- Ты что закрываешься?! - уже в полный голос возмущенно орет она. - Ты что закрываешься, комедиантка старая?! Тебя что, кто-нибудь когда-нибудь бил? Когда-нибудь хоть в чем-то упрекнул? Ты почему закрываешься? Ты всю жизнь жила так, как тебе этого хотелось! И меня заставляла жить, как т е б е это было нужно! Это ты развела меня с Виктором! Ты не хотела его у нас прописать! Ты его сделала моим приходящим мужем! Помнишь?! А ведь Лидке уже четыре года было! Пусть он дурак, фанфарон, но он был отцом моей дочери, твоей внучки! Моим мужем, черт тебя побери! Может быть, я еще из него человека сделала бы! Нет!!! Как же! Тебе не нужен был зять-студент… Теперь у него все есть, а мы с тобой девятый хрен без соли доедаем! Я колготки себе лишние не могу купить! Девки ходят бог знает в чем! Ты же мне всю жизнь искалечила!!! Ты Сашу вспомни, Александра Наумовича! Ты же его со свету сживала! Только потому, что он Наумович да еще и Гольдберг!.. Это ты лишила Настю отца! Ты заставила поменять ей фамилию! А он меня по сей день любит… И Настю боготворит. И не виноват в том, что его тогда в оркестр Большого театра не взяли! Не его вина, что он до сих пор в оперетте за сто шестьдесят торчит! Потому что у нас в стране таких, как ты… А ты мне здесь еще цирк устраиваешь! Ручонкой она взялась прикрываться! Гадость какая! Мне пятьдесят через полгода. И в кои-то веки пришел нормальный, хороший мужик… К морю хотел тебя забрать! В садик выносить, цветы нюхать! А ты!.. Господи!!! Да когда же это все кончится!..
Тут Нина Елизаровна замечает, что по неподвижному лицу старухи текут слезы и слабо шевелится единственно живой уголок беззубого рта. И Нина Елизаровна скисает.
- Ладно… Хватит, будя.
Она садится рядом с кроватью матери и уже совсем тихо говорит:
- Ну, все. Все, все. Ну, прости, черт бы меня побрал!
Нину Елизаровну наполняет щемящая жалость к безмолвной матери, она наклоняется, прижимается щекой к ее безжизненной руке и шепчет:
- Прости меня, мамочка…
Глаза ее тоже наполняются слезами, она тяжело вздыхает и вдруг, рассмеявшись сквозь слезы, удивленно спрашивает у матери:
- И чего я так завелась? Ну, спрашивается, чего?..
Настин магазин снова закрыт на перерыв. В подсобке обедают четыре продавщицы в грязных белых куртках. Точно в такой же куртке сидит и покуривает Настя.
На электроплитке - кастрюля с супом. На столе - огурцы, простенькая колбаска, студень в домашней посудине.
Старшая продавщица Клава, в некрасивых золотых серьгах и кольцах, приоткрывает дверь подсобки и сквозь пустынный торговый зал видит за стеклянными витринами десятка полтора не очень живых старушек с самодельными продуктовыми сумками. У входа в винный отдел видит она и мрачноватую очередь еще трезвого мужского люда.
- И чего стоят? Чего ждут? Нет же ни хрена! Сами "докторской" закусываем… А они стоят! Ну, люди!
Клава раздраженно захлопывает дверь, вытаскивает из-под стола большую початую бутылку "Московской" и разливает по стаканам.
- Оскоромишься? - Клава протягивает Насте бутылку.
Настя отрицательно покачивает головой.
- Будем здоровы, девки, - Клава выпивает, хрустит огурцом. - Настюха! Хоть студень-то спробуй. Домашний. С чесночком.
Это тебе не магазинный -ухо-горло-нос-сиськи-письки-хвост.
Настя вежливо пробует студень.
- Лучше б двадцать пять капель приняла, чем курить, - говорит одна продавщица Насте.
- А в "Аргументах и фактах" написано, что в Калифорнии уже больше никто не курит. Во, дают! Да? - говорит другая.
- Это почему же? - лениво осведомляется третья.
- Люди, которые живут хорошо, хотят прожить дольше, - объясняет Клава.
Заглядывает полупьяный небритый магазинный работяга:
- Наська! Обратно твой хахаль пришел. С тебя стакан. Гы-ы!
- Иди, иди, стаканщик хренов! - кричит Клава. - Ты с холодильника товар в отдел поднимай!
- А нальешь?
- Догоню и еще добавлю!
Работяга исчезает. Настя гасит сигарету и поднимается.
- Смотри, девка, - говорит Клава.
- Женится - тогда пусть хоть ложкой хлебает, - говорит вторая.
- Ихне дело не рожать - сунул, вынул и бежать, - говорит третья.
- Ето точно, - подтверждает четвертая.
Настя усмехается и выходит. Клава кричит ей вслед:
- Особо не рассусоливай! Через двадцать минут открываемся!
В грязном, отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, среди смятых коробок и ломаных тарных ящиков, Мишка тискает Настю.
Настя отталкивает его, а тот бормочет срывающимся голосом:
- Ну в чем дело, малыш? Расслабься…
- Да отвали ты, дурак! Нашел место. Не лезь, кому говорю!..
А у Мишки глаза бессмысленные, шепчет хриплым говорком:
- Ну че ты, че ты, малыш?..
- "Че", "че"! Ниче! Влипли мы, вот "че".
- Не понял, - насторожился Мишка.
- Ну, я влипла. Так тебе понятней?
- Во что? - Мишка наконец совладал со своим естеством.
- О, Господи! Кретин. Именно в это самое.
- Что, сдурела?! - пугается Мишка.
- Ага. Сдурела. Сколько раз просила: "Мишенька, будь осторожней! Мишенька, будь осторожней…" "Все в порядке, малыш, я все знаю. Не бойся, малыш!" Дотрахались…
Последнее слово Мишке не нравится, и он болезненно морщится.
- Чего ты рожу кривишь? Назови иначе, - советует ему Настя.
- Да погоди ты, Настя… А ты уверена, что ты… Это…
- В том, что я беременна?
- Да.
- Беременна, беременна. Не боись, "малыш", - усмехается Настя.
- А ты уверена, что это… от м е н я?
Настя смотрит на него в упор немигающими бабушкиными глазами. Рука нашаривает за собой грязный тарный ящик.
Взмах!.. И ящик с жутким треском разлетается на голове у Мишки.
Мишка падает. Сверху на него сыплются еще несколько ящиков.
- Засранец, - краем куртки Настя вытирает испачканные руки.
- Настя! - доносится голос Клавы. - Открываемся!..
- Иду, тетя Клава! - и Настя уходит, даже не оглянувшись.
На экране японского телевизора "Панасоник" в любовном томлении движутся обнаженные тела двух женщин. Струится обволакивающая мелодия из фильма "Эммануэль".
И тут же гортанный голос:
- Слушай, зачем они это делают - женщина с женщиной? Зачем мужчину не приглашают? Странно, да?
А в ответ пьяненький голос Евгения Анатольевича:
- Очень, очень странно. И ведь сначала сами приглашают, а потом…
В двухместном стандартно-неуютном номере гостиницы "Турист" сидят Евгений Анатольевич, в пижаме и тапочках, и огромный толстый туркмен в ярких "адидасовских" штанах, сетчатой майке-полурукавке и роскошной каракулевой шапке.
На фирменных упаковочных коробках стоит телевизор "Панасоник" и "Панасоник" -видеомагнитофон. На подоконнике - стопка пестрых кассет.
На столе - чудовищных размеров дыня и две водочные бутылки. Одна пустая, вторая - наполовину опорожненная. Два стакана и туркменский нож с тонкой ручкой.
- Дорогой, клянусь, как брату! Мне эти десять тысяч - тьфу! - толстый туркмен показывает на телевизор и видеомагнитофон. - Не жалко! Мне нашу страну жалко! Дыню кушай, пожалуйста…
- При чем здесь желто-синие цветочки?.. - недоумевает Евгений Анатольевич. -Что же, я не могу себе другие трусы купить?
- Мы все можем купить! - Туркмен выпивает полстакана водки. - Будь здоров, дорогой! Почему мы сами так делать не можем? Карту мира видел? Что такое Япония по сравнению с нами? Ничего! Плакать хочется!
- Да, - говорит Евгений Анатольевич и глаза его увлажняются. - Очень хочется плакать…
Он тоже выпивает полстакана.
- Дыню кушай, - говорит туркмен. - Зачем Япония может так делать, а мы нет? Вот что обидно!
- Ужасно обидно… Ну просто ужасно! - Евгений Анатольевич деликатно отрезает маленький кусочек дыни.- Мне еще никто никогда так не нравился…
- Мне тоже нравится, слушай! Но если бы наши смогли тоже так сделать - я бы двадцать тысяч заплатил! Мамой клянусь!
- И маму я бы ее забрал. Какая разница, где лежать, в Москве или…
- Только в Москве! Всю Среднюю Азию объедешь - не купишь. Все везем из Москвы, - решительно говорит туркмен и разливает остатки водки по стаканам. -Будь здоров, дорогой! Дыню кушай…
- Ваше здоровье, - Евгений Анатольевич выпивает. Его передергивает от тоски и отвращения.
Он с трудом встает из-за стола и подходит к телефону.
- Вагиф Ильясович, не откажите в любезности, чуть сделайте потише. Я должен ей позвонить. Если я сейчас не услышу ее голос - я умру.
- Ты дыню кушай, дорогой! Дыню кушай. У нас старики на дынях до ста двадцати лет живут и еще детей могут сделать, - торжественно говорит туркмен и выключает телевизор. - А я пока назад перемотаю. Все-таки интересно, как это можно - женщина с женщиной?!
Настя валяется на диване с журналом "Здоровье", а Нина Елизаровна, поставив швейную машинку на обеденный стол, латает старыми простынями пододеяльники и наволочки.
Дверь в маленькую комнату открыта, и Бабушка со своего лежбища тревожно прислушивается к тому, как на экране старенького черно-белого телевизора Валентин Зорин ласково сопротивляется двум американским сенаторам.
Раздается телефонный звонок.
- Мам, если это Мишка - я ушла на дискотеку, - говорит Настя, разглядывая в журнале эволюционный процесс эмбриона и пожирая аскорбинку.
- Алло! - поднимает трубку Нина Елизаровна. - Да… Это я.
Потом она долго молчит - слушает. И наконец спрашивает тревожно:
- Вы не захворали?
И снова долго слушает.
- Мне и самой очень жаль, - искренне говорит Нина Елизаровна. - А может быть, вы придете к нам послезавтра? У мамы день рождения… Только свои. Удобно! Удобно!.. Что вы! Да. Часам к пяти. И, пожалуйста, не покупайте больше цветы у Белорусского, а то по миру пойдете. И вам спокойной ночи.
Она кладет трубку и перехватывает внимательный взгляд Насти.
- Кто это, ма? - бесцеремонно спрашивает Настя.
- Ты не знаешь.
- Интересное кино! "Только свои" - и я не знаю.
- Милый и одинокий человек… Тебе достаточно?
И снова раздается телефонный звонок.
- Меня нет дома! - тут же опять предупреждает Настя.
- Да!.. - берет трубку Нина Елизаровна. - А, Сашенька… Ну, конечно. Послезавтра к пяти. Да. Мы решили чуточку раньше, чем обычно, потому что Лидочка на следующий день очень рано улетает в отпуск. Хорошо, - она прикрывает трубку рукой, спрашивает у Насти: - С папой будешь говорить?
Настя вскакивает с дивана, хватает трубку:
- Привет, папуль! Все в ажуре, не боись… Ага. Придешь? Порядок. Ну да?! Обалдеть! Какой кайф! На липучках или на шнурках? Ну, дают загранродственники! Погоди, па! Мама! Бабушка, папина, прислала мне из Израиля кроссовки! Точно такие же, как были у их сборной на Олимпиаде в Сеуле!..
- Я очень рада - за тебя, за папу, за сборную, за Израиль, - бормочет Нина Елизаровна, приметывая заплату к пододеяльнику.
- Ладно! Все! Целую. До послезавтра. Передам! Привет, - говорит Настя и кладет трубку.
Тут же снова звонит телефон. Утеряв бдительность, Настя автоматически поднимает трубку:
- Алло! - лицо ее принимает жесткое, безразличное выражение, голос становится мерзко-металлическим: - Меня нет дома. Я на дискотеке. Вернусь поздно. И прошу мне не звонить. Вообще никогда.
И Настя снова укладывается на диван.
- Ты с ним поссорилась? - осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
- Мамуленька, разбирайся со своими делами, - покровительственно советует ей Настя. - Я смотрю, у тебя их невпроворот. А я уж как-нибудь сама. Договорились? И переключи, пожалуйста, на бабушкину программу. Там уже началось.
Нина Елизаровна покорно встает и включает "Спокойной ночи, малыши". И снова садится за швейную машинку.
- И сдвинься в сторону, а то бабушке из-за тебя ни хрена не видно, - говорит ей Настя и погружается в изучение журнала.
Часам к двенадцати ночи Лида подходит к дому.
У подьезда стоит Мишка с перевязанной головой.
Лида в испуге шарахается, но тут же узнает его:
- Господи, как ты меня напугал!.. Миша, что с тобой?
- Да так, - криво усмехается Мишка. - Лидия Александровна, вы не могли бы…
- Я не Александровна, а Викторовна.
- Но вы же сестра Насти?..
- Да. И тем не менее, я - Викторовна.
- А она Александровна… - ничего не понимает Мишка.
- Это у нас такое маленькое семейное хобби - каждому свое отчество, -улыбается Лида.
Когда Лида осторожно входит в совершенно темную квартиру, Нина Елизаровна говорит ей со своего дивана сонным голосом:
- Доченька… Там в кухне - все на столе. Покушай, детка.
- Спасибо, мамуля.
Лида тихо пробирается к Настиной раскладушке, опускается на корточки и трогает Настю за плечо:
- Настюхочка… Там Мишка внизу. Просит тебя на секунду выйти.
Настя открывает глаза, свешивается с раскладушки и заглядывает под стол, чтобы убедиться, спит мать на своем диване или нет.
И тихо говорит Лиде:
- Лидуня, если тебе нетрудно, спустись к нему и пошли его… - Настя берет Лиду за воротник, притягивает к себе вплотную и что-то шепчет ей на ухо.
- Что?! Что ты сказала?! - в ужасе отшатывается Лида.
И тогда Настя достаточно громко повторяет:
- Я сказала, чтобы он пошел…
Нина Елизаровна на своем диване зажмуривается и зажимает уши руками.
На светящемся будильнике два часа ночи. Не спит Нина Елизаровна. Уткнулась глазами в спинку дивана…
Настя не спит на своей раскладушке. Смотрит в закрытую дверь бабушкиной комнаты, злобно вытирает взрослые слезы с детского лица.
В маленькой комнате все ворочается и ворочается с боку на бок Лида. Тоже никак не может уснуть…
Да и Бабушка - неподвижная, немая, почти не дышащая, вонзила открытые немигающие глаза в потолок, на котором вздрагивает отблеск уличного фонаря.
И всплывают в остатках бабушкиной памяти ее постоянные беззвучные черно-белые видения…
(i)…Тогда, в сорок девятом, она проснулась от звука подъехавших к дому машин. Тихо выскользнула из широченной постели, где на второй подушке сладко посапывал Друг, метнулась к окну и увидела "эмку" и "воронок" у подъезда…(/i)
(i)…Потом трясущемуся, растерянному Другу его помощник предъявлял ордер на арест, а еще один подавал Бабушке уже заранее заготовленные листы протоколов, и она, сидя за туалетным столиком в ночной рубашке, подписывала их с одной и другой стороны. Друг увидел, что Бабушка подписывает протоколы, закричал, забился в истерике, упал на колени, подполз к ней, стал целовать ей ноги, рыдая и умоляя не подписывать эти страшные листы.(/i)
(i)А Бабушка, боясь поднять на него глаза, поджимали босые ноги под банкетку и ставила одну подпись за другой…(/i)
(i)Помощник дал знак увести Друга. И когда дверь за ними захлопнулась, он подошел к бабушке, намотал ее длинные волосы на правую руку, а левой стал расстегивать ширинку своих форменных галифе…(/i)
В день бабушкиного рождения утро, как всегда, началось с дикой суматохи: уже готовая к выходу из дома Лида мечется по квартире:
- Где мои перчатки? Мама, ты не видела моих перчаток? Бабушка, с днем рождения! Прости меня, миленькая… Голова кругом… Ну где же мои перчатки?!
Нина Елизаровна вынимает Лидины вещи из шкафа, стопкой складывает их на диван:
- Лидочка! Паспорт, билет на самолет и деньги будут лежать вот здесь. Да! Бабушка подарила тебе к отпуску пятьдесят рублей!
- Бабуленька, спасибо, родненькая… Господи, ну где же перчатки?!
Настя в одних трусиках и короткой ночной рубашке убирает свою раскладушку.
- Ты эту кофточку берешь с собой? - спрашивает Нина Елизаровна.
- Мама, успеется с кофточкой! Я на работу опаздываю! Где мои перчатки?
- Завтра в шесть утра тебе улетать! Когда ты думаешь собирать вещи? Сегодня весь вечер у нас будет народ!
- Боже мой, еще вчера перчатки лежали перед зеркалом в прихожей! Настя, где мои перчатки?
- В машине - не можешь без перчаток? - спрашивает Настя.
- Какая машина?! - орет Лида. - Он еще позавчера вечером улетел! Ну где же мои перчатки?
- Слушай, ты с этими перчатками уже всех в доме заколебала! - Настя проходит в прихожую, вынимает Лидины перчатки из своей куртки. - На, подавись своими перчатками!
- Мама, ты видишь?! Ты видишь, что это такое растет?! - кричит Лида, но в это время из бабушкиной комнаты раздается сильный удар корабельной рынды.
Бом-м-м!!! - несется по всей квартире.
- Судно! Судно забыли вынуть из-под бабушки! - кричит Лида.
- Иди, иди уже со своими перчатками, - говорит ей Настя и проходит в комнату Бабушки: - Привет, бабуля! Ну что там у нас?
Она довольно ловко вытаскивает судно из-под Бабушки, морщит нос и вопит на всю квартиру:
- Ура! Бабушка покакала!
На вытянутых руках, отвернув голову в сторону, она проносит судно мимо сестры и матери в ванную:
- Милости прошу! Вуаля! Какой цвет! А запах! Кристиан Диор!
Она сливает судно и начинает его мыть щеткой.
- Что ни говори, а в жизни всегда есть место подвигу! Да, Лида?
- Дура малолетняя! Раз в жизни… И то умудрилась спектакль устроить! -почему-то обижается Лида и выскакивает за дверь.
Настя выходит с чистым судном из ванной и уже без ерничества, спокойно просит мать:
- Мамуль, подмой бабушку сама. Мне, наверное, с этим не справиться.
Нина Елизаровна берет Настю за уши, притягивает к себе и целует ее в нос…
В теплой курточке, в джинсах, заправленных в резиновые сапожки, и в спортивной шапочке Настя стоит в кухне и записывает все, что говорит Нина Елизаровна:
- Черный хлеб - целый. И два батона белого по двадцать две. Виктор Витальевич любит по двадцать две. И обязательно смотайся в "Прагу"! Там могут быть крутоны из ветчины. Помнишь, я к Новому году покупала? Так… Нас - трое, Виктор Витальевич - четыре, папа - пять, Евгений Анатольевич - шесть.
- Что еще за Евгений Анатольевич?
- Я тебе уже говорила. Возьмешь шесть штук. Ясно?
- Да. А бабушка будет опять овсянку жрать?
- Настя!.. А бабушке там же купишь две куриные котлетки. - Нина Елизаровна лезет в шкафчик за деньгами и видит несколько трешек, лежащих отдельно. - А это что за деньги?
- Степуху вчера получила.
- Очень кстати. А почему так мало?
- Елки-моталки! - вспоминает Настя, открывает холодильник и достает из морозильной камеры смерзшийся пакет. - Я же к сегодняшнему дню языки достала! Шесть сорок за них отдала! Мамуля, их же нужно срочно разморозить!
- Языки? Настя! Немедленно признавайся, где ты достала языки?
- Мам, знаешь, есть такой анекдот: что такое "коммунизм?" Это когда у каждого советского человека будет свой знакомый мясник в магазине. Вот мы сегодня и заглянем в наше светлое будущее…
- Это безнравственно, Настя! И отвратительно!
- Зато вкусно! Давай деньги, я пошла, - Настя вынимает из рук матери деньги, берет сумку и уже в дверях говорит: - Ма, я заскочу на рынок? Папа очень любит киндзу. Куплю ему пучок?
- Купи… - растерянно говорит Нина Елизаровна.