруги Херсона спокойно, то изо всех сил избегала оказываться в одном ряду с супругой бывшего первого Спартака нашей Глухомани. Впрочем, Тамара поступала точно так же, и лицо ее долго сохраняло перекошенное выражение.
- Без мест! Без мест! - кричал Херсон Петрович, при этом лично рассаживая гостей. - У нас демократия, господа!
Расселись согласно демократии, при которой Зыков оказался по правую руку хозяина, а Спартак - напротив. Правда, со мной рядом, что несколько насторожило, что ли, наших дам.
Тамадой сам себя избрал Метелькин. Никто особо, правда, и не рвался, поскольку наш традиционно русский тост заключается всегда в двух словах: "Ну, будемте!" Издатель вообще был непривычно возбужден, светел и радостен, поскольку ощущал себя настоящим журналистом. Честно говоря, я понимал его восторг и даже малость завидовал ему, потому что он нашел свое место в этом кувыркающемся мире, а я пока еще кувыркался в нем.
Метелькин провозглашал тосты в стихах. То ли он заранее их сочинил, выведав (журналист!), кого именно соберет Херсон, то ли сочинял их с ходу, в соответствии с ситуацией, а только я почему-то запомнил всего один и отнюдь не первый:
Средь милых дам есть милая одна,
Так - за нее, и стоя, и до дна!
При этом он чокнулся только с моей Танечкой, еле-еле дотянувшись до нее через стол. Кое-кому это, кажется, не понравилось, но все уже галдели, смеялись и старательно веселились.
Самый длинный и, помнится, самый звучный тост Метелькин с пафосом произнес в честь вождя восставших рабов. Правда, кое-кто досадливо вздохнул, кое-кто - поморщился, но сам Спартак и ухом не повел, приняв это как долж-ное. Привычка, вероятно, сработала, что было вполне естественно.