При свете ночника на белой простыне она, распростертая под ним, рассыпанные по подушке золотящиеся волосы, ее чудесная, цвета слоновой кости, кожа, которую он, не в силах оторваться, ласкал губами. Объятие, такое крепкое, что ее грудь вжималась в его тело, рука, нежно касавшаяся ее лба, ее бедра, ее спины. Они ласкали друг друга, ласкали еще раз, лежали, затихшие, рядом и снова предавались любви.
И все тревоги улеглись, призраки исчезли, она всю себя отдавала ему, раскинув руки, дотягиваясь кончиками пальцев до краев постели, и наконец все, что разделяло их, окончательно растворилось, и они, свитые в один кокон, медленно плыли куда-то. Забытье наступало, лишь только они замыкали друг друга в объятиях и ее ноги не спеша обвивались вокруг его тела; забытье в момент кипения страсти - именно об этом он и мечтал, мечтал всегда. Умирая так, он вновь мог возродиться к жизни. Поиск был окончен; на смену путанице их отношений пришли: служение друг другу - готовность слить воедино свои тела, властность - его ненасытность в любви, нежность - теплота ее ласк.
Они поженились вскоре после рождества. Эгнис боялась, что Дженис кинулась к Ричарду с отчаяния, оставшись с ребенком на руках и сознавая, что Эдвин для нее потерян, и всячески пыталась убедить ее, что время терпит, что спешить некуда, впадать в панику нечего. Но, оправившись от неожиданности, она все с большим расположением стала относиться к Ричарду и день свадьбы встретила с радостью. Уиф тоже был доволен, особенно он обрадовался, когда узнал, что Ричард устроился преподавателем в школу в Клитон Муре и начнет работать после пасхи. Они решили поселиться в крайнем коттедже, который прежде занимал Эдвин; появилась наконец какая-то определенность, и это тоже радовало Уифа.
Эгнис так хотелось, чтобы они венчались в церкви, что она, сделав над собой усилие, попросила их об этом. Чтобы доставить ей удовольствие, они согласились, однако Дженис отказалась от фаты и надела в церковь голубой костюм.
Все было в снегу. Талый снег на дорожках за воротами церкви, коричневатые следы от грязного снега на новом коврике возле купели. Эдвин прислал им в подарок застекленный книжный шкаф.
Они поехали на несколько дней в Эдинбург, это было их свадебное путешествие, и вернулись оттуда на день раньше, чем собирались, - обоим хотелось скорее в свой дом, в свою постель, потому что предавались любви они очень часто - все, что им нужно было, это лежать обнаженными, сжимая в объятиях друг друга.
Часть вторая
ОТ ВСЯКОГО ДЕРЕВА В САДУ
И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть;
А от дерева познания добра и зла не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь.
Первая книга Моисея. Бытие II, 16-17
Глава 20
Снег пролежал до самой пасхи. Выдавались дни, когда он стаивал, но на утро все опять было под белым покровом, чуть оплавленным лучами яркого зимнего солнца. Только живые изгороди быстро выдирались из-под снежного покрова и стояли на страже, намечая границы частных владений, готовые ограждать от любых посягательств вверенную им землю. Не то что стены - эти сложенные из камня ограды, накрепко приросшие к горам, похожие на кожу, скинутую проползшей здесь когда-то первобытной тварью, прятались под снегом. Хотя и они не были совсем уж невидимы, сугробы, возвышавшиеся то там, то тут, указывали, что на этом месте задержан снежный обвал или оползень и что, раскидав снег, обязательно обнаружишь здесь каменную стену.
Снег приглушал все звуки. Дороги быстро превращались в коричневатую жижу; она перемешивалась с песком, разбросанным заботами муниципальных властей, и это месиво разлеталось грязными брызгами из-под колес грузовиков, а затем мирно оседало в канавах. Собаки попрятались по домам. Тракторы не работали в полях. Движки муниципальной электростанции, которые обычно грохотали, как "пробный гром на репетиции", по выражению Эгнис, сейчас, придушенные тяжестью снега, мягко постукивали. Люди ходили закутанные и сосредоточенные - не то что летом, - в перчатках, шарфах, толстых свитерах, башлыках, рукавицах, пальто, сапогах, толстых носках, и, когда они окликали друг друга, слова вылетали неожиданно громкие и хрусткие и тут же бесследно тонули в снегу. Счищать грязь с крыльца и разметать дорожки вот что стало основной работой. По вечерам ею занимались мужчины, по утрам - женщины.
И тут-то вы замечали, как малолюден Кроссбридж. Потому что нигде - ни на крутых склонах гор, ни на полянах, скатывавшихся к скованным тоненькой корочкой льда ручьям, - не видно было ни салазок, ни снеговиков, ни снежных боев. Возле церкви ребятишки из ближних коттеджей расчистили пологую дорожку, и по воскресеньям можно было наблюдать, как несколько мальчишек и девчонок тянутся туда гуськом, таща за собой приземистые деревянные санки с начищенными стальной стружкой полозьями, а если отец оказывался в добром расположении духа, то и смазанными маслом. А так с вершины Нокмиртона, на которую забрался как-то Ричард, незаметно было никакого движения, если не считать снующего между раскиданными коттеджами кирпично-красного почтового грузовичка, который то и дело буксовал на обледеневшей дороге, и никаких звуков к нему на вершину горы не доносилось - просто видно крошечный яркий грузовичок, засевший в снегу. Зато вокруг, в горах, которые громоздились всюду, по-видимому, непрестанно шло какое-то движение: снег оползал, открывал прогалины, обваливался, образовывал наносы, можно было подумать, что горы, поеживаясь, стараются стряхнуть его со своей старой шкуры, тяжко вздыхают, выбиваясь из-под снежного покрова, тогда как равнина остается недвижной.
Их коттедж в эти дни был темной, потайной норкой. В камине постоянно пылал огонь, и уютная атмосфера дома приятно дурманила, заставляя жить как в тумане; они вставали поздно, ложились рано, проводили большую часть дня за чтением и обсуждением планов на будущее. Деньги у Ричарда кончались, поэтому работа становилась насущной необходимостью, и это его радовало. Он считал, что преподавание - честный способ зарабатывать на жизнь, и попросил выслать ему все его записи лекций по истории и книги, которые он оставил на хранение у дедушкиного соседа. Просматривая эти записи, он наслаждался четкими формулировками причин и следствий, звучанием имен и названий битв, трескучестью общеизвестных истин. Работа, которую он проделал когда-то в университете, сейчас не вызывала у него никакого раздражения, быть может, потому, что места, где жил он теперь, столь бедные памятниками времен завоевания Англии норманнами, изобиловали напоминаниями о связи поколений - в камне и в обиходе, в понятиях и в характерах, - так что все эти споры и раздоры из-за Плантагенетов, Тюдоров, Стюартов, вигов, тори, магистратов, метрополии, Реформации, закона об охране общественного спокойствия и порядка представлялись ему лишь ловкими приемами, нужными, чтобы взбудоражить людей хотя бы на короткое время. Однако во всем этом была и своя прелесть: может быть, потому, что в Лондоне ему и самому приходилось принимать участие во всяких закулисных сговорах и политической игре, узоры истории представлялись ему не тонко продуманными маневрами, нужными для разрешения какого-то давно потерявшего всякое значение вопроса, а сложными тактическими ходами людей честолюбивых и принципиальных, жадных или бессребренников, а то и совмещавших все эти качества, и сама история, которую должен будет преподавать он, освобождалась от помпезности и тяжеловесности, сообщавшихся ей в университете, и становилась скорее собранием анекдотов.
Кое-что из этих лекций следовало переписать заново, и Дженис помогала ему. Ее тоже увлекла эта работа. А когда Ричард снова взялся сочинять музыку для песенок, она помогала ему подбирать для них стихи. Он поймал себя на том, что снова напевает какие-то мотивчики, и кое-что из них записал. Он понимал, что без магнитофонной записи, а еще лучше - пробной пластинки шансы на успех так малы, что их можно приравнять разве что к шансу выиграть главный приз в денежной лотерее; все же он отослал песенки приятелю, занимавшемуся изданием нот, и был доволен этой почти безнадежной попыткой, очертившей узкий круг его жизни.
А этот круг действительно чудесным образом сузился. После брака. Устланный внутри шелковой ватой сосуд - вот что такое брак. Мятущиеся мысли в голове, раздражение, которое эти мысли вызывали, - все потонуло в его любви к Дженис. С каждым новым днем воображение дорисовывало все новые ее добродетели, достоинства, прелести, и с каждым днем она становилась в его глазах все совершенней. Крепла его любовь, росло его мнение о ней, преклонение перед ней; и каждая частица его души была заряжена пылкой нежностью к ней, так же как каждая клетка его тела трепетала от страсти к ней. Он был подобен одному из тех растений, которые, сомкнутые и скрученные, ждут своего часа, чтобы вдруг раскрыться и пышным цветением и одуряющим ароматом вытеснить само воспоминание о своей было невзрачности. Но, исполнив свое назначение, они уже больше ни к чему не стремятся. Так и Ричард - он перестал копаться в себе, ему достаточно было Дженис, Паулы, Уифа с Эгнис и деревенских знакомых, достаточно познать, что такое любовь, и увидеть, как она раскрепощает всегда жившие в его душе чувство юмора, доверчивость, привязчивость и оптимизм. В нем окрепла уверенность, что он нашел стиль жизни, в поисках которого приехал сюда.
Этот стиль сложился до него, все, что ему нужно было, - это принять его, не строить какую-то особую жизнь, а просто почувствовать себя неотделимым от остальных, причем не только в настоящем, но и в прошедшем; не пытаться доказывать себе, что то, что делает жизнь яркой и полноценной, хорошо не только сегодня, но было хорошо вчера и всегда будет хорошо, а жить соответственно. Прежде он испытывал страхи - сейчас он и думать забыл о них: он был любовником, мужем, отцом, сыном, другом, соседом, учителем - человеком, который стал своим в этой деревне, и ведь ничего чудодейственного в этой деревне нет, дело вовсе не в месте, а в нем самом. Дай он себе время задуматься, у него, возможно, закралось бы подозрение, что ничего он не постиг, а всего лишь юркнул в какую-то щель; он понял бы, что теперь просто жить нельзя, что необходимо перед каждым шагом щупать землю, потому что все эти массовые истребления и бомбы, технический прогресс и организации привели к тому, что человек не обладал больше достаточным разумом и чутьем и уже не мог доверять земле, по которой ступал. Но над этим он не задумывался. Он решил, что здесь впервые с тех пор, как стал взрослым и перестал быть доверчивым, он обнаружил объединяющие людей свойства. И хотя эта прекрасная мечта могла разбиться вдребезги, могла исчезнуть, могла быть непоправимо запятнана, он верил в нее, и еще никогда в жизни ему не было так хорошо.
Именно теперь он по-настоящему полюбил Эгнис. Она излучала не бодрость, хотя элемент бодрости, несомненно, присутствовал, не радость, не довольство жизнью, хотя и это все было, - излучала она при каждом своем движении надежду. Не тот жизнерадостный оптимизм, который возносит вас к небесам, чтобы затем шмякнуть оземь, и не елейные, навек затверженные посулы грядущего блаженства, от которых веет непроходимой скукой; ее надежда касалась настоящего и выражалась в каждом ее жесте, в каждом взгляде. И после ее ухода зароненная надежда оставалась в сердцах, подобно тому как музыкальная фраза еще долго остается в памяти, после того как оркестр скрылся из виду. Она и сама прожила нелегкую жизнь, отнюдь не была овечкой и давала волю языку, когда хотела выразить свое неудовольствие; она не отличалась и излишним благочестием, и сказать, что она безупречна, было бы явным преувеличением; она знала изнанку жизни и всю ее сложность, не сторонилась их и тем не менее верила в жизнь и верила, что жить хорошо.
Эгнис привязалась к Ричарду, и скоро они стали как мать и сын, свойство́ мало-помалу превратилось в родство. Близкое соседство укрепило их взаимную приязнь, как это было и с Эдвином. Когда она убедилась в искренности отношения Ричарда к ней и другим, в его страстной любви к Дженис и нежной - к Пауле, поверила в его решение стать преподавателем, и преподавателем хорошим - судя по тому, как он готовился; когда, наконец, поняла, что он вовсе не подсмеивается над чудачествами Уифа (сама Эгнис нисколько не закрывала глаза на сумасбродства мужа, иногда высмеивала их, иногда искренне потешалась, слушая его, но никогда не подумала бы оборвать, потому что таким уж он был - человек, которого она любила), она прониклась к нему добрыми чувствами. Сиротство Эгнис непременно связывала с одиночеством. В ее ранних воспоминаниях, помимо шахтерских городков, фигурировали детские приюты, всегда мрачные, как зал в ратуше, пропитанные угольной пылью, как каморка при выходе из шахты; выстроенные парами ребятишки, обкорнанные до самой макушки мальчуганы - в этих приютах дети испытывали страшное одиночество: казалось, что и позади у них ничего нет и не было и что не к кому им обратиться за поддержкой или хотя бы за указанием. И как ни убеждал ее Ричард, что дед и бабушка были на редкость добры к нему и заботливы, запечатлевшаяся у нее в мозгу картина не могла не влиять на ее чувства к нему, ей представлялось, что он, должно быть, испытывает не только радость, соединяя свою жизнь с женщиной, рядом с которой стоят еще два поколения, но, возможно, сердце у него слегка щемит.
Единственная новость, которую принес им Уиф в разгар этой снежной зимы, было известие о смерти Гектора. Гектор завел моду в любую погоду вываживать лошадей по дороге, пролегающей за его домом. С трудом держа обеих под уздцы, он водил их взад и вперед, как крошечный грум, ухаживающий за конями какого-нибудь римского легионера, - взад-вперед, взад-вперед, пока они не проделывали положенный моцион. Даже в гололедицу. Тогда он выходил загодя и соскребал лед на дороге или скалывал бугры, предварительно разметав снег. Какая-то собака кинулась лошадям под ноги. Они взвились на дыбы и, стоя на мощных, играющих мускулами задних ногах, оторвали от земли Гектора, не выпустившего из рук уздечек; он отбрыкивался от собаки, с рычанием вертевшейся у него под ногами, а обе лошади, грозные лошади, настоящие клайдсдэйли, обезумев от страха, тащили его, не давая ступить на землю, пока он наконец не отпустил одну из них, но тут же попал под другую и получил копытом удар в лоб, от которого умер на месте.
- Последний он такой оставался, - сурово сказал Уиф, - а теперь вот и его не стало. Но обещание свое он крепко держал. Сказал, что никогда больше не будет азартничать, и не азартничал. Ни разу. - Он помолчал. - Лошадей-то, наверное, пристрелить придется.
Но вот пришел день, когда снег перестал быть надежным укрытием. Через несколько недель после того, как они поженились, зерно, которому суждено было упасть на почву, на которой строился их брак, и пустить там корни, оказалось посеянным. Дженис мимоходом спросила Ричарда, уж не намерен ли он поселиться в Кроссбридже навсегда, и напомнила ему, что сама она хотела бы отсюда уехать. Он замер, но ответил, что хотел бы остаться здесь и уедет только в том случае, если об этом попросит его она - его жена. После этих слов он почувствовал, что надежды его разлетаются, беспорядочно рассыпаются, что он снова один. Но она успокоила его, сказав, что счастлива его счастьем, и попросила забыть об этом разговоре.
Пасха была ранняя. Снег и лед стаяли. Ручьи надулись и бурым пенящимся потоком вышли из берегов, на два фута затопили Кроссбридж и даже самый мост; ручьи скатывали вниз по склонам обломки скал, опоили зеленеющие поля до того, что они превратились в непроходимые болота. Дороги развезло так, что по ним было ни пройти, ни проехать. Скоро только в ложбинах, куда не проникало солнце, еще сохранялись прожилки снега, напоминающие о зиме. Природа набухала первой зеленью - предвестницей весны, грядущего изобилия. А Дженис узнала, что ждет ребенка, и лед, ушедший с лица земли, вошел к ней в душу.
Глава 21
Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сообщить об этом Ричарду и родителям. Она откладывала разговор со дня на день, бывало, что и сама забывала, и тогда на душе у нее становилось легко и весело; все же в конце концов она заставила себя сказать им. Их радость и заботы, которыми, узнав, они окружили ее, действовали на нее раздражающе; ей казалось, что кровь и вправду холодеет у нее в жилах, и ответную улыбку ей часто приходилось мучительно выдавливать.
Ричард начал преподавать, и большую часть дня она оставалась одна, всеми силами стараясь подавить страх и отвращение к набухающему в ней ребенку. Она гуляла с Паулой, как-то раз даже помогла матери убрать церковь, побывала на собрании Женского клуба. Начала играть на пианино - когда-то, пока Дженис еще не решила, что у нее для этого нет времени, мисс Уилкинсон в течение нескольких лет бесплатно занималась с ней музыкой, - просмотрела список книг, притворяясь перед собой, что еще поедет в Каркастер. И несмотря на все это, постоянно пребывала в паническом страхе, и впереди ей мерещилась катастрофа.
Она почти перестала выходить, ничего не делала, ничего не читала, слушала радио - но голоса ее раздражали, пенье и декламация стали невыносимы, и она наполняла кухоньку коттеджа электронными ритмами поп-музыки, - вставала поздно, перестала следить за собой, оставляла посуду немытой, под всеми предлогами подкидывала Паулу Эгнис, которая была рада помочь, опасаясь, что беременность воскрешает мучительные воспоминания, думая, что потворство и неусыпная забота будут с ее стороны лучшей помощью.
Дженис не находила себе места. Она не понимала, почему бы ей не быть довольной жизнью, знала лишь, что недовольна. Она любит Ричарда - эти слова она твердила себе в укор и в помощь, в отчаянии и в надежде, твердила тысячу раз в день. Любит его нежность, его упорство, даже когда оно оборачивается упрямством, его решимость, даже если, как сейчас, она нагоняет на нее тоску. И ей опять стало тоскливо. Не должно было этого быть, она сознавала, что не должно. А сама пропадала от скуки. Так она это называла, боясь даже в мыслях заходить дальше.
Она с ранних лет привыкла к большой самостоятельности, и, хотя в городах люди могут быть столь же одиноки, способствующий разобщению рельеф деревенской местности сказался на ее характере, и в конце концов она уверилась, что судьба ее находится исключительно в ее руках; она еще девочкой полюбила одинокие прогулки, и мечты, которым она предавалась, гуляя, мало-помалу определили ее душевный настрой. Мечты всегда были одни и те же. Она станет независимой, умудренной жизнью женщиной, свободной от привязанностей как к людям, так и к месту. Довольно-таки скромная, безобидная мечта - пока она оставалась мечтой, но она превратилась в цель, и эта цель определила всю жизнь Дженис. Вокруг она не видела ничего, чему стоило бы посвятить себя, - ее не интересовали ни смена времен года, ни животные, ни окрестности, ни люди, живущие поблизости; она не собиралась брать пример с родителей, потому что путь, избранный ею, был совершенно не похож на их путь.