Я была первой - Катрин Панколь 21 стр.

Он заказывает шоколадные профитроли: с диетой покончено.

Ты не объявлялся четыре дня.

Я оставляю на твоем автоответчике сообщение: "Привет, это я, у меня все хорошо, я по тебе скучаю. Я тебя больше не боюсь, мне нравится по тебе скучать".

Голубь все время со мной. Он никуда не улетает. Я за ним наблюдаю, беспокоюсь. Он поднимает голову, и я стараюсь поддержать его взглядом. Потом на мо­их глазах он съеживается и втягивает ее обратно.

Я обедаю с Аннушкой. Она явилась в юбке. Меня это удивляет. Она со вздохом объясняет, что ее за­ставили. Она сменила место работы и теперь отве­чает за связи с клиентами. Новый шеф попросил ее быть поженственнее.

– Как он меня достал! Ты не представляешь! Об­ращаясь ко мне, он каждый раз спрашивает: "И что на это скажет прелестная Аннушка?" Попробовала бы я ему сказать: "Ну что, пузатый Робер с волоса­тыми ноздрями доволен моим ответом?" Более того, я просто уверена, что мои коллеги мужского пола за ту же самую работу получают больше… Так что я то­же провожу расследование и, можешь быть спокой­на, прелестная Аннушка сумеет за себя постоять! Будь у меня такое пузо и такие волосатые ноздри, меня бы в жизни не взяли на работу! Как это унизи­тельно, честное слово, как унизительно! Тебе этого не понять, ты – вольный художник!

– А что с женихом?

– Я постоянно бешусь. Постоянно. Никак не могу смириться… Он как бы пытается меня выносить, я как бы позволяю себя приручить. Он говорит, что я все преувеличиваю, драматизирую, но мужчине это­го не понять! Мои проблемы кажутся ему надуман­ными. Он будто вчера родился! И все-таки, знаешь, мне так хочется любить, так ужасно хочется любить.

Официант приносит десертное меню. Мы отка­зываемся от сладкого, заказываем два кофе.

– Я набрала два килограмма, – говорит Аннуш­ка, поглаживая себя по животу. – Мне вся одежда мала, чудом влезла в эту юбку. Вот тебе еще одна на­думанная проблема: вес. Почему мы такие? По твое­му, я толстая?

Я отрицательно качаю головой.

Ты уже неделю не даешь о себе знать.

Я начинаю волноваться, снова общаюсь с твоим автоответчиком, записываю: "Куку! Не забывай, что я существую. Я все время о тебе думаю и скучаю сильно-сильно-сильно".

Ты не перезвонил. Я безвылазно сижу дома, нику­да не хожу, работаю как проклятая. Я снова обрела чувство слова, мне самой нравится как я пишу. Ка­жется, эта книга зародилась в глубинах моей души, и теперь все самое сокровенное нетерпеливо выплески­вается на бумагу. Передо мной проносится мое детст­во. Я вспоминаю себя маленькой девочкой, скрытной и молчаливой. Главное – выговориться. Чем упорнее мы молчим, тем беззащитнее становимся.

Я пишу, чтобы выговориться.

Я напрягаю слух, чтобы не пропустить звонка.

Я начинаю беспокоиться, не хочу, чтобы это пре­вратилось в дурацкое соревнование: кто позвонит первым, тот и проиграл! Тише едешь – дальше будешь! Это не про меня.

Я проверяю правильно ли лежит трубка, вклю­чен ли автоответчик. Я смотрю в зеркало, чтобы удостовериться, что я по-прежнему красива.

Я наблюдаю за голубем на черепичной крыше. Он все еще выглядит слабым, сидит, свернувшись комочком, склонив голову на крыло.

Интересно, голуби спят?

Я накрошила хлеба, положила капельку мяса.

Интересно, что едят голуби?

Я наливаю в чашку немного молока, вылезаю в окно, осторожно ползу по скату крыши и ставлю еду за водосточной трубой.

Я ложусь рядом с голубем и смотрю на него.

Он весь какой-то ободранный, несчастная, изму­ченная птица.

Он не шевелится, не пытается улететь. Он сидит как вкопанный на своей крыше, должно быть, под­цепил тяжелую болезнь, пострадал в голубиной склоке или просто состарился.

Интересно, у голубей бывает жар?

Моя мать не дает о себе знать.
Мой брат не дает о себе знать.
Изваяние тоже молчит…

Сегодня утром мой голубь воспрял духом. Я ви­дела как он добрался до чашки с молоком и опус­тил туда клюв, глотнул раз, и другой, и третий. По­том он поклевал хлеба и пристроился чуть поодаль, на водосточной трубе. Его серое оперение сливается с черепицей – таков голубиный камуфляж.

Он трется глазом о крыло. Глаз у него весь красный и опухший.

Интересно, бывают ли глазные капли для голубей?

Я продолжаю писать, работаю с утра до вечера. Всю ночь просиживаю в пижаме за письменным сто­лом. Я ем то, что осталось в холодильнике: старый сыр, йогурты, тараму, сурими. Стол завален листами бумаги, и мне это по душе. Я пишу нашу историю, нашу прекрасную историю любви.

Когда мы снова встретимся, я подарю эту историю ему.

По крайней мере, любовная передышка позволи­ла мне хорошо поработать. Если он будет продол­жать в том же духе, если он в самое ближайшее вре­мя не даст о себе знать, я скоро закончу.

Я не выхожу из дома: боюсь пропустить его звонок.

Он подвергает меня серьезному испытанию, хо­чет показать, что он – хозяин ситуации.

А между тем, я уже дважды оставляла ему сооб­щения, сообщения нежные, любовные.

Может быть, он решил перезвонить только после третьего.

Завтра я позвоню опять…

Я узнала это от Шарли.

Она начала издалека.

Ей было неловко, как-никак – принесла подруге дурную весть.

Она сказала:

– Я думаю, тебе лучше об этом знать: он встреча­ется с другой.

Я не сразу поняла.

– О ком ты? – спросила я, пытаясь припомнить как звали ее последнее увлечение, того мужчину из Миннесоты, который по первому слову садился в Боинг и мчался в Париж, чтобы обнять ее.

– Так вы же расстались… Что в этом странного?

– Ты не поняла… Он здесь не причем. Между на­ми все кончено, я ни с кем сейчас не встречаюсь.

– Тогда о ком ты говоришь?

У меня пред глазами проходит вся наша колдов­ская шайка, но кажется, все они в данный момент не у дел. Шарли, Валери, Аннушка, Кристина… Вряд ли Симон ее бросил! Цикламены ведут малоподвижный образ жизни.

Мне вдруг становится смешно. Дожили, уже и цикламенам нельзя доверять! Цикламены пускают­ся в бега!

– Перестань, прошу тебя, – восклицает Шарли, сжатыми кулаками упираясь в стол, – не усложняй мне жизнь! Я колебалась, стоит ли тебе говорить, не находила в себе сил! Знаешь как непросто мне это сделать!

Она смотрит на меня умоляюще, и я вдруг пони­маю, что она говорит серьезно, что действительно что-то случилось.

Я по-прежнему не понимаю, кого она имеет в виду. Я перебираю в памяти имена.

– Не могу угадать… Ну говори, клянусь сохра­нить это в тайне!

– Ладно… Придется изложить прямым текстом…

Она перевела дыхание и посмотрела на меня с та­кой нежностью, с такой любовью, с таким живым беспокойством, что меня как молнией пронзило.

Я закричала: "Нет!". Закричала громко-громко. Нет! Этого не может быть! Удар оказался таким жестоким, что я покачнулась на стуле и уткнулась головой в пла­стиковый столик кафе. Я была ранена в самое сердце. Я простонала: "Нет, нет, нет", потом поднялась, изо всех сил сжала голову руками, плотно закрыла глаза, не же­лая ничего видеть, ничего слышать.

Она взяла меня за руку и тихо продолжила свой рассказ:

– Я стояла в очереди в кино и вдруг услышала по­зади себя громкий, властный мужской голос. Он рассуждал о фильме, на который я хотела попасть. Он смотрел его раньше и теперь привел девушку. Я слушала все, что он ей говорил. Он показался мне таким уверенным, таким образованным. Он прово­дил параллели с американским кинематографом, с фильмами об искусстве, с некоммерческим кино. Его голос завораживал. Я мысленно представила се­бе этого загадочного мужчину, и мне захотелось на него взглянуть. Я обернулась и увидела его. Его… С ним была девушка, блондинка, совсем молоденькая, с хвостиком на затылке. Он обнимал ее за шею. Ког­да я обернулась, он меня не заметил, потому что как раз в этот момент целовал ее.

– В губы?

– В губы. И уверяю тебя, он был не с сестрой и не с подругой детства. Я быстро отвернулась. Он меня не узнал. В конце концов, мы виделись с ним лишь однажды, у тебя, и совсем недолго. Он наверняка меня не запомнил, зато я его запомнила прекрасно, будто сфотографировала.

– Ты уверена? – несколько раз переспрашиваю я в состоянии полного отупения.

– На все сто… Я специально пропустила их впе­ред, села за ними и весь вечер наблюдала, так что можешь не спрашивать, о чем был фильм: я ничего не помню. Он что-то ей шептал, обнимал, целовал взасос. Она льнула к нему. Было заметно, что она очень влюблена…

– Попробуй не влюбиться в мужчину, который готов весь мир бросить к твоим ногам, отдать тебе все, который смотрит на тебя как на восьмое чудо света! Она не устоит перед ним, так же как и я…

– Ты в порядке? – Спросила Шарли. – Ты сумеешь с этим справиться?

Я кивнула, чтобы упокоить ее.

Я была отнюдь не в порядке.

Я вернулась домой и поступила как тот голубь.

Я свернулась клубочком и стала ждать пока боль утихнет.

Интересно, может ли человек вылечиться от любви?

Я воскресила в памяти всю нашу историю, пере­смотрела ее кадр за кадром. Я вспомнила, что никак не могла понять почему мы воспылали друг к другу такой страстью, каковы истоки нашей бурной любви. От ответа на этот вопрос зависело наше будущее…

Потому-то мне так хотелось это понять. Это бы­ло очень важно.

Почему мы так стремительно возжелали друг друга, с первого взгляда, буквально с полуслова, встретившись на банальнейшей вечеринке в толпе торопливых безразличных людей?

Мы сразу узнали друг друга.

Но что именно мы узнали?

Теперь я понимаю. Мы наивно полагаем, что двое любящих живут только друг другом и друг для друга, что можно отгородиться от посторонних, уе­диниться в свободном и прекрасном несуществую­щем мире. Однако в каждой любовной истории не­зримо присутствуют все те, кто любил до нас. Они идут за нами конвоем, пытаются затянуть нас назад, в свою каторжную пучину, нагрузить тяжелой но­шей былых конфликтов и обид, натянуть на нас свои страшные маски, пересадить в нашу свежую плоть свои опустошенные, измученные сердца. За нами по пятам бредут наши матери и отцы, бабки и деды, прабабки и прадеды, и далее по цепочке…

Сами того не ведая, мы несем на себе, в себе их страхи и тревоги, их злобу и ненависть, их подрезан­ные крылья и кровоточащие раны, их обманутые на­дежды и ядовитый припевчик: все это мы уже про­ходили и больше на удочку не попадемся. Как будто любовь – извечная война, беспощадное сведение счетов, неумолимая борьба за наследство. Все те, кто неслышно нашептывает нам на ухо: "Я была пер­вой", вытесняют нас из жизни, занимают наше мес­то, чтобы продолжить свою собственную историю, заслоняют собой наши прекрасные горизонты.

Мы любим так, как наши матери любили нас.

Мы повсюду таскаем их за собой, всю жизнь носим в себе недостаток материнской любви или ее избыток.

Мне было безумно сложно признавать и прини­мать любовь, потому что я ничего о ней не знала. Мне пришлось учиться любви шаг за шагом, как де­ти учатся ходить, писать, читать, плавать, есть но­жом и вилкой, кататься на велосипеде, и он с радос­тью взял на себя роль учителя. Занимался со мною нежно и терпеливо. Он вел себя как мать, проверя­ющая домашнее задание ребенка, хвалил, ворчливо подбадривал, правил запятые.

В отличие от меня он с детства рос среди любви, любви ненасытной, властной, удушающей, подав­ляющей. Мать явила ему идеальную любовь, и этот возвышенный образ не давал ему покоя как собаке сахарная кость.

В каждом из нас живет наша мать. Наши матери незримо срастаются с нами, и только избавившись от этого симбиоза, можно зажить полноценной жизнью. Иначе все закончится плохо: ты задавишь меня любовью, я тебя – нелюбовью…

Я ничего для него не значила. Сам того не подо­зревая, он не принимал меня в расчет. Он любил не меня, а некую идеальную, абстрактную женщину, которую он мог бы ковать по своему образу и подо­бию. Так некогда поступала с ним его мать, которая любила его безоглядно, ради себя самой.

Он взял меня за руку и повлек за собой. Он мно­гое мне дал, но не видел меня и не слышал. Он лю­бил во мне свое творение, точно так же как его мать свое творение любила в нем.

Стоило мне заартачиться, и он прерывал меня: "Шш… Шш…", приказывал молчать, слушать и пови­новаться. "Да, я такой, и ничего с этим не поделаешь", – объявлял он тоном, не допускающим возражений.

Я мечтала о внимании и заранее была согласна на все.

Я была очарована…

Едва ли это можно считать любовью.

Тот, кто любит по-настоящему, присматривается к вам, вглядывается в глубины вашей души и заботливо извлекает оттуда сокровища, о существовании кото­рых вы даже не догадывались. Он помогает вам стать богаче, взрослее, свободнее. Взгляд любящего челове­ка способен изменить всю вашу жизнь, подарить вам бесконечные просторы, по которым вы будете мчать­ся, упиваясь счастьем и гордостью, говоря себе: "Я – это я, иногда я незаурядна, а иногда такая как все".

У нас все было иначе: два невидящих взгляда пересеклись, ослепив нас обоих.

Голубь поправился. Он важно прогуливался в ок­рестностях сточной трубы как горделивый краса­вец, явившийся на танцы, щегольски приглаживая перышки. "Если голуби смазывают перья, – говори­ла моя бабушка, – это к дождю. Они делают это для того, чтобы вода стекала вниз, оставляя их сухими".

Я наблюдала за ним, свернувшись калачиком на кровати. Я думала о нашей красивой истории любви, о своей матери, о его матери, о нас двоих.

Интересно, у голубей бывают мамы, папы, бабушки?

Он делал свои первые шаги, неловко согнув­шись, растопырив крылья и вытаращив глаза, один из которых все еще оставался красным. Он напоми­нал манерного напудренного маркиза. Он вальяжно вышагивал по трубе, с удивлением сознавая, что жизнь продолжается.

Он умял все, что я ему приготовила.

Я дала ему добавки.

Я хочу, чтобы он как следует подкрепился, прежде чем пускаться в полет, прежде чем упорхнуть далеко-далеко и зажить там своей упрямой голубиной жизнью.

"Это и есть любовь, – подумала я, распахивая ок­но и подставляя лицо солнечным лучам. – Ты помо­гаешь любимому существу набраться сил, чтобы он почувствовал себя уверенным и свободным".

Моей первой любовью был голубь, обыкновен­ный парижский голубь грязно-серого цвета, стойкий и бойкий.

Примечания

1

Апрельские рыбки. По старинной традиции Первого апреля французы неза­метно вешают друг другу на спину бумажных рыбок. (Здесь и далее прим. пер.)

2

Пти Робер. Полное название "le petit robert. Алфавитный и аналогический словарь французского языка". Многократно переиздавался.

3

Везуль.Маленький городок, административный центр департамента Верхняя Сона.

4

Nice to meet you. Приятно познакомиться (англ.)

5

Нуармутье. Остров в Атлантическом океане у западного побережья Франции.

6

Третий класс. Во французской системе образования принята обратная ну­мерация: самый младший класс – одиннадцатый, третий класс соответству­ет девятому в общепринятом смысле.

7

Приводится отрывок из трагедии французского классика Жана Расина (1639-1699) "Береника", повествующей о драматической любви римского императора Тита и иудейской царевны Береники.

8

Корнель, Пьер (1606-1684). Классик французской драматургии.

9

Монопри. Сеть недорогих супермаркетов.

10

Ифигения. Героиня одноименной трагедии Расина, дочь Агамемнона, которую отец хотел принести в жертву.

11

"Хайди". Роман детской писательницы Джоанны Спири (1827-1901), действие которого разворачивается в швейцарских Альпах.

12

Барнум. Знаменитый американский импрессарио (1810-1891).

13

Брассанс, Жорж (1921-1981). Французский бард, его лирический герой во многом напоминает отца героини.

14

Фондю.Национальное швейцарское блюдо из расплавленного сыра с белым вином, в который обмакивают кусочки хлеба.

15

Дютронк, Жак (род. в 1943). Французский шансонье.

16

Рами. Карточная игра.

17

Белот. Карточная игра.

18

Лассер. Фешенебельный ресторан.

19

Жене, Жан (1910-1986). Французский писатель и драматург.

20

Взносы за квартиру.Речь идет о стандартной схеме жилищного кредитования

21

Фанте,Джон (1909-1983). Американский писатель

22

Буковский,Чарльз (1920-1994). Американский поэт и эссеист

23

WaltWhitman... Уолт Уитмэн. "К незнакомке". Листья в траве. (англ.)

24

Камамбера, реблошона... Перечисляются различные сорта фран­цузского и швейцарского сыра.

25

Doggy bag. Пакет для собачки (англ.)