6
А тут еще верующие, которых становилось в Полынске все больше благодаря либеральной политике государства, приступали к священнику отцу Сергию, молодому пастырю, присланному недавно в полынскую церковь: как отнестись к событиям? Не попахивает ли тут дьявольщиной?
О. Сергий был человек убежденный, ревностный в вере и службе. На досуге он занимался письменными трудами, сочиняя книгу "Чаша преполнения". Человечество, рассуждал он, есть чаша преполнения греха. Малейшее доброе дело - и капля из чаши убавляется, не позволяя излиться из нее потоку огненной лавы. Точно так же каждый из нас любым своим мелким грехом может переполнить эту чашу - и кончится терпение у Бога, возрадуется сатана. Из этого следует, что мелкий грех становится вселенским грехом, но и доброе дело имеет неоценимый вес. И потому становятся понятны максималистские требования Христа, кажущиеся невозможными для исполнения. Не сверхъестественного требовал Он, но обычного, говоря: "станьте подобны Отцу Своему", ведь это вопрос жизни и смерти не тебя лично, а народов!
Все это о. Сергий подводил к канонической мысли: не когда-то в будущем следует ждать Христа (что многих расхолаживает и успокаивает), а каждый день, каждый миг быть готовым к приходу Его. Хоть и не ново это, а до людей не дошло. И о. Сергий надеялся найти простые, доходчивые слова.
И вот верующие задали вопрос о Петре.
Шарлатанство! - уверен был о. Сергий, так и сказал прихожанам - и запретил ходить на бесовские сеансы.
Но однажды ночью проснулся вдруг в тревоге.
Встал, попил воды.
Облачился, сел у окна.
А что, если это - ОН! - пришел?! - вот какая мысль поразила его во сне и заставила проснуться. И именно то, что во сне, а не в дневном здравом размышлении пришла эта мысль, как озарение и откровение пришла, - подействовало на о. Сергия сильнее всего.
Почему же не допустить этого? - думал он. - Ведь когда-то должен Он прийти? Не повторяется ли старая история: Он пришел, а мы не узнали Его?
И каких знамений еще ждать, мало ли знамений было в двадцатом веке?
Крупной дрожью сотрясалось тело о. Сергия в теплой горнице, страшно было ему, не мог он больше оставаться один. И он пошел к дьякону Диомиду, жившему в соседнем домишке, снимая там комнатку с отдельным входом.
Если о. Сергий был из редкой породы потомственного духовенства, крепок в вере, учен в богословии, имел в доме жену и дщерь, то дьякон Диомид, тоже молодой парень, был из мирских, не так давно был рукоположен, семью свою оставил в Сарайске, что о. Сергию не нравилось.
Впрочем, насчет семьи тут тонкость, неизвестная о. Сергию. Алексей Гулькин вырос в обеспеченной семье и имел нестесненный досуг. Папаша - человек со связями, пристраивал его в разные институты, в результате Алексей закончил три первых семестра последовательно в политехническом институте, педагогическом и зоотехническо-ветеринарном - и наконец решительно отстал от знаний, потому что его увлекла музыка. Несколько лет посвятил созданию музыкального ансамбля, чтобы во главе его петь - у него от природы был замечательный голос. И сколотил ансамбль: и клавишник, и два гитариста, и звукооператора хорошего нашел, и синтезаторщика вместе с синтезатором, и двух стройноногих девушек для подтанцовки. Первые концерты дали по тюрьмам области: тюремное начальство хорошо платило, а публика была благодарной, как нигде.
Затем намечались гастроли по городам. Но тут ловкие люди, предложив лучшие условия, уманили сперва звукооператора, потом обоих гитаристов, потом и синтезаторщика вместе с синтезатором, а стройноногие девушки сами ушли, видя свою ненужность. Остался Гулькин наедине со своим голосом, - а примыкать к другим группам не хотел, имея гордость.
Пил, конечно.
Между делом женился, завел дитя.
Попробовал выступать один под гитару, но не пошло, - у зрителей была потребность в ярком, пестром, громком. Опять стал собирать группу, опять добыл гитаристов, звукооператора, синтезаторщика-клавишника без синтезатора, синтезатор купил сам, наделав долгов, опять нашел двух стройноногих девушек для подтанцовки.
Организовал несколько выступлений в Сарайске и имел успех. Но повторилась та же история: увели гитаристов, увели звукооператора, увели синтезаторщика вместе с синтезатором (а когда Алексей предъявил свои права если не на синтезаторщика, то хотя бы на синтезатор - побили его), ушли сами стройноногие девушки, в том числе и та, что стала причиной его развода с женой.
Опять Алексей остался ни с чем.
Пил, конечно.
А уже под тридцать ему, уже и за тридцать.
Влиятельный отец вышел на пенсию, обеспеченность кончилась.
Ни работы, ни источника доходов, ни жилья (с родителями жить - тошно).
И в это время он встретил парня, с которым когда-то пел в ресторане, чередуясь, вокалиста тоже. Парень стал длинноволос, бородат и на вопрос о жизни с достоинством ответил: диакон я. Алексей выведал подробности насчет зарплаты и прочих условий, они его удовлетворили. Единственное препятствие: его развод с женой, поскольку разведенных в духовенство не берут. Тогда Гулькин потерял паспорт, уплатил штраф и еще какую-то тайную мзду, и в новом паспорте при имеющейся отметке о регистрации брака не оказалось отметки о разводе.
И вот он уже полтора года - дьякон в Полынске, среди местных жителей - свой уже человек. Но пристрастия своего не обнаруживал, пил по ночам.
Полночь - блаженное время; он как раз пришел в самое мягкое расположение духа, ополовинив бутылку и поставив на магнитофон ленту со своими прежними записями, подпевая им (особенно удачной, мелодичной была песня о русой девчонке в короткой юбчонке, что ж ты не подходишь, а стоишь в сторонке), - вдруг: стук в дверь. Он убрал водку, выключил музыку. Но дым табачный сразу не уберешь, и о. Сергий, вошедши, сказал:
- Однако!..
- Мужик соседский заходил. С женой у него всякое. Попросил рассудить, - наскоро соврал Диомид.
- Для исповеди в церкви место.
- Вот я ему и…
- Да ладно, - махнул рукой о. Сергий.
- Чаю не отведаете?
- Отведаю, спасибо.
Но с чаем закавыка: воды в доме не оказалось, значит, бежать на улицу к колонке, потом ставить чайник, заваривать чай, а чаю тоже нет, к соседям, что ли, стукнуться? - метался Диомид.
- Не хлопочите, - усмирил его о. Сергий. (Он со всеми был на "вы".)
О. Сергий заметил состояние Диомида. Да и в спертом воздухе комнаты явственно пахло не только табаком.
И с этим человеком говорить, ему - изливаться?
И вместо того разговора, который ему хотелось задушевно и тревожно начать, о. Сергий вперил в красные глаза дьякона свои очи и спросил:
- А верите ли вы в Бога, отец дьякон?
За штат уволить хочет, сволочь, подумал Диомид-Алексей, а сам, наученный эстрадной практикой актерству и от природы имеющий лицедейские задатки, горько усмехнулся:
- Если я не столь праведен, как вы, то вы уж поелику…
- Говорите нормальным современным русским языком, - прервал его о. Сергий. - Кратчайшими путями нужно идти к сердцу нынешнего человека, а значит - говорить с ним на одном наречии. Мы же затемняем учение Христово! - высказал о. Сергий заветные свои мысли о реформации церковного обрядового языка.
Но тут же упрекнул себя: перед кем?!
И повторил вопрос:
- Так веруете ли вы в Бога?
- Верую! - твердо, честно, но без лишнего нажима сказал Диомид.
О. Сергий помолчал. Спросил еще:
- И во грядущее воскресение Сына Божьего веруете?
- Странный вопрос. Сие есть… Это ведь краеугольный камень христианского учения.
- Так… А что думаете насчет Петра Кудерьянова, в котором некоторые склонны усматривать новоявленного Христа?
- Ересь!
- А вдруг нет? - задал о. Сергий главный вопрос, ради которого пришел.
Ого! Кто из нас пьян, интересно? - подумал Диомид.
- Вдруг - нет? - повторил о. Сергий.
- Быть этого не может!
- Почему? Почему? - настаивал о. Сергий.
По хрену и по кочану! - хотелось ответить Диомиду. Очень уж его разбирала досада, что испорчено настроение, бутылка стоит за шкафом - недопитая. Неизвестно, сколько о. Сергий будет мучить его разговорами (и зачем вообще пришел?), не успеет Диомид выпить в свое удовольствие, а потом поспать хоть немного перед службами.
О. Сергий ждал ответа.
И увидел, что не дождется.
- Как в народе говорят: без пол-литра не разберешься! Так, что ли? - спросил он.
- Вот именно! - обрадовался Диомид, метнулся к шкафу и поставил бутылку на стол. - Не откажите, батюшка! Не пьянства ради, а утешения сердца для!
- Если по маленькой… - согласился о. Сергий.
Через час они добивали вторую бутылку.
- Итак, диакон… - продолжал о. Сергий свою Нестерпимую мысль, но тут Диомид хлопнул его по плечу:
- Давай попросту, слушай! Зови меня - Демой. Или даже Лехой, по-граждански.
- А я - Серега, - сказал о. Сергий. - К чему чины, в самом деле? К чему чины и условности перед лицом… перед лицом чего?
- Чего?
- То-то и оно! Отец Мень преподобный, царство ему небесное, утверждал: самосвидетельствование Христа есть главное доказательство его божественного происхождения.
- Блеф! - отрицал Леха, не читавший ни Меня, ни других авторов, но сразу все схвативший силой логики. - Блеф! Это и я о себе скажу: я Сын Божий!
- Не кощунствуй, Леха! Ты - не скажешь!
- А вот скажу! Я - Сын Божий! Что? Съел? И попробуй докажи, что нет!
О. Сергий задумался.
- А где знамения? Свидетельства? Чудеса? - спросил он.
- Ох уж, так твою так! - употребил дьякон любимое полынское изречение. - Да я тебе любые знамения и чудеса устрою! При нынешнем-то развитии техники!
- Он без всякой техники людей исцеляет. От тяжелейших болезней.
- Таких исцелителей сейчас полным-полно!
- А непорочное зачатие его матери Марии? Марии! - подчеркнул о. Сергий.
- Брехня все это!
- А если не брехня?
Как ни пьян был Диомид-Алексей, а задумался. И так далеко зашла его мысль, что он даже на время протрезвел.
- Но послушайте, отец Сергий! Послушай, Сережа! - чуть не плача сказал он. - Ведь если он Христос, то нам всем амбец пришел! Ведь если он Христос, значит, Бог есть все-таки? А если Бог есть - то как жить? Потому что пойми, Серега: без Бога жить трудно, но с Богом-то еще труднее! А люди, заметь себе, всегда стараются жить не как труднее, а как легче. Поэтому все - абсолютно! - без Бога живут!
- Не все!
- Все! И ты, Серега, без Бога живешь, тебе только казалось, что с Богом! Вот он послал тебе настоящее испытание - и ты растерялся! Обосрался ты, отче!
- Правда твоя. Обосрался, - глухо повторил о. Сергий, хлопнув водки. - Знал точно, что верую, а сейчас меня, убогого, точно так же, как и тебя, мысль уязвила: что по-настоящему-то я прихода Страшного Суда не хочу, боюсь, сам не готов, хотя других зову быть готовыми. Где ж моя вера? Где?
Дьякон хихикнул и ответил ему:
- ………! - в рифму.
- Нет! - воскликнул о. Сергий, не обратив внимания на ругательство. - Не может он быть Иисусом Христом!
- Может!
- Ты же не соглашался?
- И сейчас не соглашаюсь. Ты говоришь: не может, я говорю: может!
- Так. А вот мы сейчас пойдем к нему, - грозно встал о. Сергий, - и спросим!
- И спросим!
И они пошли к Петру по ночному городу.
Маша, с детства боящаяся черных кошек, милиционеров и попов, не посмела отказать духовным лицам, разбудила тяжело спящего Петра.
- Ответь! - приступил к нему о. Сергий. - Считаешь ли ты себя Христом?
- Да! - поддержал дьякон требование. - А то, понимаешь, так твою так…
- Не Христос я, - хмуро сказал Петр.
- Да? Жаль… - уронил о. Сергий и, обессилев, сел на пол.
- Жалко! Ах, как жалко! - подхватил и дьякон, сев рядом с батюшкой, обняв его за плечи и заливаясь слезами в три ручья. - Ах, жалко, так твою так! Ты что же! - обернулся он к Петру. - Не мог приятное сделать человеку? Он так надеялся!
- Спать вам пора, отцы-священники, - сказал Петр. Подхватил их под руки, но ноги у тех уже не шли. Тогда он посадил одного на правое плечо, другого на левое - отнес каждого в свой дом.
Вернулся домой - но чтобы тут же уйти. Взял волкозайца на поводок: "Кузя! Гулять!"
- Куда? - спросила Маша.
- В лес.
7
Петр отправился с Кузей в лес.
Он не знал, чего хотелось ему.
Просто уйти. Пока - недалеко. А потом, может, и далеко. Туда, где его никто не знает.
Он устал.
Всех не перелечишь.
Он устал чувствовать жалость к этим просящим и болящим людям.
Он бы с удовольствием полюбил кого-то одного, чтобы не любить остальных.
Он понял, что любовь к одному спасает от любви ко всем.
А любил Петр, как ни крути, только лишь тетку свою Екатерину, которая младше его на два года и тоже любит его.
Может, это и не любовь, но к другим он таких чувств не испытывал.
Петр свернул и вместо леса пошел к дому Екатерины.
Собаки брехали на волкозайца, Петр успокаивал его голосом, волкозаяц понимал, но прижимался к его ногам.
Пятиэтажный дом, где жила Екатерина, был темен.
Она жила на втором этаже.
Он бросил камешек в окно.
Он почему-то был уверен, что она тут же проснется и все поймет.
И стал ждать на ветру и на холоде.
Через пять минут она вышла, кутаясь в шубу.
- Пришел?
- Пришел.
- Я знала.
- Вот что. Давай вместе.
- Каким образом?
- Каким хочешь. Чтобы все видели и знали. Да, такой я. С теткой живу. Открыто.
- А я - не такая. Нет, Петя, - сказала Екатерина, любуясь глазами Петра, которыми он любовался ею. - Нет, Петя. Я ждала, когда ты поймешь, что не можешь без меня. Ты понял. А по факту действительности будет так, как было: чтобы никто не знал…
- Тогда никак не будет, - сказал Петр. - Или открыто, или никак. Поняла?
- Нет, Петя. Я уже столько сделала, что еще сделать могу. Жену твою отравить могу.
- Наговариваешь на себя.
- Я-то? - усмехнулась Катя. - А кто голову Нихилову отрезал - знаешь?
И рассказала Петру, как было дело.
Она не думала, что этот рассказ на него так подействует.
Петр побледнел, рукой полез теребить волосы под шапкой, не заметив, что поднял волкозайца на поводке в воздух. Волкозаяц захрипел, Петр опустил его.
- Жуткая скотина какая, - сказала на него Катя. - Удавил бы ты его.
Петр отвернулся и пошел.
- Это как понимать? - негромко окликнула его Екатерина.
Петр не ответил.
Ушел.
Ушел через продуваемую ледяным ветром Лысую гору - в лес.
Ему хотелось лечь, чтобы его засыпало сугробом вместе с волкозайцем. Заснуть, замерзнуть.
Все как написано, думал он, все как написано. Родила меня мать не от отца, а неизвестно от кого. Родила и будто изничтожилась, исчезла в свою работу, словно желая, чтобы никто ничем не мог вспомнить ее, став при жизни легендой, тенью. Дальше: в тридцать лет мне встретился Иван Захарович - Иоанн. Дальше: людей стал исцелять неизвестно как. Дальше: воду в вино превращал. Дальше: а дальше-то некуда уже после рассказа Екатерины о том, как отрезали голову Ивану Захаровичу, подобно Иоанну Крестителю, по наущению Иродиады, а тут - Екатерины… Слишком много совпадений, слишком много…
Углубленный в свои мысли, он не заметил, что волкозаяц насторожился, рыскает на поводке, поскуливает.
И вдруг заметил: там, там, там и там - из-за темных кустов замерцали огоньки, выступили тени.
Волки, подумал Петр.
Но это были не волки, а звери похуже волков, - это были дикие собаки.
Они обитали неподалеку, на городской свалке. Никто никогда не смел подходить к ним. Их ежегодно отстреливали, но они плодились и оказывались в том же количестве.
Петр спокойно ждал их нападения. Он только за волкозайца переживал и решил спустить его, чтобы он смог убежать.
Спустил. Но волкозаяц остался рядом.
Он, может быть, и сумел бы оторваться от преследования собак, но подумал, что раз хозяин привел его сюда, то именно для этой встречи с собаками. Так, значит, кончается посмертная жизнь, кончается рай - и наступает окончательный конец, за которым уже ничего, вероятно, не будет. И, поняв это, он тоже стал спокоен, у него теперь была одна цель: драться, а какой исход будет у драки - все равно.
Дикие псы бросились.
Молнией носился волкозаяц вокруг Петра, не позволяя собакам приблизиться к нему. Щелкал зубами направо и налево, кусал, царапал своими передними короткими лапками, лягал длинными и сильными задними. Но вот какой-то мохнатый кобель прыгнул, вцепился в ляжку, повис всей тяжестью. С рычанием навалились остальные, чьи-то клыки вонзились в горло, пеленой стали застилаться глаза, - и вдруг прошла боль, и пришел такой покой, какого волкозаяц еще не знал.
Да это же лучше всего! - мысленно воскликнул он, не зная, кого благодарить за это, да и не думая об этом.
Петр стоял и смотрел, понимая, что он ничего не может сделать. Когда же собаки увлеклись разрыванием зверя, сгрудившись над ним всей сворой, Петр подошел и стал их расшвыривать. Собаки опомнились, бросились на него. Одной рукой защищая горло, другой рукой Петр ухватывал нападающего пса за загривок, ударял о дерево, пес издыхал.
Так он прикончил всех.
Легче стало в теле, но еще тяжелее на душе.
Не глянув на растерзанные останки Кузи, он стал спускаться с Лысой горы.
8
Не только Петр не спал в эту ночь.
Не спали и Петр Петрович Завалуев и главврач Арнольд Кондомитинов.
Они выпивали в комнате-психушке.
- Нет, я не сумасшедший, - говорил Завалуев. - Но мизерная должность пусть даже в областном аппарате - извините! Передо мной другая высота!
- Какая же? - интересовался Арнольд Кондомитинов, в жизни больше всего любя (кроме женщин) выпить и поговорить с умным человеком.
- Мировая высота, если хочешь, - снисходительно сказал Петр Петрович.
- В качестве кого?
- Ну да! Скажи тебе, а ты меня в настоящую психушку посадишь!
- А это не настоящая? - обиделся за вверенное ему лечебное учреждение Кондомитинов.
- Лучше я задам тебе вопрос! - сказал Завалуев.
- Валяй!
- Чувствовал ли ты в себе тягу, например, к убийству?
- Конечно, - сказал Кондомитинов, в молодости убивший человека, который, пьяный, забрел на дачу, где Арнольд был с девушкой, дачу ее родителей; девушка спала, пьяный бродяга просил выпить и неубедительно грозил столовым ножом. Кондомитинов отнял нож и убил его, четыре раза ударив кирпичом по голове, а потом сволок в глубокий овраг и хорошо зарыл. Никто ничего не узнал. Кондомитинов редко вспоминал об этом случае - и равнодушно.
- Хорошо! - похвалил Завалуев. - А чувствовал ли ты тягу к насилию?
- Конечно, - сказал Кондомитинов, полгода иазад изнасиловавший глухонемую четырнадцатилетнюю пациентку, заболевшую пневмонией, и она умерла потом от пневмонии.
- Так! - все больше радовался Завалуев. - Но ради чего ты мог бы убить и изнасиловать?
- Ради процесса.