На студии "Коламбиа пикчерз" подтвердили: переговоры с Гектором и Блаустайном велись, в контракте речь шла о трех игровых комедиях, в том числе "Точка, тире". До подписания дело не дошло, но, по словам пресс-атташе, условия должны были быть урегулированы сторонами к обоюдному удовлетворению, после чего студия надеялась принять Гектора в семью. Комментарии Блаустайна и заявление студии опровергали точку зрения, что карьера Гектора закончилась – именно на этом как на возможном мотиве самоубийства настаивали некоторые таблоиды. Однако факты говорили о другом: перспективы Гектора вовсе не были такими мрачными. Как написала 18 февраля 1929 года "Лос-Анджелес рекорд", развал на студии "Калейдоскоп" не сокрушил его духа, и, так как он не оставил ни письма, ни предсмертной записки, что говорило бы в пользу утверждений о его добровольном уходе из жизни, версия о самоубийстве постепенно уступила место самым невероятным предположениям и сумасшедшим теориям: похищения с непредсказуемым финалом, нелепые аварии, паранормальные явления. Тем временем полиция, отрабатывавшая связку с Хантом, зашла в тупик, и хотя утверждалось, что есть несколько перспективных зацепок ("Лос-Анджелес дейли ньюс", 7 марта, 1929), новых подозреваемых в деле так и не появилось. Если Гектора убили, предъявить обвинения было некому за недостатком улик. Если он покончил с собой – мотив был абсолютно непонятен. По мнению некоторых циников, его исчезновение было обычным рекламным трюком, дешевым спектаклем Гарри Кона и студии "Коламбиа", рассчитанным на то, чтобы привлечь внимание к их новой звезде, и в любой день можно было ожидать его чудесного возвращения. Мысль с вывертом, хотя и не лишенная здравого смысла; но так как шли дни, а Гектор все не возвращался, эта теория оказалась ничем не лучше прочих. У каждого была своя точка зрения по поводу случившегося, но на самом деле никто ничего не знал. А если кто-то и знал, то помалкивал. В течение полутора месяцев эта история не сходила с первых полос газет, а затем интерес к ней стал угасать. За отсутствием новых открытий и новых зацепок пресса переключилась на другие темы. В конце весны "Лос-Анджелес икзэминер" напечатала первую из целой серии заметок, которые появлялись с перерывами в течение двух лет. Все они сводились к тому, что нашего героя якобы видели в самых отдаленных и неожиданных местах – так называемые явления Гектора, – но это все были такие бирюльки, маленькие курьезы, печатавшиеся после гороскопов и дававшие хороший повод позубоскалить голливудским сплетникам. Гектор – профсоюзный лидер в Ютике, Нью-Йорк. Гектор в пампасах со своим передвижным цирком. Гектор в трущобах. В марте тридцать третьего Рэндалл Симмс, тот самый, что за пять лет до этого делал с ним интервью для "Пикчергоуэра", опубликовал статью в воскресном приложении к "Херальд экспресс" под заголовком "Что произошло с Гектором Манном?" Читателям была обещана новая информация, но, кроме намеков на безнадежный и за путанный любовный треугольник, в который не то был, не то не был вовлечен Гектор, это были, в сущности, перепевы фантазий авторов местных газет за двадцать девятый год. Похожая статейка за подписью Дабни Стрейхорна появилась в сорок первом в одном из номеров "Кольерса". А в пятьдесят седьмом некто Фрэнк С. Клеболд в бульварной книжонке "Голливудские скандалы и загадки" посвятил исчезновению Гектора короткую главу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась почти полным плагиатом статьи упомянутого Стрейхорна. Если и существовали другие публикации на эту тему, мне они были не известны. В моем распоряжении был только собственный архив, так что на этом мои открытия закончились.
Глава 4
Прошло две недели, а Фрида Спеллинг все не откликалась. Я ожидал звонков среди ночи, срочных писем, телеграмм, факсов, отчаянных просьб поспешить к постели умирающего, но после четырнадцати дней молчания я поставил на ней крест. Во мне снова заговорил скептик, и я, пусть не сразу, вернулся к исходным позициям. Коробка была водворена обратно в чулан. Еще неделю с лишним я повалял дурака, а затем открыл своего Шатобриана и заработал с удвоенной силой. Почти на месяц меня отвлекли от дела, и хотя остался привкус горечи и досады, я сумел выкинуть эту Тьерра-дель-Суэньо из головы. Гектор еще раз умер. Он умер в 1929 году, а позавчера окончательно. Какая из этих смертей была реальной, не имело значения. Он покинул этот мир, и мои шансы увидеть его свелись к нулю.
Я снова ушел в себя. Погода менялась туда-сюда. День или два ослепительного солнца, потом устрашающая гроза; ливневые дожди, и вновь синее безоблачное небо; сильные порывы ветра, и вдруг полный штиль; то тепло, то холодно; то туман, то ясно. На моей горе всегда было градусов на пять прохладнее, чем в городе, но иногда я ходил в одних шортах и футболке. А бывали дни, когда я разжигал камин и кутался в три свитера. Наступил июль. Я уже десять дней трудился, не сбавляя оборотов, втягиваясь в привычный ритм, настраиваясь на решительный, как мне казалось, штурм. Сразу после праздничного уик-энда я закончил свой рабочий день пораньше и поехал в Брэттлборо за продуктами. Управился я минут за сорок и, загрузив пакеты в кабину, решил, что спешить мне некуда и можно сходить в кино. Этот порыв или, если хотите, каприз появился у меня вдруг, ни с того ни с сего, пока я стоял в зоне парковки, щурясь на обжигающее послеполуденное солнце и обливаясь потом. Свою рабочую норму я сделал, можно было и поменять планы – зачем торопиться домой без особой необходимости? Я подъехал к кинотеатру "Лэтчис" на Мэйн-стрит как раз к началу шестичасового сеанса. Купил колы и попкорна, сел в середине последнего ряда и приготовился смотреть очередную серию "Назад в будущее". Фильм оказался восхитительно глупым. Когда он закончился, я решил продлить удовольствие и поужинать в корейском ресторанчике через дорогу. Однажды я там уже был. По вермонтским понятиям готовили там вполне прилично.
После двух часов в темноте кинозала я вышел на улицу и увидел, что погода резко переменилась: небо заволокли тучи, ветер усилился, температура упала ниже 60 градусов. Было еще довольно рано. После такого пронзительно яркого дня я ожидал выйти еще засветло, однако солнце исчезло задолго до заката, и неожиданно наступил промозглый холодный вечер. Пока пересекал улицу, я успел промокнуть. В ресторане я занял столик возле окна и, заказав еду, стал смотреть, как гроза набирает силу. Ветер поднял с земли бумажный пакет и швырнул в витрину магазина "Дядя Сэм для армии и флота"; пустая банка из-под содовой загрохотала по улице в сторону реки; дождь прошелся автоматной очередью по тротуару. Я начал с кимчи. После нее во рту все горело, и приходилось тушить пожар пивом. Затем я перешел к основному блюду, когда надо макать мясо в острый соус, и это потребовало дополнительных пивных ресурсов. Я выпил всего три или четыре бутылки, но когда пришло время расплатиться, я почувствовал, что перебрал. Пожалуй, я был достаточно трезв, чтобы пройти по прямой линии или внятно проанализировать свой перевод, но, вероятно, не настолько трезв, чтобы сесть за руль.
Хотя, если говорить о случившемся, дело не столько в пиве, сколько в других факторах. Конечно, рефлексы у меня были немного заторможенными, но если из уравнения изъять пиво, вряд ли результат получился бы иным. К тому времени, когда я вышел из ресторана, уже лило как из ведра, и, пока я пробежал несколько сот метров до муниципальной автостоянки, я успел вымокнуть до нитки. Потом я никак не мог вытащить ключи из слипшегося кармана, а когда мне это удалось, я тут же уронил их в лужу. Сидя на корточках, я долго нашаривал их в темноте, когда же наконец залез в кабину, я был похож на человека, который принял душ, не раздеваясь. В общем, тут и пиво, и мокрая одежда, и вода, заливающая глаза. Приходилось поминутно снимать с руля одну руку, чтобы смахнуть капли, попеременно протирать то глаза, то запотевшее лобовое стекло; добавьте сюда плохой стеклообогреватель и неисправные "дворники" (а когда они бывают исправными?), и станет ясно, что эта комбинация отвлекала от дороги и не сулила ничего хорошего.
Самое смешное, я это осознавал. Хоть я и дрожал как цуцик, мечтая поскорей переодеться во все сухое, тем не менее я старался ехать медленно. Наверно, это меня спасло, но это же, с другой стороны, и привело к аварии. Если бы я ехал быстрее, я был бы бдительнее, живее реагировал на все превратности дороги, а так через какое-то время я начал думать совсем о другом. Я погрузился в тягучие и бесцельные мысли, каким мы обычно предаемся в машине наедине с собой. В данном случае, если память мне не изменяет, я вел подсчет самых что ни на есть рутинных вещей нашей повседневной жизни. Сколько раз за последние сорок лет я завязывал шнурки на ботинках? Сколько дверей открыл и закрыл? Как часто я чихал? Сколько часов потратил в поисках потерянных предметов? Сколько раз ушиб палец на ноге, или стукнулся лбом, или сморгнул попавшую в глаз ресницу? Это упражнение отвлекало меня от неприятных ощущений, и по мере продвижения в кромешной тьме мой список пополнялся. Проехав миль двадцать, на открытом участке дороги между городками Т*** и Западный Т***, всего в каких-то трех милях от поворота на грунтовку, что вела наверх к моему дому, я увидел в свете фар горящие глаза. Через секунду я разглядел собаку. Между нами было метров двадцать-тридцать. Мокрая, взъерошенная, она трусила мне навстречу не пообочине, как это обычно делают потерявшиеся собаки, а по центру, даже несколько левее, то бишь аккурат по моей полосе. Я крутанул руль, чтобы не сбить ее, и одновременно нажал на тормоз. Ну да, погорячился, но это я сообразил уже потом, и, поскольку асфальт был как маслом намазанный, резина подвела. Мой грузовик пошел юзом, пересек разделительную линию, и, прежде чем я успел вывернуть руль в обратную сторону, машина врезалась в придорожный столб.
Я был пристегнут, но сила удара бросила меня на руль, и я почувствовал боль в левой руке; мало того, все продукты вылетели, как из катапульты, и банка томатного сока шандарахнула меня в подбородок. Нижняя челюсть, казалось, разламывалась, сильно дергало в предплечье, но пальцы шевелились и рот открывался, из чего я заключил, что кости целы. Я должен был бы испытать облегчение, порадоваться, что так легко отделался, но я был не в том состоянии, чтобы благодарить звезды и прикидывать, чем это могло бы для меня обернуться. Все одно плохо, к тому же я был зол на себя за то, что разбил грузовик. Одна фара вдребезги, крыло помято, передний бампер продавлен. Правда, мотор продолжал работать, но подать назад не получилось – передние колеса увязли. Минут двадцать пришлось орудовать лопатой в грязной жиже под проливным дождем, и когда наконец удалось выбраться из канавы, я до того измучился и продрог, что на бардак в кабине просто махнул рукой. Снова ощутив под собой асфальтовую дорогу, я без промедления двинулся дальше. Уже дома обнаружил я у себя за шиворотом пакетик замороженного горошка.
К дому я подъехал в двенадцатом часу ночи, дрожащий, издерганный болью и злой как черт.
Есть такая присказка – всегда надо ждать неожиданностей, но после того как одна уже случилась, меньше всего ждешь новой каверзы. Моя бдительность притупилась. Когда я вылез из кабины, мысли продолжали вертеться вокруг собаки, придорожного столба и всех деталей аварии, и я не заметил машины слева от дома. Она не попала в полосу света, а когда я заглушил мотор и выключил фару с подфарниками, все погрузилось в темноту. К тому времени дождь пошел на убыль. Дом сразу пропал из виду. Полагая, что вернусь засветло, я не зажег лампочку на крыльце. Черное небо. Черная земля. Я двинулся к дому по памяти, наугад, не видя ни зги. В наших краях, на юге Вермонта, многие оставляли входную дверь незапертой, но я к их числу не относился. Всякий раз, даже уходя на пять минут, я запирал дверь со всей тщательностью. Это был ритуал упрямства, который я не собирался нарушать. Только сейчас, второй раз за вечер тупо возясь с ключами, я оценил всю нелепость своих предосторожностей. Я сам устроил себе веселую жизнь. Я держал связку из шести ключей, и какой из них был мне нужен, оставалось только гадать. Я вслепую гладил дверь в поисках замка. Найдя его, я начал тыкать первым попавшимся ключом в замочную скважину. Ключ вошел наполовину и застрял. Ага, нужен другой, но сначала надо было вытащить этот. Легко сказать. Я дергал его и так и сяк. Когда же осталось сделать последнее маленькое усилие, он вдруг сам выскочил из скважины, и вся связка вырвалась из рук. Ключи брякнули о деревянные ступени и канули в ночи. Мое путешествие закончилось тем же, с чего началось: я опустился на четвереньки и, тихо чертыхаясь, стал искать в темноте ключи, которые играли со мной в прятки.
Не прошло и нескольких секунд, как во дворе вспыхнул свет. Я инстинктивно повернул голову, и, прежде чем успеть испугаться и вообще что-либо понять, я увидел машину, непонятно почему находившуюся в моих частных владениях, и выходившую из нее женщину. Она раскрыла большой красный зонт и захлопнула дверцу, так что свет сразу погас. Вам помочь? спросила она. Я принял вертикальное положение, и тут меня ослепил другой свет. Женщина направила мне в лицо луч фонарика.
Кто вы, блин, такая? вырвалось у меня.
Мы не знакомы, отвечала она, но вы знаете человека, который меня прислал.
Не морочьте мне голову. Говорите, кто вы, или я звоню в полицию.
Меня зовут Альма Грюнд. Я жду вас здесь больше пяти часов, мистер Зиммер. Мне надо с вами поговорить.
И кто же вас прислал?
Фрида Спеллинг. Гектор очень плох Она просила меня сказать вам, что счет идет на дни.
С помощью ее фонарика мы нашли ключи. Я открыл дверь и зажег свет в гостиной. Альма Грюнд вошла следом – маленькая женщина, от двадцати пяти до тридцати, синяя шелковая блузка и строгие серые брюки. Каштановые волосы средней длины, яркая помада, высокие каблуки, большая кожаная сумка через плечо. Когда на ее лицо упал свет, я заметил родимое пятно слева. Багровая метка величиной с кулак, вроде карты вымышленной страны, сплошное цветовое вкрапление в полщеки, от глаза до скулы. Волосы ее были подстрижены с таким расчетом, чтобы практически ничего не было видно, при этом она держала голову с наклоном вниз в довольно странном положении, не позволяя прядке откачнуться в сторону, – но, похоже, не всегда это срабатывало. Жест был, надо полагать, рефлекторный, осознанная, годами отработанная привычка, и это придавало ей некоторую неуклюжесть и ранимость – такая застенчивая девушка, глядящая в пол, чтобы не встречаться с вами взглядом.
В любое другое время я бы, наверно, поговорил с ней, но не в этот вечер. Я был раздосадован случившимся, совершенно выбит из колеи. Единственное, чего мне хотелось, это содрать с себя все мокрое, принять горячую ванну и завалиться спать. Я успел закрыть дверь после того, как включил в гостиной свет. Теперь я снова открыл ее и вежливо попросил гостью покинуть мой дом.
Дайте мне пять минут, и я вам все объясню.
Я не люблю, когда люди являются непрошеными в мои владения, сказал я А еще я не люблю, когда на меня выскакивают среди ночи. Вы хотите, чтобы я вас вытолкал силой?
Она подняла на меня глаза, удивленная моей горячностью, испуганная скрытой яростью, прозвучавшей в моем голосе Я думала, вы хотите увидеть Гектора, сказала она и с этими словами сделала несколько шагов подальше от двери на тот случай, если бы я решил осуществить свою угрозу. После чего снова повернулась ко мне, но уже правым профилем. Так она выглядела иначе: правильный овал лица, гладкая кожа. Вовсе не дурнушка; даже, можно сказать, хорошенькая. Подвижный нервный ум, читавшийся в ее синих глазах, чем-то напомнил мне Хелен.
Фрида Спеллинг меня больше не интересует, сказал я. Слишком долго она заставила меня ждать, слишком много сил у меня ушло на все переживания. На этот крючок я уже не попадусь. Слишком большие надежды, слишком сильное разочарование. На второй заход меня не хватит. Так что тема закрыта.
Прежде чем она успела вставить слово, я закончил свою воинственную тираду последним залпом: я иду принимать ванну. Когда я выйду, надеюсь, вас здесь уже не будет. Не забудьте закрыть за собой дверь.
Не оборачиваясь, я направился к лестнице, показывая гостье, что я ее игнорирую и вообще умываю руки. Я поднимался по ступенькам, когда сзади раздался голос: Вы написали блестящую книгу, мистер Зиммер. Вы имеете право знать, как все было на самом деле. И мне нужна ваша помощь. Если вы откажетесь меня выслушать, произойдет что-то ужасное. Пять минут, больше я не прошу.
Все это звучало весьма мелодраматично, но я не собирался поддаваться на ее мольбы. Дойдя до верхней площадки, я обернулся и сказал: Я не дам вам и пяти секунд. Если вам надо поговорить со мной, позвоните завтра. А еще лучше, напишите. Телефон – это не моя стихия. С этими словами, не дожидаясь ее реакции, я ушел в ванную и запер за собой дверь.
Я отмокал в ванной минут пятнадцать или двадцать. Добавьте сюда время на то, чтобы не спеша вытереться, внимательно изучить в зеркале пострадавший подбородок, переодеться во все сухое, и получится, что я пробыл наверху около получаса. Я никуда не торопился, зная, что застану ее на месте, и настроение мое не улучшилось, я готов был взорваться от переполнявшей меня воинственности и враждебности. Я не чувствовал угрозы со стороны Альмы Грюнд, меня пугала собственная ярость. Я перестал себя понимать. После той дикой выходки на вечеринке у Теллефсонов прошлой весной я затаился, как зверь, и утратил навыки общения с незнакомыми людьми. Единственный, с кем я еще находил общий язык, был я сам – если считать меня живым человеком. Скорее я притворялся живым. Покойник, переводящий книгу другого покойника.