- Ну, этого товара у меня в избытке, - сказал Рассел. - Что можете сообщить о самих документах?
- Они собраны в папку под названием "Престиж", больше я ничего не могу вам сказать. И попрошу ни с кем не обсуждать эти сведения, они в высшей степени секретны.
- Слепые иногда обязаны быть и немыми, - сентенциозно провозгласил Рассел.
Он надел очки и только под защитой стекол открыл глаза.
- Вы... действительно стопроцентный слепец? - осторожно спросил Хаас.
- Не совсем. Если это может вас успокоить, я немного вижу. Различаю яркие пятна, свет. На оба моих глаза приходится около одной десятой диоптрии. Хватает как раз на то, чтобы отличить день от ночи. Но это отнюдь не мешает мне работать.
- Просто поразительно.
- Да я и сам удивляюсь. Думаю, остальные чувства с лихвой компенсируют отсутствие зрения. Я воспринимаю все, что происходит вокруг, но просто другими способами. Не подходите ко мне! - внезапно воскликнул Рассел, простерев перед собой левую руку.
- Но... я сижу на месте, - удивился Хаас.
Рассел пошарил пальцами в воздухе и неохотно опустил руку.
- Я ощутил некое повышение температуры с той стороны, - пояснил он. - Вот таким-то образом я и улавливаю приближение людей.
- На сей раз вы ошиблись, - ухмыльнулся Хаас.
- Да, это бывает довольно часто, - ответил Рассел.
Он поднял стекло своих часов и бегло провел пальцем по стрелкам.
- Мне пора. Свои расценки я сообщил вашему секретарю.
- Договорились, - сказал Хаас.
Он открыл было рот, собираясь что-то добавить, но тут же закрыл его, не издав ни звука. Рассел услышал легкое чмоканье и улыбнулся.
- Только не повторяйте мне, что вы сомневались, - сказал он, вставая. - Я вас хорошо понимаю. На вашем месте засомневался бы любой.
6
- Каждый вечер Форсайт играл на флейте, - рассказывал Поль, - на одной из тех гнусавых флейт, какие бывают у заклинателей змей. Вначале он играл для себя самого, рядом не было ни змей, ни публики. Однако потом Форсайт заметил, что Макгрегор не выносит звука этого инструмента, и, будучи... как бы это сказать... большим задирой, в конце концов стал играть только для того, чтобы раздражать Макгрегора.
Вера слушала.
- Макгрегор был похож... ну, скажем, на Гэри Купера, а Форсайт скорее на Франшо Тоуна. И вот однажды вечером, когда один из них донимал другого игрой на флейте, появилась настоящая змея.
Они сидели в баре близ Порт-де-ла-Виллет, рядом с кольцевым бульваром. Помещение было залито желтым светом, и все предметы, пожелтевшие в этом свете, отражались в окнах бара, за которыми виднелось шоссе, ведущее к Обервилье. В уголке у стены одинокий пожилой господин тихонько стучал на портативной пишущей машинке в сером пластиковом чехле; он печатал медленно, долго отыскивая нужную букву и старательно нацеливаясь на нее пальцем, как делают обычно полицейские в участке.
- Макгрегор сразу же увидел змею, но ничего не сказал. Змея, вернее всего кобра, привлеченная звуками флейты, подползала к Форсайту все ближе и ближе, а он ничего не замечал. Когда же он увидел кобру, она подобралась к нему слишком близко, чтобы можно было встать и убежать, и тут Макгрегор начал над ним потешаться. "Играйте, играйте, - сказал он, - теперь это в ваших интересах!" И Форсайт принялся изо всех сил дуть в свою флейту, стараясь зачаровать змею; это ему удалось, страшная кобра начала танцевать перед ним. "Продолжайте! - с хохотом приговаривал Макгрегор, - дуйте сильнее, для вас это вопрос жизни и смерти!" И тот играл из последних сил, надувая щеки, обливаясь потом и не отрывая взгляда от глаз рептилии.
Длинная стойка бара, украшенная разноцветной мозаикой и изогнутая плавным, без всяких углов, полукольцом, выступала из кафельной стены как морская волна, только гребень ее был стесан и обит медью, а пена извергалась из пивных кранов. Желающие сменить эту метафору, мысленно перейдя на иную высоту, могли сравнить эту стойку с каким-нибудь скалистым горным массивом герцинской или плиоценовой складчатости. Вера и Поль расположились вблизи изгибчатой стойки. На улице темнело. Хотя было еще довольно рано. Все еще стояла зима.
- В конце концов Макгрегору стало жаль Форсайта, и он убил змею, - заключил Поль. - Он выстрелил в нее. И прикончил, разумеется, с одной пули.
- Ну и?..
- Продолжение следует, - сказал он.
Они сидели лицом к лицу, разделенные лишь маленьким квадратным столиком (и ведь никуда не сбежишь, думал столик, эта парочка прямо-таки пригвоздила меня к полу своими локтями!). Они беседовали. Их слова сталкивались, их голоса вступали в схватку подобно гладиаторам: один вооруженный мечом, другой шлемом, один со щитом, другой с сеткой. В беседе участвовали главным образом губы и лицевые мускулы, руки же и плечи обеспечивали пунктуацию, иллюстрации и комментарии. В остальном их тела пребывали в покое, в относительной неподвижности, лишь иногда встряхиваясь, точно собака в конуре, скрещивая или распрямляя ноги, чтобы избавиться от мурашек (а Поль еще и от эрекции); на столе стояли два пустых стакана и два полных.
Они беседовали. Этот разговор напоминал встречу над бездной, хрупкое общение через бездонную пропасть, где их слова боязливо пробирались по шатким мосткам из полусгнивших лиан, протянутых между двумя краями обрыва и готовых лопнуть в любой момент; реплики медленно, по одной, двигались по этому опасному сооружению, иногда сцепляясь вместе подобно слипшимся кускам породы, погруженным в те маленькие вагончики, какие используют в шахтах и карьерах; таким образом, каждое слово таило в себе особый смысл (который можно было толковать и так, и эдак), или усталость, или уклончивость. Иногда какое-то слово срывалось и падало в пропасть.
Полю было тридцать пять лет. Он носил американский плащ и очки; он был довольно невозмутим и довольно высок; он жил один. Наконец-то он уговорил Веру встретиться с ним - один раз, потом второй, потом еще множество раз. Он упорно добивался этого. Он твердо решил соблазнить ее. Что было не очень сложно.
- У вас есть сигареты?
- Только крепкие, - ответил Поль, роясь в карманах.
- Нет, - сказала Вера, - хочу легкую. Слишком много слов и слишком мало легких сигарет. Увы, увы!
Он пошел за сигаретами к стойке.
- С фильтром? - спросила барменша.
- Без, - ответил Поль. И вернулся к столику. - Если бы я был музыкантом... - начал он.
Он сорвал с пачки целлофановую обертку и серебристую ленточку, вытащил на треть один из бумажных цилиндриков, протянул Вере и дал прикурить. Если бы он был музыкантом, он мог бы сейчас сказать, что в некоторые дни, с утра, у него исчезают партитуры и что в некоторые другие дни у него похищают инструмент. Но, увы, он не был музыкантом.
- И все-таки, - сказал он, - именно так это и происходит.
Один из посетителей включил музыкальный автомат.
- Вы, наверно, любите музыку, - предположил Поль.
- Нет, не очень-то, - ответила Вера, - она никогда не бывает достаточно быстрой, и у человека остается слишком много времени. Чтобы думать о других вещах.
- Ну разумеется, разумеется, - согласился Поль, - однако... И т. д. И т. д.
Вот так они и беседовали, слово за слово, целыми часами. К концу встречи они уже не знали, ни один из них не знал, говорят ли они вместе или каждый сам по себе, достигают ли согласия в единственном синкретичном слове или все еще противостоят друг другу, как ежедневно, поодиночке, противостояли окружающему миру, тому, что не сдается на милость слов, вынужденные непрерывно маневрировать в сражении, имея для этого весьма ненадежные средства, первое попавшееся оружие, сомнительные доспехи, вещи, с которыми не расставались лишь потому, что когда-то где-то сочли их полезными и сохранили на всякий случай поблизости, под рукой или даже на себе, в карманах одежды - если там еще оставалось свободное место.
7
Архитектура замка представляла собой хаотичное сборище стилей и материалов. Во-первых, этот замок совершенно не походил на замок. Своим названием он был обязан тому факту, что являлся единственным сооружением, пригодным для обитания, внушительным, надежным и вдобавок расположенным поодаль от берега, каковое местоположение сообщало ему видимость жилища знатного сеньора в глазах каждого из прибывающих сюда гостей. Он высился на восточной оконечности острова, уравновешенный с трех сторон света тремя другими постройками - военного образца и значительно меньших размеров, напоминавшими блокгаузы, ветхие, облупленные, исчерченные разноязыкими граффити и заваленные высохшими экскрементами.
Замок покоился на бетонных блоках, установленных на месте каких-то совсем уж древних развалин. Эти блоки сначала шли правильными плотными рядами вдоль всех четырех стен - явный признак того, что к строительству относились серьезно, по крайней мере на первой стадии, ибо чем выше, тем более неровно их укладывали, так что примерно на уровне второго этажа они и вовсе исчезали, словно остановленные невидимой силой в своем вертикальном порыве. Конструкцию укрепили, заполнив кирпичами проемы между блоками, поверх которых были возведены стены из небрежно ошкуренных древесных стволов и крыша из листов рубероида. Сооружение изобиловало трещинами, щелями и другими видами просветов, которые были замаскированы досками и алюминиевыми заплатами, что придавало ему сходство с заброшенной лачугой в бидонвиле.
В центре вестибюля первого этажа - темного, лишенного окон помещения на уровне земли - виднелось начало лестницы, также незаконченной, обрывавшейся на двенадцатой ступеньке. Потолок был украшен лепными узорами, с которых давным-давно осыпалась штукатурка, оставив после себя лишь непонятные пожелтевшие загогулины. Внизу, под ними, прямо сквозь утоптанный глиняный пол пробивались чахлые растеньица, в том числе молоденькая пальма со стволом, выпачканным в машинном масле.
Для того чтобы попасть на второй этаж, приходилось взбираться по угрожающе скрипучему экзотическому трапу из деревянных кругляшей, скрепленных веревками. Наверху имелось только одно помещение, заваленное мебелью, чемоданами и другими вещами, в той или иной степени заплесневевшими; среди них высилась груда сломанных вентиляторов. Узкие окна, большей частью с разбитыми стеклами, были прикрыты листами толстого прозрачного пластика; сквозь широкий проем, затянутый слюдяной оболочкой, можно было разглядеть, в нескольких сотнях метров от дома, море, неясное и искаженное, как изображение на экране домашнего кинопроектора.
В числе мебели имелось множество столов, на которых валялись всякие незатейливые предметы: бумаги, одежда, щетки, бутылки, лампы. Самый большой стол был почти целиком занят незаконченным паззлом, представляющим собой "Посещение галереи" Ван Хехта. Байрон Кейн как раз пытался заполнить одну из розеток потолка галереи, когда лестница-трап скрипнула под ногами Джозефа.
Джозеф был высокого роста и могучего сложения. Густые седоватые усы, широкий крестьянский торс и коротко остриженные, зачесанные назад волосы придавали ему сходство со Сталиным, тем более что и звался-то он Джозефом; впрочем, вряд ли это было его настоящее имя.
- Карье звонил сегодня утром.
Байрон Кейн не ответил. Он водил над поверхностью паззла оранжево-серой картонкой, подыскивая ей нужное место.
- Они кого-то наняли, - продолжал Джозеф.
- И кого же это они наняли? - спросил Кейн, не поднимая глаз. - Обычного топтуна или аса от Пинкертона?
Он говорил мягко и как-то методично, притом с легким напряжением в голосе, глубоко скрытым и еле уловимым, хотя, обнаружив однажды эту особенность, ее уже трудно было не замечать. И еще этот голос отличался любопытными интонациями, как будто его владелец, избавившись поначалу от всех следов американского акцента, попытался впоследствии восстановить некоторые его признаки, не преуспел в этом и создал для себя новый акцент из того, что попалось под руку и что не имело ничего общего ни с прежним, ни с любым другим, - акцент литературный. Если отвлечься от этих фонетических особенностей, сам он выглядел терпеливым, рассеянным, слегка разочарованным и, казалось, полагался именно на рассеянность и терпение, чтобы обмануть разочарованность. Он неизменно носил одежду из синего холста - куртку, сшитую в Шанхае, и брюки, сотканные в Макао. Заметив, что Джозеф не торопится отвечать, он повернулся к нему.
- Это слепой, - сказал тот.
Кейн на минуту перестал водить своей картонкой над паззлом.
- Слепой, - повторил он почти с уважением. - Надо же! Слепой убийца. "Любовь, слепой убийца" - вроде была песенка с таким названием?
- Без понятия, - ответил Джозеф. - Не помню.
- Но объясните вы мне, - спросил беззаботно Кейн, - разумно ли нанимать слепого для розыска человека?
- Этот слепой - Рассел, - сообщил Джозеф.
- Не знаю такого. Один из ваших друзей?
- Ничего-то вы не знаете, - обронил Джозеф.
- Это святая правда: "я знаю все, я ничего не знаю..."
На верхушке лестницы показался третий человек, он подошел к ним, с трудом проложив себе путь среди мусора.
- Время! - объявил он.
Это был довольно высокий тощий субъект с усталым взглядом, в районе пятидесяти лет, как и первые двое. Он носил желтовато-зеленый костюм, желтовато-зеленую рубашку и желтые туфли. Звали его Тристано. Пройдя мимо них, он отшвырнул несколько вентиляторов и добрался до непонятного громоздкого сооружения, прикрытого тяжелым брезентом; сорвав одним взмахом этот чехол, он обнажил огромный передатчик, совсем новенький и сверкающий хромированными деталями; аппарат явно чувствовал себя неуютно среди окружающей помойки.
- Пора. Вы можете наладить мне эту штуку?
Байрон Кейн бросил свой паззл и, расположившись перед аппаратом, принялся нажимать кнопки, перемещать курсоры, регулировать потенциометры и проверять шкалы. Затем он прошелся по частотам, осторожно пробираясь по сложной, капризной дорожке длинных и коротких волн. Послышался треск, из динамика вырвались дрожащие свистки различных тональностей, пронзительные завывания, неразборчивые бормотания, обрывки национальных гимнов, морзянка, фрагменты - то начальные, то конечные - слов на английском, японском, арабском, выплески невнятной музыки, инфра- и ультразвуки, то и дело перебиваемые смутными голосами, доносившимися откуда-то издалека и находившимися на большом удалении друг от друга, - эдакие звуковые силуэты.
- Готово, - сказал Кейн, выделив наконец из этого хаоса одинокий голос, сухой и жужжащий, точно продукт синтеза; голос мерно и механически вел счет в обратном порядке.
- Девяносто шесть, - произнес этот синтетический голосовой инструмент, - девяносто пять...
- Есть новости о Гутмане? - спросил Тристано.
- Он все еще в Брисбене, - ответил Джозеф. - Набирает людей. Арбогаст сказал, что они вполне могут сделать попытку подобраться ближе, например высадиться на островах Феникс или на Маршалловых.
- Ну не будут же они набирать целую армию, - вмешался Кейн.
- Если они решатся напасть, армия им не понадобится, - ответил Джозеф.
- Семьдесят два, - произнес голос.
- Они боятся, - сказал Тристано. - Не знают, на какой мы стадии. Хотят сперва разведать ситуацию. Пока они будут думать, что проект "Престиж" завершен, они не двинутся с места. Знай они, что он все еще в работе, они уже через час пожаловали бы сюда.
- Но долго так продолжаться не может, - сказал Джозеф. - Если дело затянется, они в конце концов поймут, что им нечего бояться. И тогда в одно прекрасное утро жди высадки.
Тристано потеребил себя за ухо и задумался.
- Арбогаст как будто говорил о каком-то складе оружия.
- Да нет тут никакого склада, - сказал Джозеф.
- Мы уже все обшарили, островок-то крошечный. Он все еще ищет, но, по-моему, шансов ноль.
- Какой такой склад оружия? - спросил Кейн.
Тристано взглянул на него, но ничего не ответил.
- Тридцать три, - произнес голос.
- Как у вас, продвигается?
- Продвигается, но вы же знаете, что это непросто, - сказал Кейн.
- Откуда мне знать, - буркнул Тристано.
- Дело не всегда идет так быстро, как хотелось бы.
Они на минуту смолкли. Тристано прибавил звук и нагнулся к микрофону.
- А вы прибавьте скорость.
- Шестнадцать, - произнес голос.
- Я стараюсь как могу, - сказал Кейн.
- Теперь все зависит от вас.
- Знаю.
- Четыре, - произнес голос.
Тристано приложил палец к губам.
- Ноль, - произнес голос. - Xerox.
- Xerox, - ответил Тристано.
Звук слегка поплыл, мембрана громкоговорителя вздрогнула от потрескиваний, затем раздался другой голос, такой же синтетический, как первый, но другого тона, словно его создала другая машина.
- Alsthom Harmony Pennaroya, - произнес он. - Ferodo Pennaroya.
Тристано покривился.
- Bic Pennaroya, - ответил он. - Alsthom Bic Harmony. Ferodo Petrofina.
Голос на другом конце зазвучал настойчивее.
- Harmony Pennaroya, - отчеканил он. - Bic Petrofina, Harmony Ferodo, Xerox.
- Xerox, - сказал Тристано.
И выключил аппарат.
- Они недовольны, - расшифровал он, - они думали, что все уже на мази. Когда вы собираетесь кончить?
- Да он ни хрена не делает с утра до ночи, - возмущенно вскричал Джозеф, - ему на все плевать. Он целые дни развлекается со своим паззлом. Ему говорят про Рассела, а ему наплевать. Ему на все плевать.
- Но мне нужно время, - вяло запротестовал изобретатель, - некоторые реакции протекают крайне медленно, у них очень долгий цикл. А последний опыт истощил батарейки периферической системы, теперь нужно ждать, когда они перезарядятся. И у меня под рукой нет кое-чего из нужных материалов.
- Это ваши проблемы, - отрезал Тристано, - но советую поторапливаться. Когда вы закончите работу, нам нечего будет опасаться со стороны Гутмана. А насчет Рассела - не берите в голову, Карье пришлет нам людей. Все будет тип-топ. Задержка только за вами.
- Да я и не беру в голову, я совершенно не боюсь, - ответил Кейн, но в его голосе прозвучала легкая озабоченность: можно было подумать, что он все же чуточку побаивается.
На самом деле он совершенно не боялся, просто в этот момент он наконец отыскал главный фрагмент, позволивший ему закончить люстру из красной меди, свисавшую с потолка галереи в паззле, и ликовал по этому поводу.