- Да я тебе из своего кармана! - кричал Даниил Владимирович. - На, подавись! - И совал Невейзеру смятые деньги.
- Я так не возьму, - тихо сказал Невейзер.
- Обиделся? Голубчик! Ну, прости дурака! - И Моргунков встал на колени перед Невейзером.
Желая прекратить эту сцену, Невейзер взял деньги. И сунул в карман. И это, я понимаю, для большинства читателей обидно, большинство интересуется: сколько же? Но на то и автор, чтобы знать все, и автор отвечает: Даниил Владимирович Моргунков уплатил Виталию Невейзеру за работу из своих денег восемь рублей рублями, пять трешниц, четыре пятерки и две десятки, что составило…
18
…впрочем, считать мне уже некогда - мне бы Невейзера не упустить, который рванулся, заслышав взрыв голосов, в эпицентре взрыва находился голос кавказца.
Вот оно! Началось! - думал он.
Но шум утих так же внезапно, как и начался. Тем не менее Невейзер пробился бы к Кате, если б на его пути не встал крепко, как надгробие, Филипп Вдовин в черном костюме, Филипп Вдовин, владелец попугая и обожатель Высоцкого.
- Мне некогда! - резко и твердо сказал ему Невейзер. Ему надоело церемониться.
- А я вас разве задерживаю? - И Вдовин даже посторонился.
Но тут Невейзер почувствовал необходимость о чем-то спросить его.
Он мучительно думал, вспоминал.
- Заколодило? - посочувствовал Вдовин.
Невейзер поморщился.
- Ничего подозрительного не заметили? - спросил он.
- А что вы считаете подозрительным?
- Ну…
Вдовин ждал.
Не дождавшись, молвил:
- Как вы думаете, почему я трезв?
Вопрос был равно неожиданным и сложным.
Невейзер пожал плечами.
- Я трезв, потому что слежу за вами. Я вас понял. Вы тут ведете разговоры об опасности, которая грозит невесте. Какой-то вещий сон. Бабушка Шульц опять-таки.
- Откуда…
- Лично я не имею привычки перебивать даже своего попугая, пока он не кончит начатой речи. Зачем вы сюда приехали? Что вы хотите сделать с этой девушкой?
- С какой?
- Изволите иронизировать?
- Я люблю ее, - сказал Невейзер и выпил из первого попавшегося стакана, взяв его из чьих-то рук, потому что вдруг понял, что это правда.
- Ее все любят.
- Я сильнее всех.
- Это недоказуемо.
- Она точь-в-точь моя бывшая жена. Которая погибла.
Вдовин с уважением помолчал.
- Тогда понимаю, - сказал он. - Но она и на мою покойную жену похожа. Почему у вас должен быть приоритет?
- А потому! - сказал Невейзер.
Вдовин опять помолчал, обдумывая аргумент.
- Ладно, - сказал он. - Я отступлюсь. Но с одним условием: снимите меня. Я хочу, чтобы меня таким запомнили.
И он приосанился и причесал гребешком чубчик.
- Света достаточно?
- Достаточно, - сказал Невейзер, поставил Вдовина под фонарем и снимал не меньше двух минут.
Вдовин застыл, как при фотосъемке, и не моргал.
- Вы последний, кто меня видел, - сказал он.
- Вы что, уже в свое убежище? Так пока нет войны или катастрофы.
- Я не дурак! - сказал Вдовин. - После утренней беседы с вами я понял, что есть опасности, кроме войн и катастроф. Я доверчиво впустил вас в дом, говорил с вами, а потом ужаснулся: ведь вы могли убить меня и воспользоваться моим убежищем! Какой я был идиот! Нет, все, хватит! Пусть Иннокентий не все выучил…
- Кто?
- Иннокентий. Кеша. Попугай. Пусть он не все выучил, но мне хватит и этого. Я ухожу от людей. Никому не говорите об этом. Покажите только мою фотографию.
- Это не фотография.
- Все равно. Покажите ее всем. Ничего не надо говорить. Я все постарался вложить в свой взгляд. Все увидят - и поймут. Прощайте.
И Вдовин исчез в непроглядной темноте сада.
Врет, подумал Невейзер. Притворяется сумасшедшим. А сам подкрадется к Кате… И что? А то, о чем обмолвился, когда говорил, что хотел бы с нею жить в подземелье. Спрячет, как крот, в свою нору, и никакой бомбой его не достанешь!.. Катя, милая, мне нужно поговорить с тобой, услышать твой голос…
19
- Катя? - обрадовался Невейзер, почувствовав на своих глазах прохладные девические ладони.
Обернулся.
- Опять снова здорово! Нина я! - сказала та девушка, с которой он был на берегу реки.
Она обернулась к мужчине и женщине смущенного вида, мужчина держал в руке стопочку, женщина - круглый каравай с солонкой.
- Благословите, что ли, - сказала Нина. Отломила кусок, обмакнула в солонку, откусила, остальное сунула в рот Невейзеру.
- Эх, жизнь! - потек слезами отец Нины. - Вот ты и проходишь! - Выпил свою стопочку и упал в кусты.
- Гости дорогие, поздравьте молодых! - закричала мать невесты, крутя злым лицом во все стороны.
Никто ее крика не услышал.
- Чей-то жрать захотелось, - сказала она озабоченно и села за стол, с волнением беря большие куски еды и пихая их в рот.
- Зачем тебе это? - спросил Невейзер Нину.
- Да не ной ты! Дай до города добраться, а там разменяем твою комнату, если она у тебя двойная. Я по-доброму. Хотя алименты платить будешь, это уж извини.
- За что алименты-то?
- Не за что, а на что. На ребенка.
- Откуда ему взяться?
- Из меня. Мы вместе будем жить или нет?
- Я тебя пальцем не трону.
- Тронешь. Во-первых, я красивая в голом виде, во-вторых, напою тебя пьяного, и все, в-третьих, от другого могу, а скажу, что от тебя. В-четвертых, ты еще сам будешь умолять меня не уходить. Люблю я тебя, постылого, - вздохнула Нина и прижалась к тощей груди Невейзера.
- Вот что! Ты… Ты хватит! Ты отстань от меня!
- Не-а! - сказала Нина, хрустнув яблоком. - Я что в голову вобью - не выковырнешь. Не ерепенься, Виталя. А то Саше скажу, вон Саша смотрит, скажу ему, он тебя прибьет в два счета. Он хоть и невысоконький, противный вообще, конечно, но злой как собака, если кто меня обидит. Любит… - И улыбнулась Саше.
Саша ощерился в ответ.
- Ладно, - сказал Невейзер. - Ладно, поговорим еще.
И стал пробираться, пробираться дальше, а Нина пролезла под столом, села на колени к Саше, дала ему хрустнуть яблоком, дождалась, пока он прожует, и стала с ним целоваться.
- Хоть с тобой подучусь, - говорила она. - А то он взрослый уже, у него женщины были, его надо сразу ошеломить. Вот так - приятно?
- Приятно, - мычал Саша.
- А так?
- Ммммм…
- А так?
- Ммммм! - даже затрясся Саша.
- Ага. Это надо запомнить, - сказала Нина.
Невейзеру меж тем встретился Рогожин, который бросился на него с упреками:
- Там черт-те что, а он бродит где-то! Того и гляди, пришибут кого-нибудь! - кричал Рогожин.
- Кто? Кто? Кто? - настойчиво спрашивал Невейзер. Но Рогожин, выкрикнув свои слова, ослабел, поник головой, прислонился к дереву.
- Скажи, Невейзер, - сказал он с глубокой грустью, - за что ты меня презираешь? С детства. Да, я человек неверный и переменчивый. Я вечный asinus Buridani inter duo prata, мне хочется и рыбку съесть, и мягко сесть, и честь соблюсти, и капитал приобрести, и Богу молиться, и черту подмигнуть. Согласен! Ты можешь меня за это не уважать. Но презирать ты меня за это не можешь! Почему? Потому что: кто ты сам? Ты беспутно путешествуешь своей мыслью и душой, я никогда не знаю, где ты, с кем я говорю. Nusquam est ubique est! Ты - нигде. Тебя нет, в сущности! Ты не умеешь желать конкретного и любить конкретное! А я умею. Посмотрите на меня, я сошел с ума! - воскликнул Рогожин. - Я говорю сам с собой, с пустотой, с тенью!
- Я вижу, Рогожин, ты изменяешь своему правилу, - сказал Невейзер. - Это будет первая свадьба, на которой ты…
- Понял! - сказал Рогожин и тут же выпрямился, оттолкнувшись от дерева. - Девушка, пойдем! - сказал он ближайшей из юных красавиц.
- Куда это?
- К кошке под муда! - ответил Рогожин, вспомнив, что он в деревне и надо говорить по-свойски. - На кудыкину гору воровать помидоры! - добавил он.
Девушка фыркнула и отошла.
Рогожин озадачился.
Он растерялся.
Он недоумевал.
Он стал хватать за руки всех девушек подряд и просил:
- Пойдем! Пойдем, а?
- Пойдем! - услышал он вдруг в ответ, но это была не девушка, а один из местных парней.
- Вот! - обрадовался Рогожин. - Я стал наконец гомиком! Что ж, все в жизни надо испытать!
Но испытание в кустах ему было предназначено другое: парень постучал кулаками о его лицо и уложил отдыхать, подстелив под его тело сухих листьев и сенца.
Чтоб не простудился.
20
А Невейзер оказалсянаконец возле Кати, зашептал сзади на ухо:
- Послушай, послушай, Катя, послушай…
- Что такое? - обернулся гордый кавказец.
- Извините, не знаю вашего имени… - с наивозможнейшей вежливостью сказал Невейзер.
- Аскольд.
- Да? Понимаю. Извините еще раз, мне хотелось бы узнать ваше настоящее имя.
- Аскольд, - повторил кавказец, уже с обидой.
- А позвольте еще узнать, - сказал Невейзер, встав в пружинистую боксерскую стойку, чтобы успеть отпрыгнуть, - каково ваше вероисповедание?
- Мусульманин.
- Ясно, - сказал Невейзер. - Ясно.
И поспешил к Илье Трофимовичу.
- Ты правда мусульманин? - спросила Катя. - Как интересно! Чего угодно ожидала, а этого не ожидала.
- Со мной можешь ожидать все! - пообещал Аскольд.
Подумал о трудностях русского языка и повторил фразу уже в другой редакции:
- От меня можешь ожидать все!
- Я и ожидаю, - сказала Катя усталым голосом. Но он услышал не это, а то, что хотел слышать: томление. И взволновался.
Гнатенков - казак или не казак, хоть и погон с себя сорвал? - спрашивал себя Невейзер, пробираясь к тому месту, где сидел Илья Трофимович. А как казаки искони относились к иноверцам? То-то! Сейчас все и решится. Не сносить, пожалуй, Аскольду головы!
Правда, ему отчасти стыдновато было, что он провоцирует на нехорошие чувства и действия, но, с другой стороны, обнаруженное в себе чувство любви к Кате (не потому, что она напоминает жену в юности, а - к ней самой) было настолько радостным, юным, сильным, что не страшно ради такой любви быть подлым и коварным.
Кажется, минуты не прошло с тех пор, как Рогожина увели в кусты и уложили там, а глядь - уже сидит рядом с Ильей Трофимовичем и что-то ему рассказывает. Невейзер поневоле заинтересовался и стал слушать.
- Чуть гомиком не сделали! - оживленно жаловался Гнатенкову Рогожин. - Вот они, ваши односельчане, крестьяне-то каковы, вот куда уже проникло просвещение! Впрочем, мое правило: Non indignari, non admirari, sed intelligere!
- Илье Трофимовичу это неинтересно! - прервал Невейзер. - А вот знаете ли вы, Илья Трофимович, что Аскольд-то ваш…
- Это хто?
- Жених-то!
- Что жених? Тоже гомик?!
Илья Трофимович вскочил в ярости. Добродушный теоретически к разным проявлениям человеческой натуры, он, когда дело касалось его лично, безобразия не терпел.
- Нет, он не это… - Даже находясь далеко от Аскольда, Невейзер не решился повторить выкрикнутого Гнатенковым слова. - Он - мусульманин. Вот какая петрушка.
Гнатенков сел. Выпил.
- Действительно! - сказал он. - Какая ошибка вышла! Ах, какая ошибка!
И громко потребовал внимания.
Не сразу, но тишина установилась - и даже в темных кустах затихли шепотки, шорохи и возня.
- Как же мы так? - спросил Илья Трофимович односельчан, не желая брать вину на одного себя. - Говорим об уважении к религии, а сами? Приличные люди давно уж женят молодежь в соответствии с религиозными обрядами, а мы что - хуже других? Отсталые? Темные?
- Промахнулись! - вполне официально согласился Даниил Владимирович и крикнул: - Виталий!
Из-под стола вылез, едва держась на ногах, Виталий, тот самый, тезка Невейзера, который доставил его с Рогожиным в Золотую Долину.
- Человеку отдохнуть нельзя? - спросил он. - Человек раз в жизни позволил себе…
- Виталий, - не обращая внимания на его состояние, приказал Моргунков. - Мчи сейчас же в Бучмук-Саврасовку, вези сюда попа.
- И этого, мусульманского, кадий там у них или муфтий… - добавил Гнатенков. - В общем, вези служителей культа. Будем религиозные обряды исполнять в соответствии с духом времени.
21
(глава, которой нет)
А нет ее потому, что никто никогда с этого момента не видел Виталия. Он не вернулся в Золотую Долину. Не берусь гадать, что с ним произошло, но надеюсь, что остался жив, просто охмелел от российских пространств и ринулся не выполнять задание, а куда глаза глядят, надеясь найти какую-то другую судьбу. Может, вы встретите его. Приметы Виталия таковы: роста выше среднего, глаза карие, волосы русые, в углу рта папироса торчит…
22
Свадьба же продолжалась. Некоторое время еще помнили, что кого-то за кем-то послали, но потом забыли, кого и за кем.
А Невейзер тосковал. Он видеть не мог, как при криках "Горько!" Катя совершенно спокойно встает и целуется с Аскольдом.
Улучив минуту, он подсел к молодым сзади на пенек.
- Послушай, Аскольд. Только не кипятись. Я люблю ее, уступи мне ее. Миллион рублей денег дам тебе.
- Я очень жадный, - искренне сказал Аскольд. - Но девушку не отдам ни за какие деньги.
- Съел? - сказала Катя Невейзеру.
- Пять миллионов! - сказал Невейзер.
- Нет.
- Десять!
- Я сказал "нет", да? - нетерпеливо удивился Аскольд.
- Тогда я убью тебя, - сказал Невейзер без всякой угрозы, как о деле решенном и поэтому спокойном.
Аскольд подумал.
- Нет, - сказал он. - Лучше я тебя убью. Мне умирать рано еще.
- Не сходите с ума! - сказала Катя. - Нет, вообще-то это интересно, но у меня и к этому интереса нет. Уезжай в самом деле, - сказала она Аскольду.
- Ты мне нравишься, - печально сказал Аскольд.
- А ты мне нет.
- Не может быть! - был поражен и не поверил Аскольд.
- Что делать…
Качая головой о том, какие странные бывают девушки, и сожалея, что он в гостях, где не может ответить на оскорбление, Аскольд встал и пошел к машине. Он сел в нее и уехал. Под утро, подъезжая к городу Сарайску, он увидел на обочине молодую женщину. Над нею ночью посмеялись друзья: вывезли за город и оставили там. У нее не было денег, она замерзла. Аскольд отвез ее домой. Она жила одна. Он проводил ее до двери, поцеловал руку и распрощался. Она плакала все утро горючими слезами в горячей ванне. Аскольд встречал зоревое солнце за рулем, и душа его была чиста, как горный хрусталь.
Невейзер сел рядом с невестой.
Свадьба шумела, свадьба пила и закусывала, пела, гуторила, толковала, беседовала, уже немного подустав, - никто ничего не заметил. Илья Трофимович посмотрел на Невейзера и Катю длинным и дымчатым взглядом, слушая Рогожина, который опять ему что-то рассказывал, и спокойно отвел глаза.
- Горько! - для пробы закричал Невейзер.
- Горько! - не сразу, но подхватили некоторые.
- Я люблю тебя, - сказал Невейзер, целуя Катю.
- Я тебя тоже, - прошептала Катя.
Невейзер не знал, верить или не верить.
- Горько! Горько! Горько!
Невейзера кто-то резко повернул за плечи, он увидел Нину.
- Ты не слышишь, что ли? Нам кричат! - И крепко поцеловала его, повернувшись потом к гостям и извиняясь перед ними смущенной улыбкой за то, что она такая смелая, но что ж делать, если жених - лопух?
Невейзер хотел объясниться с нею, но тут подскочила одна из красавиц.
- Нинк, а Нинк, пойдем-ка, чего скажу! - секретно прошептала она и увлекла за собой вторую невесту.
- А ты широк душой, - заметила Катя.
- Это недоразумение.
- Да ладно… Все равно…
- Что - все равно? Что ты имеешь в виду?
- Ничего, - сказала Катя, участливо на кого-то глядя.
Невейзер проследил направление ее взгляда и увидел Хворостылева, все так же вонзающего нож перед собой.
- Надо кого-то любить. Надо кого-то любить. Надо кого-то любить, - три раза произнесла Катя ровным голосом.
- Да, - сказал Невейзер, понимая ее.
- Да, - благодарно улыбнулась она ему за понимание.
23
Подруга Тоня увела вторую невесту Невейзера, Нину, не ради девических мелочей, а для важного дела.
Сергей Гумбольдт, отчаявшись возиться с Биллом, упившимся водкой и восхищением, решил обратиться к помощи Игоря Гордова. Предлагаю зарубежные гастроли, сказал он. Но - немедленно, потому что необходимо нынче попасть на поезд Сарайск - Москва, а в Москве завтра в 16.30 их будет ждать самолет с зарезервированными 19 местами. В этом все было правдой, кроме того, что мест было восемнадцать - для шестнадцати девушек, Билла и Гумбольдта, но Сережа об этом не стал сообщать Гордову. Все готово: паспорта, визы, направление от Министерства культуры на зарубежные гастроли, бумага на Игоря Гордова как руководителя ансамбля, требуется одно: уговорить девушек сию же секунду сняться с места и ехать.
Тщеславный Гордов мигом воспламенился. Он созвал девушек и спросил:
- Ну что, поедем в Америку?
- Когда?
- Прямо сейчас.
Девушки переглянулись.
- Вот наш продюсер, вот американский продюсер, - показал Гордов на Гумбольдта и Билла, вот ваши заграничные паспорта, билеты (подсовывал ему Гумбольдт).
Девушки несказанно удивились паспортам, где были их фамилии и их фотографии. Решили посовещаться, собравшись в полном составе - и Нина была уже здесь, приведенная подругой.
- Вранье это, я думаю, - горячо и мечтательно сказала Тоня. - Увезут и сдадут в бордель, в дом проституции, я сто раз про это в газетах читала!
- Это точно, это точно! - кивала рассудительная Лидия.
- Но Игорь ведь с нами, - говорила влюбленная в Гордова Наташа.
- Твоего Игоря самого в бордель сдадут, в мужской, - сказала вторая Наташа, не по-деревенски ироничная.
- Мир повидаем, девушки, - вздохнула мечтательная Ирина.
- Лучше хоть что-то, чем ничего, - добавила сердитая на скучную сельскую жизнь Анастасия.