Бабушка Шульц смотрела на пожар молча и без слез, все имущество она, предвидев пожар, загодя вынесла с помощью Антоши Прохарченко, которому простили это за недалекость ума, и с помощью Антона же переправила свой скарб через Ельдигчу, ниже по течению, и стала там жить одна. В это трудно поверить, но она за одно лето сама, своими только старческими руками срубила себе избушку, сложила настоящую печь и вот живет так уже шесть лет, не появляясь на этой стороне, а бывших односельчан, приближающихся к дому ради любопытства, встречает высунутый из окна ствол ружья. Может, это и не ружье, а обрезок трубы, но проверять никто не стал.
Катя навещает старушку, которая ее любит. Любить-то любит, но однажды нагадала страшное. Смерть в день свадьбы. Сказав при этом, правда, что если постараться, то любой беды можно избежать.
- А как постараться? - спросил Невейзер.
- Как? - задумчиво спросила Катя. - Да я и не спрашивала. А вы что же, верите в такие вещи? В пророческие сны, в гадания?
- Раньше не верил, теперь верю.
- И я во все верю. Но в равной степени - ни во что. - И усмехнулась: - Вы не думайте, я не сумасшедшая, хотя у нас довольно много странных людей. Просто развита не по летам, скажем, так, умна не по-женски, хотя, нет, именно по-женски: цепко, гибко, почти изощренно, но не всегда логично и почти всегда стереотипно, отражая что-то прочитанное, услышанное и так далее. Женщины реже создают что-то новое в сфере мысли, это нужно признать.
- Вам нужно уехать, - сказал Невейзер.
- С вами?
- Почему? Хотя…
Воцарилось молчание, как говаривали раньше, и оно именно воцарилось, царствовало, а внутри этого молчания царствовала Катя. Она смилостивилась.
- Хорошо, я уеду. Для чего? Меня все манит и тревожит, я хочу яркости, хочу даже буйства, я обязательно впаду в алкоголизм, наркоманию, промискуитет.
- Чего?
- Промискуитет.
- Да? Понятно…
- И в результате я приду к тому же состоянию, в каком нахожусь уже сейчас. Так ради чего?
Невейзер чувствовал себя старшим другом, которому неуместно флиртовать с красавицей девушкой, он должен что-то посоветовать…
- Я понимаю… - сказал он.
- Что вы понимаете?
Невейзер понимал лишь то, что ему хочется молчать и любоваться Катей. Но она смотрит на него с надеждой, она - в свои-то годы - почему-то не чувствует интереса к жизни и говорит страшные слова, просто самоубийственные слова! Она ждет умного совета.
- Конечно… Не все так просто в жизни… Но и не все так сложно, - сказал Невейзер и тут же добавил: - Боже мой, какую чепуху я говорю!
- Пожалуй. Но - как сказать эту чепуху. Скажите близко.
- То есть?
- Близко. Близко ко мне. Подойдите и скажите. Так, чтобы ветер ваших слов был на моих губах.
Невейзер растерялся.
- Смешно смотреть, как смущаются взрослые мужчины. А ведь у вас, небось, не одна женщина была.
- Четыре.
- До жены, после?
- Одна до, другая после и одна во время. Ну, плюс сама жена. Четыре, - послушно рассказал Невейзер, подходя к Кате на прямых ногах и склоняясь над ней, опершись руками о подлокотники кресла, в котором сидела Катя. И, словно упор рук придал упор всему остальному, взбодрился. - Что ж, - сказал он. - Я повторю ближе. Эту самую фразу?
- Эту самую.
- Пожалуйста!
Почти прикасаясь к губам Кати, Невейзер произнес (одновременно вспоминая: а успел ли он почистить зубы или, поторапливаемый машиной, забыл?):
- Не все так просто в жизни. Но и не все так сложно.
- Совсем по-другому звучит, - прошептала Катя. - У вас под носом волосики торчат. Пробрили плохо.
- Что волосики! Был бы человек хороший! - прошептал Невейзер.
- И кожа пористая, в морщинах. Вам нужно закрывать ее усами и бородой. Но все равно вы останетесь уродом. Лучше некоторых, но уродом. Извините. Я о людях плохо думаю и грубо.
Невейзер не слышал, он закрыл глаза и прикоснулся к ее губам.
Она рассмеялась.
Он отошел.
- Так, значит, - сказала Катя, - вас встревожил сон? Вы собираетесь меня спасти? Собираетесь найти моего будущего убийцу? Вы только об этом и думаете?
- Ладно, - сказал Невейзер. - Ты красивая девчонка, мне хотелось тебя чмокнуть, и все на этом.
- К сожалению, и все, - согласилась Катя.
- А если не все? - тут же спросил Невейзер.
- Успокойтесь. Вы умны, красивы, талантливы. Женщины от вас без ума. Что вы хотите сказать? Что ваши чувства пробудились, вы собираетесь начать жизнь сначала, в вас накопился запас нежности и тепла, который вы хотите отдать мне?
- У тебя выпить нет? - спросил Невейзер. - Что-то захотелось. С похмела я, если честно.
- Вот это лучше! - улыбнулась Катя. - Выпейте. И будете снимать свадьбу. Вас все будут угощать, вами все будут восхищаться. Уснете под утро, в стельку пьяный, в одном ботинке, и вышедшая из мрака златая с перстами пурпурными Эос увидит вашу желтую пятку сквозь дыру вашего серого носка. Что, уже злитесь на меня?
- Да, - не стал скрывать Невейзер.
- Ну, вот. Вот мы и увидели с вами всю нашу будущую совместную жизнь, если б она могла состояться.
- Много на себя берете, - с обидой сказал Невейзер.
- Я не беру, мне дадено.
- Девическая гордыня. С возрастом это проходит.
- Господи, это какой-то уже бесконечный разговор! Лучше уж выпейте в самом деле!
И Невейзер, пожалуй, не постеснялся бы выпить, но жажда выпить опять куда-то пропала.
- Далеко эта бабушка Шульц живет? - спросил он.
- Я как раз собиралась к ней. Хотите попросить ее погадать? Сон проверить?
- Да нет, просто интересно. Ну, хочу, - тут же поправился Невейзер.
- Ладно, - сказала Катя.
8
Они спустились к реке, к лодке, это была легкая плоскодонка скорее не для дела, а для удовольствия Кати; Невейзер сел на весла, направил лодку на ту сторону.
- Слишком сильно гребете, - сказала Катя. - Она ниже живет по течению. Я научилась так грести, что приплываю, не оборачиваясь, прямиком к тому месту, где она живет.
Речка была здесь неширока, но течение довольно быстрое, вот уже и село скрылось из виду за прибрежными деревьями. Вот уже ничего, кроме деревьев, вокруг.
- Искупаюсь, - сказала Катя.
- Да, жарко.
- Почему вы отвернулись?
- Я и так в сторону смотрел. Я на воду смотрел. Завораживает. Успокаивает, - сказал Невейзер, не понимая, почему он оправдывается перед Катей.
- Ну, если взглядом в сторону смотрели, то душой нет. И отвернулись. Что вы подумали? Только честно?
- Ничего особенного.
- Вы подумали с испугом, я по глазам увидела: а вдруг она сейчас голышом купаться захочет? Так?
- Допустим! - смело поднял глаза Невейзер. - Но вы ведь именно это хотели сделать?
- Вы свое желание за мое выдаете. Не собиралась я этого делать. А теперь сделаю!
- Слушайте, Катя…
- Помолчите лучше. Пусть вам понятно будет, как я мучаюсь, как я других умею мучить.
- Да отчего вы мучаетесь? Чего вам не хватает?
- Всего! - сказала Катя, быстро разделась и с кормы постепенно и осторожно, на сильных руках опустилась в воду, она не хотела мочить голову. Она плавала вокруг лодки, держась за нее, потому что иначе отстала бы, она плавала, поворачиваясь и переворачиваясь, скользя телом, свиваясь и развиваясь.
- Вы не нимфоманка? - спросил Невейзер, уверенный, что Катя знает это слово.
- Скажите еще: эксбиционистка!
- Скажите сами. Скажите, что думаете.
- Не скажу. Это все глупости, бульканье звуков. Я ни то, ни другое, ни третье. Я сама по себе. Может, думаете, мне вас прельстить хочется? Мне хочется искупаться нагишом, только и всего… Впрочем, вру, - сказала она, помолчав. - Одна бы - не стала. А если стала бы, то вообразила бы кого-нибудь, кто смотрит. Мне одной надо жить. С каждым я разная, от этого с ума сойдешь.
- Неужели с каждым?
- Да. С вами такая, какой вы меня хотите видеть. И мне интересно, если признаться. Я такой еще не бывала. Отвернитесь, пожалуйста. Я вылезти хочу.
- Я не хочу отворачиваться, - сказал Невейзер. - Да и вы не хотите чтобы я отворачивался. Катя подумала, плывя неподвижно в воде.
- Не знаю. Все равно, пожалуй. А вы - страшноватый человек. И стала вылезать. Невейзер отвернулся.
- Почему вы решили, что я страшноват? - спрашивал он Катю, когда причалили и шли по тропинке к дому бабушки Шульц.
- Пошутила. И зря. С вами шутить опасно. Скажи вам, что боишься вас, что смерти от вас ждешь, так вы и убьете!
Невейзер даже остановился.
- Катя! Ты о чем?
- Да шучу я опять! Пойдемте.
Избушка бабушки Шульц была невероятной, похожей на терем бабы-яги, каким его изображают в сказках, только без курьих ножек: кубастый дом из бревен, одна дверь, одно окно, за дверью - темные сени, в самом доме половину места занимает печь с лежанкой, остальное пространство досталось столу, двум табуреткам и высокой железной кровати, на которую бабушка Шульц, очевидно, забиралась с помощью скамейки, - скамейка стояла тут же, да и бабушка Шульц была неподалеку: на кровати.
- Не болеете, Екатерина Андреевна? - весело спросила Катя.
- Старость - она вся болезнь, - с первого же слова задышала мудростью столетняя, большеносая и с выдающимся вперед подбородком бабушка Шульц. - Так, лежу. Отдыхаю.
- Разомнитесь, посидите с нами.
- Счас.
Бабушка Шульц слезала с кровати охотно, но медленно. Слезла.
- Вот, Екатерина Андреевна, человек из города, на свадьбу приглашенный, узнал про вас, хочет, чтобы вы ему погадали.
- Баловство!
- Виталий Федорович Невейзер, - представился Невейзер, слегка нажимая на звучание фамилии. Бабушка осталась равнодушна. Невейзер решил намекнуть прямее:
- Вы ведь из поволжских немцев?
- А то як же! - засмеялась бабушка Шульц. - Из немцив, из немцив, тока вот по иху ничего ни розумию!
- А как же вы? По-украински?
- По-русски! По-русски я! - сердито ответила бабушка Шульц.
- Я про себя ничего не хочу узнать, - сказал Невейзер. - Я вот про нее хочу узнать. И рассказал бабушке Шульц свой сон. Она слушала, кивая головой. Сказала Кате:
- Вот, получай. То же самое.
- Но ведь это фантастика! - сказал Невейзер. - Вы ей гадаете, а я, совершенно посторонний человек, вижу сон и… Этого не может быть! То есть теперь я понимаю, что может быть. Но раз у вас такие способности, помогите нам. Вы же сказали, что можно избежать. Подскажите: как?
- А зачем? Люди меня обидели, чего ради мне им помогать? - прищурилась бабушка Шульц.
Издевается она, что ли? - заглянул Невейзер в глаза старухи, но глаза были просты, без издевки, того и гляди, чайку старушка предложит.
- Чайку выпьем? - и впрямь предложила бабушка Шульц.
- А кофе? - намекнул Невейзер.
- Я тебе скажу без всякого кофе: уезжай. И ее забери. Ты староват, неказист, а все ж не дурак. Только суетишься много, сам себе не веришь.
- Какая проницательность! - с иронией сказал Невейзер.
- Тю, дурак! Чего скалишься? Она за плечами стоит, а он скалится!
- Кто? - обернулся Невейзер.
- Смерть, кто ж еще. Невейзер помолчал.
- Во-первых, - сказал он, - это и я так нагадаю. У вас тоже смерть за плечами, еще ближе! Рано или поздно смерть ко всякому приходит.
- К кому рано, а к кому поздно, - сказала бабушка Шульц глумливым голосом.
- Ко мне, хотите сказать, - рано?
- Безотлагательно! - подтвердила бабушка Шульц. И полезла на кровать, бормоча: - Бойся того, кого меньше боишься; кого меньше боишься, того и бойся!
- Замолчи! Старая карга! - закричал Невейзер и выскочил из дома.
Через минуту вышла Катя.
- И как ей жить не страшно? - задумчиво проговорила она. - Все понимает… Хотя - старость уже. Теперь ей не страшно. Раньше не понимала. А как стала понимать, стало все равно. Я тоже так хочу. Только у меня наоборот. Как ничего не понимала, и страшно не было. А стала все понимать - страшно. Но знаете, как страшно? Так, что не боязно.
- Вас прибить кто-то собирается, а вам все смехотушечки, - сердито сказал Невейзер.
- Да и вас тоже, она зря говорить не будет. Вам уехать надо. Уедете?
- Посмотрим.
- Я серьезно спрашиваю.
- Не уеду.
- Ну вот. А меня спрашиваете, почему не уезжаю.
- Я-то из-за вас не уеду.
- Вы что, убийство хотите предотвратить? Ну-ну.
- Слушай, Катя. Можно я тебя на ты?
- Конечно.
- Мы с тобой не сошли с ума? Какое убийство? Кто? За что? Психоз это!
- Психоз, - согласилась Катя. - И сон - психоз. И бабушка Шульц.
- Сон! Мало ли… Плыли обратно молча.
9
Свадьбу устраивали в месте, называемом Графские развалины.
Здесь стоял когда-то дом помещика, может быть, и в самом деле графа. От дома остался лишь фундамент, но такой крепкий, что, сколько ни пытались, ничего не могли отколупнуть от него, словно монолитный, из какого-то темного камня с блестками, похожего на гранит, но не гранит. Вокруг непроходимые заросли бывшего сада. До сих пор еще поспевают вишни и яблоки, и вишни можно есть, а яблоки уже нельзя, они стали дичками; детвора ест, ей все равно.
Кстати, тут самое время вспомнить историю возникновения села Золотая Долина. Приехал в эти глухие, но благоустроенные охотничьим домиком места некий начальственный Иван Иванович. И сказал: пространство хорошее, жаль - незаселенное. Природа без нахождения в ней человека вообще его смущала. Он частенько вопросительно думал, как это, например, может существовать тайга, где нет людей и деревья десятками, а то и сотнями лет не видят человека, стоят себе тайно, без учета и присмотра, словно насмехаясь над человеческим всесилием, звери бегают под деревьями - опять же тайно, человек их не видит и не слышит, а раз не видит и не слышит, то этой жизни как бы вовсе и нет, но если этой жизни нет, то зачем она нужна и какое право имеет существовать? Тревожно, муторно делалось Ивану Ивановичу от этих мыслей.
Он и был инициатором возникновения села Золотая Долина. Людям старым сниматься с насиженных мест не хотелось, и было объявлено, что для молодоженов в новом селе будет по коттеджу. Тридцать или сорок молодых семей образовалось при переселении в тот год, звон стоял на всю округу от тридцати или сорока одновременных свадеб.
Этим и объясняется, почему в Золотой Долине оказалось так много девушек и юношей примерно одного с Катей возраста, и ее свадьба должна была быть лишь первой в череде ожидаемых.
Все это Невейзер узнал от Рогожина, наблюдая, как по периметру фундамента сооружаются столы из струганых досок, рядом вбиваются лавки - крепко, подразумевая, что все это скоро пригодится для других свадеб.
- Грэйт! - услышал он вдруг английское слово и в недоумении оглянулся. Он увидел двух людей. Один был явно иностранец - в шортах, в цветастой, старушечьих расцветок, рубашке по моде последнего времени, в кроссовках и со специфическим придурковатым от усилия жить в чужой жизни видом. Второй был явно наш: под хмельком, в за мызганных штанах, футболке с яркой иностранной надписью на груди, плохо бритый. Он остановился, глазея, как сделает это всякий русский человек при виде какого-то действия: чтобы, посмотрев, увидеть упущение и дать совет, подправить, предостеречь, научить и т. п.
Но вместо этого из его рта вырвалось:
- Грэйт! Бьютифул!
Ошибся Невейзер: похожий на иностранца был как раз русским, это был Сергей Гумбольдт, сын бухгалтера, скончавшегося в тюрьме, а похожий на русского был иностранец, и звали его совершенно классически: Билл.
- Пойдем, пойдем! - торопил Гумбольдт Билла. - Успеешь еще насмотреться, пойдем!
- Я хочу смотреть, - сказал Билл.
- Потом, в комплексе! - тащил его Гумбольдт бесцеремонно, как мы обычно обращаемся с выпившими соотечественниками.
И уволок в кусты.
Невейзер подивился, а Рогожин сквозь зубы произнес:
- Вот сукин сын, деляга!
Он, как всегда, знал все и объяснил Невейзеру.
Сережа Гумбольдт, когда посадили его отца, а мать заболела на нервной почве, учился в Москве. Он сообразил, что помощи от родителей ему ждать не приходится, и это было для его характера хорошо, ведь он был честолюбив и желал достичь многого, но так, чтобы никому за это не быть благодарным. Он учился в Институте кинематографии, чуждался всех и вынашивал планы гениального фильма. Он не знал точно, о чем будет фильм, но уверен был в его новаторстве и элитарности. Однако для новаторского и элитарного кино нужны деньги, а где их взять никому не известному человеку? Такой вопрос встал перед Гумбольдтом, когда он закончил учебу и приехал отдохнуть в родное село. Он приехал и увидел выросших девушек-красавиц, тут же все сообразил, просчитал и организовал. Он нашел в Москве американца Билла, поставщика фотомоделей, манекенщиц, танцовщиц и певичек для дальнейшей раскрутки в шоу-бизнесе, ну а также и девушек для борделей. Он привез его сюда, чтобы показать ему целую партию, готовую к вывозу за рубеж, оформление документов и виз на гастроли народного хора для участия в международном фестивале Гумбольдт взял на себя. Американец заплатит Гумбольдту, и тот получит возможность снять гениальное элитарное кино, долженствующее служить свидетельством, что не оскудела еще оригинальными талантами русская земля (Гумбольдт был - не шутя - патриот).
- Откуда ты все это узнал? - удивился Невейзер.
- Черт его… Рассказал, что ли, кто…
- Кто?
- Отстань! - отмахнулся Рогожин.
Он был хмур и задумчив.
- Ты невесту видел? Катю? - спросил он Невейзера.
- И видел, и общался.
- Общался?
- А что?
- Ничего.
- Влюбился, что ли? - спросил Невейзер.
Рогожин посмотрел на него так, как смотрит человек, у которого на глазах сгорел дом с семьей, а его спрашивают, не болит ли от дыма голова. И отошел от Невейзера.
Так, подумал Невейзер. Не пора ли начать счет подозреваемым?
1. Рогожин, повидавший несчетно женщин на своем веку, должен же наконец влюбиться? Это будет очень как-то по жизни и одновременно как-то вообще. Ну, сюжетно как-то. Любовь его ошеломляет, и он невесту погубляет, логики никакой, но на то и любовь.
2. Илья Гнатенков, человек со сложной психологией и биографией, он души не чает в приемной дочери, в нем может произойти надлом: да не доставайся же ты никому!
3. Вдовин, потому что псих и загадочно реагировал на слова о Кате.
4. Сам Невейзер, если сильно выпьет, потому что, когда он сильно выпьет, он не помнит себя и за себя не ручается.
5. Все отвергнутые женихи.
В общем, нечего думать, придется всех держать на подозрении, за всеми цепко наблюдать. Глаз не спускать с Кати. Ну, и окрест себя посматривать, помня о зловещем пророчестве бабушки Шульц.
Невейзер, не откладывая, стал вертеть головой и увидел направляющегося к нему человека пожилого возраста с приветливой улыбкой.
- Здравствуйте, - сказал этот человек. - Моргунков Даниил Владимирович. Д…д…директор д…д…данного товарищества. Бывший директор совхоза. Либерализовавшийся самодур, - со странной для заики гладкостью произнес он последние сложные слова. И усмехнулся.
- Это вы мне звонили?
- А вы, извините, кто?
- Свадьбу снимать приехал.