– Да? – сказал Сергеев, и посмотрел на нее как на умирающую морскую свинку, – А в следующий раз ты кому позвонишь?
Валя решила не отвечать, набрала алюминиевой ложкой желтоватых картофельных ломтиков и засунула в рот. Принялась растирать их языком о небо. Так было почти не больно. Но когда попадались кусочки лука, становилось противно.
– Ты всегда так завтракаешь? – неприязненно спросила она.
– Нет, обычно я просто выпиваю чай, – сказал Сергеев, – А картошка специально для тебя. Мама пожарила.
– Я польщена. – Валя отпила из кружки, горло тоже болело, – А что ты сказал маме?
– Что тебя изнасиловали.
Валя сглотнула. Вокруг была странная пустота. Тесные стены хрущовки должны были порождать клаустрофобию, но они казались ненастоящими. И Валина жизненная сила будто утекала в никуда сквозь старый бетон. И возникало ощущение огромного холодного пространства вокруг, в котором Валя была одинокой, беззащитной и ничего не значащей.
– Что это за чай? – спросила она тихо.
– Принцесса Гита, – ответил Сергеев, – В гранулах.
В квартире плохо пахло. Какой-то прелой бумагой, жареным луком, пылью и дешевым приторным освежителем из туалета. Убирались тут, как поняла Валя, редко. Мама Нина Ивановна работала на кондитерской фабрике, уходила на смену в пять утра и возвращалась днем, уставшая. Ложилась спать. Вечером она что-нибудь готовила на доисторической плите со странным названием "Лысьва", эмаль которой пожелтела, а окошко духовки было затянуто желто-коричневым слоем горелого жира. Рядом с печкой тарахтел холодильник "Юрюзань" (что за названия?). Его дверца плохо закрывалась, и ее приходилось подпинывать ногой.
Еще по квартире бродил неопрятный серый кот. Он по ночам пропадал на улице и возвращался только утром, принося на шерсти пятна мазута и запах помойки. Кота звали Васькой.
Первые пару дней Валя ничего не делала, просто валялась на кровати. Потом, когда книжная полка надоела ей своей неопрятностью, она сняла с нее все книги, протерла собственным платочком и расставила снова, стараясь соблюсти гармонию цвета и размера.
Сергеев ходил в школу. Когда он приходил домой, Валя спрашивала его: "Что нового?" Он улыбался и говорил: "Ничего".
Валя не понимала, как это – ничего. В школе ведь постоянно что-то происходило. Кто-то получал двойки, кому-то доставалось самое сложное задание, у кого-то бежала стрелка по колготкам или размазывалась тушь. Но Сергеев говорил: "Ничего".
В тот вечер, когда он привез к себе Валю, он позвонил Василию Петровичу. Пришлось долго искать номер в потрепанной телефонной книге. Один раз он попал не туда.
Он представился и объяснил, что только что привез Валю и что, видимо, ее кто-то избил и, может быть, изнасиловал. Василий Петрович спросил, хочет ли Валя домой. Сергеев сказал, что она боится возвращаться домой. Василий Петрович помолчал несколько секунд, потом поинтересовался состоянием Валиного здоровья. Узнав, что это всего лишь ушибы, он будто бы повеселел.
– Ты правильный мальчик, – сказал он Сергееву, – Спасибо. Пусть она поживет у тебя две недели. Пусть думает, будто ты сказал мне, что она решила жить с тобой. В школу пусть не ходит. Девочка умная, потом наверстает.
Василий Петрович помолчал еще несколько секунд и спросил:
– Вы давно дружите?
– Мы вообще не дружим, – ответил Сергеев.
– Тем лучше, – сказал Василий Петрович, – Неожиданностей я не люблю. Ты меня понимаешь?
– Да. – сказал Сергеев, – Я ей не нравлюсь.
– Замечательно, – сказал Василий Петрович, – Просто замечательно.
На третий день Валя чувствовала тоску только когда гляделась в зеркало. Отеки на лице прошли, а синяки под глазами стали желто-сине-зелеными. Она разглядывала их, и в голову приходило словосочетание "очковая змея".
Она носила выцветший халатик Нины Ивановны. А волосы стягивала в обычный "хвостик". Для этого она приспособила найденную в квартире черную резиночку.
Просыпалась она, когда за Сергеевым захлопывалась дверь. В глаза врывалось утреннее солнце. И Валя понимала, что все будет хорошо.
Иногда она вспоминала дядю Сережу, со смесью омерзения и непонимания.
Ей хотелось, чтобы поскорее прошли синяки, и можно было вернуться домой. Она считала, что ей очень повезло. Ведь никто не узнает, что произошло. Мама и Василий Петрович думают, будто она решила жить с Сергеевым. Странно, конечно, что мама так просто с этим смирилась. Видимо Василий Петрович настоял. Хороший мужик.
Днем Валя смотрела телевизор "Рубин" (цвета на экране были блеклыми, преобладал красный) или читала книжки. А ночью, засыпая, представляла, как бешено Сергеев ее хочет. Такие мысли были очень приятны.
Сергеев – очень робкий и стеснительный.
Две недели пролетели быстро. Синяки прошли, и сама боль забылась. Она вспоминалась теперь лишь посредством определенных умственных усилий. И, рисуя своими воспоминаниями картину прошлого, Валя могла сказать себе: да, было больно. Но это были всего лишь слова.
К словам примешивался страх. Его оставалось совсем немного, и было ясно, что скоро он пройдет совсем.
Валя соскучилась по дому. По маме. И даже немного по Алевтине Андреевне и Василию Петровичу. Еще она очень хотела есть нормальную еду. Жареная картошка казалась уже совсем безвкусной. А дешевая вареная колбаса, которую здесь выдавали как пайку хлеба в блокадном городе, вызывала отвращение своей бледностью и запахом сои.
Валя хотела похвастаться перед мамой, что научилась готовить суп. И ей не терпелось сварить его из самых лучших продуктов, а не из вялой картошки и кусков мясной обрези с рынка. Хотя она понимала, что в этой квартире ей достается самое лучшее. И даже кусок колбасы за ужином был у нее немного больше, чем у них.
Нина Ивановна предпринимала несмелые попытки сблизить Валю с сыном. Рассказывала, что хорошо ходить вдвоем в кино или просто гулять. И даже предлагала выделить немного денег из скудного семейного бюджета.
Валя несколько раз слышала, как Нина Ивановна шепотом говорила сыну, что ей, Вале, скучно, и что она видит какая Валя хорошая девочка и надо ее развлечь. Сергеев всякий раз громко хмыкал. И Валя представляла, как он раздраженно взмахивает рукой, отворачиваясь от матери.
Валя сдержанно и довольно улыбалась. Ей нравилось, как Сергеев смущается. Но ее и саму уже начинало немного беспокоить, что он не оказывает ей знаков внимания как женщине. Однажды она даже спросила у Нины Ивановны, была ли у Пети когда-нибудь девушка. Нина Ивановна восприняла это как несомненное проявление интереса и рассказала, какой у нее хороший сын. Промолчав о том, что и сама давно переживает из-за странной холодности сына. Она растила его одна, и не помнила, чтобы он когда-нибудь заговорил с ней о том, что бывает между мужчиной и женщиной. А когда она сама, корявя от смущения речь, пыталась завести беседу на скользкую тему, он лишь хмыкал и отмахивался, как от мухи. Она не могла понять, чем живет ее сын. Ей казалось, что в его возрасте положено жить влечением.
Валя пыталась ловить взгляд Сергеева, когда они ужинали в тесной кухне, сидя друг против друга за маленьким шатким столом. За стеной вода била грохочущей струей в соседскую раковину, звенела посуда, и монотонно бубнил телевизор. Иногда раздавались живые человеческие голоса, говорящие что-то бессмысленное.
Сергеев не отводил взгляда. Он будто смотрел сквозь Валю, отстраненно и внимательно. И ей хотелось обернуться, чтобы увидеть, на что он смотрит сквозь ее голову. Его глаза всегда казались немного сонными и усталыми. Но Валя понимала, что это маска.
Однажды он посмотрел на нее совсем не так. Когда она чистила картошку, нагнувшись с табуретки вниз, к облупленной эмалированной чашке, куда кривыми грязными спиральками падала из-под ножа картофельная кожура. Она сразу даже не поняла, что за ощущение вдруг прошло волной по ее коже. Недоуменно подняв голову, она заметила его взгляд. Он стоял, опираясь сцепленными за спиной руками о подоконник, и смотрел в вырез ее халата. Ее губы поплыли в дурацкой усмешке, ей захотелось отвернуться, но она сдержалась. И продолжила все так же чистить картошку, думая о том, что у халата нет верхней пуговицы и, когда она нагибается над чашкой, кухонная лампочка высвечивает ее под халатом от шеи до живота. Впрочем, ощущение больше не повторялось. Он больше не смотрел.
Василий Петрович приехал за ней на черном лоснящемся BMW. Валя переоделась в свою прежнюю одежду, чистую и не напоминающую ни о чем. Потом вышла из комнаты, где переодевалась, подошла к стоящему у входной двери Сергееву, легко приникла к нему телом и поцеловала в мягкие губы. Он ответил на поцелуй неожиданно уверенно. Она обняла его, ей хотелось еще. Но он отстранился и сказал:
– Извини, но ты сама знаешь, что это была игра.
– Можно я тебе позвоню? – спросила Валя.
– Я уже разобрался в этой теме по математике. Но если случится что-нибудь плохое, звони.
– Вот еще…
Валя вышла из подъезда. На скамейке у крыльца сидели трое парней в спортивных штанах и старых кожаных куртках. Валя подошла к машине, изящно открыла дверцу, красиво села на сиденье.
– Здравствуй, Валя, – сказал Василий Петрович.
Валя промолчала.
По дороге Василий Петрович рассказывал, что мама действительно думает, что Валя жила с Сергеевым. А он, Василий Петрович, все знает. Валя совершила недопустимую глупость, но по молодости лет ей это прощается. Хотя кто он такой, чтобы прощать ее или не прощать. Он всего лишь человек, который ее содержит, и от которого будет зависеть ее поступление в университет, карьера и большая часть дальнейшей жизни. Понимаешь, Валя?
Валя чувствовала, что понимает.
Сергеев закрыл за Валей дверь, пошел на кухню, воткнул в розетку шнур старого, блестящего латунными боками, электрочайника и сел за стол. Было слышно, как за окном прошуршала шинами машина. Иномарка. У отечественных машин слышится шум мотора, а не шинное удовлетворенное шуршание.
Чайник стал издавать чуть слышный ноющий звук. Сергеев встал, достал из шкафчика кружку, на глазированном боку которой было написано "I tea". Между двумя нерусскими словами помещалось свекольное сердце, означающее слово "Любовь". Еще он достал из того же шкафчика картонную пачку, цвета прелой моркови. Насыпал из нее в кружку гранулированного чая. Больше всего чай напоминал мышиный помет. Глубоко осознавая этот факт, Сергеев налил в кружку кипятка и стал наблюдать, как темнеет настой.
Чай пах ничем. Не в том смысле, что ничем не пах, а именно пах ничем. На вкус был тоже – ничто. Разве, немного отдавал половой тряпкой.
Сергеев пил мутноватую, негорькую, но вяжущую во рту жидкость и пытался представить, как пахнет настоящий мышиный помет.
Внутри Сергеева, по мере опустошения кружки, формировалась странная меланхолия. Будто отсутствие вкуса и запаха выпиваемой жидкости превращалось внутри в чистое отсутствие. Отсутствие, ощущаемое всем телом. Будто желудок не наполнялся, а исчезал, и растворял в ничто все другие внутренности.
Сергеев рассматривал женский профиль на пачке чая перед собой. Было написано, что это принцесса.
Сергеев думал о недавнем поцелуе. О физических взаимоотношениях полов.
Валя очень обрадовалась возвращению домой. У нее снова была своя комната, и своя ванная, и вкусная еда в холодильнике, кот Мурзик, компьютер и фарфоровые гусята.
В своей комнате она первым делом легла на кровать и стала подбрасывать вверх подушку. Потом пошла в ванную, набрала полную ванну воды, насыпала туда ароматических солей, добавила пены и долго сидела, голая, среди мокрых горячих запахов тропических растений.
Вечером пришла мама. От нее пахло новыми духами и немного коньяком, она была в гостях. Она обняла и поцеловала дочку. Валя улыбалась, но ей было немного страшно. Потому что предстояло объяснение.
Перед ужином они собрались втроем в кабинете Василия Петровича. Он рассказал Валиной маме, что ее дочка действительно сделала серьезную ошибку, но ругать ее за это не стоит, потому что она все осознала и поняла, что была не права.
– Но, – сказала мама, – Петя мне кажется, все-таки, неплохим парнем… Может быть, Валя продолжит отношения с ним, потому что, конечно, совместная жизнь в таком возрасте и таких условиях… Но это не означает…
– Да, – ответил Василий Петрович, – Вале больше не нравится этот мальчик. Валя решила полностью посвятить себя учебе. Она понимает, что это важнее.
– Да, – ответила Валя.
Она даже немного развеселилась, когда представила, что не будет больше делать вид, что дружит с Сергеевым и садиться за его парту. Сергеев поймет, как много потерял.
На ужин была фаршированная грибами и гречневой кашей курица. А потом, поедая розовое клубничное мороженое из сливочно-белой фарфоровой чашечки, Валя решила как-нибудь похвастаться, что умеет варить суп.
Учитель Вотанен очень обрадовался появлению Вали в классе. Он протяжно улыбнулся и сказал, со сладостью в голосе:
– С выздоровлением, Валя.
Валя ответила:
– Ага…
Она посмотрела ему в глаза. И потом, на протяжении урока, они еще много раз смотрели друг другу в глаза. Учитель был одет в тот день в синюю рубашку, темно-зеленую вязаную жилетку и великолепные черные брюки, которые так замечательно смотрелись на его стройных ногах. Галстука он не носил принципиально. И даже наоборот – всегда расстегивал верхнюю пуговицу рубашки, чтобы выглядеть проще и естественнее. Шея у него была чистая и тоже красивая.
А когда он, стоя перед классом, поворачивался к доске, чтобы ткнуть указкой в какую-нибудь схему или написать условия задачи, он думал, что некоторые девушки, наверняка, разглядывают его задницу. Потому что он гордился даже своей задницей. И, как ни странно, совершенно обоснованно – она действительно многим нравилась.
На уроках математики Сергеев по-прежнему сидел на задней парте. Он соврал Вале, что разобрался в теме. Он, как всегда, с ошибками решал уравнения, и отметки его снова стали плохими.
Валя иногда проводила взглядом по его слегка неопрятной фигуре и, почему-то, старалась поскорее перестать на него смотреть. Она чувствовала себя обиженной Сергеевым. А так как терпеть обиду от столь невзрачного существа было для нее оскорбительно, она старалась убедить себя, что никакой обиды нет и что он ей просто неприятен. Как всегда.
Сергеев смотрел на Валину спину и затылок. И по повороту головы угадывал моменты, когда она переглядывалась с учителем на уроках физики. Ему хотелось ударить учителя кулаком в чистое красивое лицо. И он не мог объяснить себе причину этого желания. В результате длительных периодов самокопания, когда уравнения не решались, а делать все равно было нечего, он пришел к выводу, что просто очень не любит, когда учитель ТАК смотрит на учениц.
Мысль о ревности приходила к нему в голову, но он не нашел для нее оснований. Поэтому отверг раз и навсегда.
Учитель Александр Александрович Вотанен очень хотел ученицу Валю Протасову. Он отдавал себе полный отчет в незаконности такого желания и в его вероятной наказуемости, в случае осуществления. Поэтому он не предпринимал активных шагов для достижения цели. Но отказать себе в маленьком удовольствии игры в полунамеки он не мог. В конце концов, от этого, ведь, никому не становилось хуже. Опасные игры доставляют столько удовольствия. Удовольствия так мало в жизни учителя физики. И жизнь его безопасна.
Постепенно, недели через три-четыре, к Вале пришло понимание, что ничего не изменилось. Она все также вела правильную жизнь, получала хорошие отметки, переглядывалась с Вотаненом (разве что чуть интенсивнее), ходила в гости к подружке, правда уже не к Свете, а к другой, но особой разницы она и сама не замечала. Изредка она встречалась с Пашей и терпела его нудные разговоры во время совместных прогулок и его глупейшую манеру целоваться и лапаться в темноте кинозала. Впрочем, в постели Паша был весьма неплох, и после занятий сексом любил гладить ее по спине, что было очень приятно.
Все новое, что входило в ее жизнь, было давно запланированным и ожидаемым и поэтому не казалось таким уж новым. Размышления о платье для выпускного вечера, подготовка к экзаменам, и даже разговоры об автомобиле, который, может быть, ей подарят на восемнадцатилетие. Валя подозревала, что это будет мамин желтенький "Рено", потому что последнее время маме нравился голубой цвет.
Валя ощущала свою жизнь очень уютной, теплой, полной приятных мелочей и смысла. Некоторое беспокойство ей доставляли только три вещи. Воспоминания о дяде Сереже – в них мешалась жалость об утраченном удовольствии и злость. Сергеев, который будто и не думал ее замечать, а она искренне старалась не замечать его незамечания. И Алевтина Андреевна. Валя по-прежнему стеснялась и боялась ее, и ей все так же казалось, что при уборке в ее комнате может быть найдено что-то предосудительное, за что будет стыдно.
Валя сдала все экзамены на "отлично". И на выпускном вечере, одновременно с двумя одноклассницами, опустила в свой бокал с шампанским маленький кружок тускло-желтого металла. Пузырьки углекислоты пробегали по его холодной поверхности и выскакивали над краем бокала едва заметными сладкими брызгами. Валя звонко "чокнулась" с медалистками и, не отрываясь, выпила шампанское.
Допивая последние капли, она запрокинула голову, и медаль стукнула о ее зубы. У Вали было ощущение, что она рождается заново, для жизни, которая будет еще светлее и радостнее, чем все, что она знала прежде.
На Вале было красивое бледно-розовое длинное платье с открытой спиной, и за ее прическу мама заплатила мастеру почти двести долларов. Вале казалось, что она – самая красивая девушка в мире. И, наверное, так оно и было. Ведь именно так думала, глядя на нее, мама Сергеева, Нина Ивановна. Она была одета в желто-серый, лучший свой брючный костюм, который уже семь лет одевала по большим праздникам, и который отстал от моды лет на четырнадцать. Ей болезненно хотелось видеть своего сына рядом с этой девочкой. Безошибочным женским чутьем она ощущала, что ее сын нравится Вале. И когда родители учеников скидывались деньгами на аренду ресторана, она отдавала почти непосильную для нее сумму с радостью, потому что представляла его и ее вместе, в красивой одежде. Но Сергеев отирался с несколькими мальчишками в самом темном углу зала. А Валя всегда находилась в центре и даже танцевала с молодым хорошо одетым учителем. И Валина мама, в простом, но безумно дорогом платье (так что при взгляде на него слышалось треньканье кассового аппарата), сидела в изящной позе, как не умела сидеть Нина Ивановна, и довольно улыбалась на свою дочь.
– Мне нельзя звонить, – говорила Валя слегка пьяному, но все равно стройному и красивому, Александру Вотанену, – Лучше я вам сама позвоню.
– Мы на вы? – удивлялся Вотанен.
– Ну, вы же учитель, – смущалась Валя.
– Вчера был, – улыбался радостно Вотанен, – А сегодня мы равны. Говори мне "ты". Говори мне "Саша".
– Я так сразу не могу, я потом… – оправдывалась Валя.
– Валя, – говорил Вотанен, – У тебя глаза светятся.
– Что, как мобильник? – неуклюже кокетничала Валя.
– Нет, – серьезно отвешивал комплимент Вотанен, – Как звездочки.