– А давайте, меня будут звать Олеся, – и обе девушки прыснули от смеха.
– Думаешь, это лучше Милены?
– А мне нравится, – Олеся пожала плечами, хотя внутри возникла обида, то ли на мать, назвавшую ее как проститутку, то ли на девушек, приписавших ей то, что она могла представить лишь в самых кошмарных снах, – звучит красиво, – пояснила она, – О-ле-ся…
– Ну, пусть так, если хочешь, – Маша встала, – идем, пожрать купим, а то у меня в холодильнике мышь повесилась; я сегодня планировала провиантом заняться, но, блин, оказалось, что идти-то не с чем.
– Ладно, я тоже побегу. Вечером созвонимся, – Аня направилась к арке, соединявшей двор с улицей; Олеся молча смотрела ей вслед – в голове все перепуталось, и она никак не могла решить, хорошо или плохо то, что происходит…
– Пошли, что ли? – Маша тронула ее за плечо, и Олеся послушно встала, – похаваем и лично я посплю – как-то мне после вчерашнего… – она принялась рассказывать, кто такой Крылов, почему Анька не хочет встречаться с Ильичом, еще о каких-то людях, завязанных в клубок этих отношений. Олеся сначала слушала внимательно, а потом ей в голову пришла странная мысль: …Зачем? Все равно никого из них я не знаю и не узнаю никогда… и она стала думать, правильно ли решила потратить целых две тысячи.
У входа в магазин Маша оборвала "поток сознания".
– А ты чего любишь? – спросила она без всякого перехода.
– Не знаю, – на этот раз ответ был абсолютно искренним и правдивым.
Конечно, Олеся знала, какие жвачки вкусные, а какие полный отстой; знала, что, например, чипсы "Lays" намного лучше "Русской картошки", но ведь существовали еще "Pringls" почти по сто пятьдесят рублей за высокую круглую банку с усатым дядькой – какие, вот, они? Может, она б полюбила именно их, если б попробовала хоть раз! Но Маша поняла ответ по-своему.
– Ну да, я ж забыла, что ты ничего не помнишь. Короче, будешь есть то же, что и я.
…Блин, а вдруг она жрет одну икру? – Олесе очень не хотелось менять пятитысячные купюры, но тогда б игра сразу закончилась, а она пока получалась такой классной, так завораживающе похожей на сказку про Золушку!..
Все оказалось совсем не страшно – Маша не пошла в отдел с деликатесами, где продавщицы, мирно беседовали в уголку, отчаявшись дождаться хоть одного покупателя; не пошла, и в "Рыбу", и в "Колбасы", а двигаясь вдоль полок, занимавших центр зала, небрежно бросала в корзину упаковки быстрорастворимой лапши, самые обычные чипсы, коробку шоколадных шариков для "полезного завтрака". В общем, Олеся была приятно удивлена совпадением их вкусов, да и стоило все это так, что вполне хватило сдачи с проданного телефона.
– Знаешь, отец говорит, что хоть раз в день надо есть горячее – ну, типа, суп, – начала Маша, когда они вышли из магазина, – но мы ж лапшу кипятком заливаем, то есть это тоже горячее, но гораздо вкуснее борща, логично?
– Я не знаю…
– Скучно с тобой, – Маша вздохнула, – жаль, отца сейчас нет – он бы придумал, что с тобой делать.
– А что со мной делать? – испугалась Олеся.
– Блин! Ты, оказывается, еще кое-какие слова знаешь! – шутка получилась немного обидной, и Маша поспешила тут же замять ее, – отец у меня, типа, это… "врач без границ"; где чего по миру происходит – голод, там, или эпидемия, их туда бросают от международного фонда; сейчас он, к примеру, в Африке.
Незаметно они вернулись к дому, и Маша, набрав код, зашла в подъезд.
– Он полмира объехал. Прикольная работенка, да? Я ж почему тоже пошла на "медицину катастроф", – Маша вызвала лифт, и они поехали вверх.
Остановилась кабина на седьмом этаже; выйдя первой, Маша открыла дверь.
– Входи. Башмаки снимай, а то, жуть, не люблю убираться.
Олеся никогда не бывала в квартирах, где не пахло б, ни пережаренным луком, ни мокрым бельем, ни грязными носками – она могла перечислить сотню знакомых запахов, а здесь не пахло ничем, и это вносило ощущение благородства, что ли. Разувшись, она принялась оглядывать длинный коридор, увешанный фотографиями, на которых был изображен один и тот же человек – иногда он сидел, иногда стоял, иногда смеялся, иногда курил; иногда его обнимала женщина, гораздо моложе него, и Олеся ткнула в нее пальцем.
– Это твоя мать?
– Это Ритка, – Маша засмеялась, – отец, знаешь, "ходок" еще тот – развелся с двумя женами, а потом встретил Ритку. Она тоже врач, так он ее в ту же контору устроил, и теперь они вместе живут, вместе ездят. Мы с ней, как подружки…
– А мать?
– Ой, мать, – Маша махнула рукой, – она уж сто лет назад тоже замуж вышла и живет… я точно и не помню – то ли в Праге, то ли в Будапеште. Это была его первая жена. Ладно, пошли, а то лично у меня уже кишки к позвоночнику прилипают.
Не дав Олесе до конца ознакомиться с "вернисажем", хозяйка провела ее в мрачноватую кухню, выполненную в насыщенных коричневых тонах; включила чайник и достав тарелки, открыла пакетики с лапшой.
– Я чего про отца-то заговорила, – вспомнила она, – у него в медицине куча связей, так вот, он рассказывал, что сейчас научились управлять сознанием – могут сделать так, чтоб человек забыл все ненужное, а могут, наоборот, заставить все вспомнить. Они используют эти методики, когда проводят реабилитацию после катастроф. Он бы мог отвезти тебя к своим специалистам, чтоб память тебе подправили… слушай, – чайник щелкнул, и Маша налила в тарелки кипяток, от чего лапша стала быстро разбухать и кухню наполнил знакомый аромат специй, – а ты совсем-совсем ничего не помнишь?
Отрицательный ответ вряд ли б способствовал развитию отношений, и хотя Олеся подумала, что на девяносто девять процентов подругами они не станут, покидать мир, в который она так неожиданно попала, уже не хотелось.
– Кое-что я, конечно, помню, – сказала она задумчиво, – но как-то так…
– А конкретнее? – Маша придвинула ей тарелку и сама уселась напротив.
– Конкретнее?.. – за неимением вариантов, Олеся начала (правда без особых подробностей) описывать свою жизнь и сама удивилась – рассказ получался какой-то… будто она смотрела на все отсюда, с седьмого этажа; а "с седьмого этажа" картина выглядела и вовсе жуткой, поэтому она ничуть не удивилась, когда Маша вздохнула:
– Похоже, никто тебя искать не будет, так что зря Анька лохматит своих ментов. Кофе сварить? – она отодвинула опустевшую тарелку, но Олеся покачала головой, – тогда покурим… кстати, у тебя курить есть? А то купить-то забыли.
Олеся положила на стол пачку, и Маша весело всплеснула руками.
– О, блин! Ты тоже такие куришь?
Внутри у Олеси все оборвалось – хорошо еще, что она не достала сразу и зажигалку, но про нее Маша не спросила, открыв ящик стола, где их валялось пять штук, разных цветов.
– А, вообще, странно, – Маша включила вытяжку и старалась пускать дым под нависавший над плитой блестящий колпак, – куришь хорошие сигареты, деньги у тебя реальные, а то, что ты рассказываешь?.. Не вяжется все это, понимаешь?
– Понимаю, – Олеся тоже закурила, – но ты ж спросила, что я помню.
– Да это да… слушай! – Машины глаза округлились, словно она вдруг проникла в Великую Тайну, – а, может, ты это… ну, не та, кем себя представляешь? Может, ты богатая наследница и тебя специально опоили!.. Хотя… – она разочарованно почесала затылок, – тогда все наоборот – у тебя б сейчас ничего не было, а помнила б ты, типа, богатый дом… Опять, блин, не вяжется…
Докурили они молча; потом Маша так же молча вышла, но быстро вернулась.
– Слушай, я пойду, посплю, а ты можешь телек включить; там DVD целая куча, но учти, дверь я заперла и ключ спрятала; захочешь чего спереть и свалить – прыгай с балкона, – наверное, лицо Олеси как-то изменилось, потому что Маша тут же добавила, – ты извини, подруга, но хрен тебя знает – сейчас столько аферистов; береженого бог бережет.
– Я понимаю, – ни бежать, ни воровать Олеся не собиралась, поэтому не обиделась, а, скорее, обрадовалась, что ее не гнали, а, наоборот, удерживали; дальше видно будет, как оно повернется.
Маша ушла, где-то щелкнул замок и стало тихо; только противно гудела вытяжка, и Олеся выключила ее. Подошла к окну, которое, как оказалось, выходило все-таки не во двор. Внизу она увидела стоянку с разноцветным узором автомобильных крыш; по тротуару брели люди; цепь старых тополей отделяла их от медленно ползших в пробке машин – Олеся тысячу раз ходила по этому месту, но, вот так, с высоты, разглядывала его впервые. Подождав несколько минут, она вытащила из кармана зажигалку и, на всякий случай, выбросила в форточку; теперь при ней оставались лишь паспорт, который она взяла, чтоб оформить телефон; сам телефон, деньги и ключ от дома. Вот, паспорт и ключ были явно лишними, и оставалось надеяться, что Маша не спросит – А что это у тебя в карманах?..
Избавившись от очередной улики, Олеся обошла кухню, разглядывая посуду, разноцветные магнитики на холодильнике, всякую хитроумную технику, но это было не слишком интересно; на цыпочках она прокралась мимо дверей, красноречиво помеченных фигуркой девочки под душем и мальчика, сидящего на горшке, и оказалась в коридоре с фотографиями. Из трех дверей, выходивших туда, открыта была лишь одна; заглянув в нее, Олеся увидела, и обещанный телевизор – огромный и плоский, как она мечтала, и DVD под ним; в шкафах стояли книги и… она подошла поближе – деревянные слоны, маленькое чучело настоящего крокодила, яркие птицы из натуральных перьев и прочая ерунда, которая в хозяине квартиры, без сомнения, будила приятные воспоминания, но для Олеси все это являлось лишь глупыми игрушками. И опять тут были фотографии. Олеся выбрала одну, где тот же мужчина с сединой в волосах и ямочкой, как у артиста Курта Рассела, стоял возле белого джипа, украшенного почему-то не красным, а синим крестом; фоном служил ослепительно голубой водопад, заключенный в изумрудную оправу джунглей.
Взяв ее с полки, Олеся уселась на диван, и тут ей показалось, что мужчина смотрит прямо на нее. Олеся принялась поворачивать портрет под разными углами, но внимательный, чуть ироничный взгляд продолжал следовать за ней; она не знала, что подобный эффект достигается очень легко – для нее это было чудом.
– Ну, чего вылупился? – спросила она тихо, – думаешь, если ты красавчик и ездишь по всяким Африкам, я, прям, вся растаю, да? – мужчина молчал, и Олеся погрозила ему пальцем, – даже не думай… вот, чтоб ты был моим отцом, я б не отказалась. Ну, чего ты лыбишься? Знаю, что никому я не нужна, и ты не исключение… и я тебя за это ненавижу!..
Олеся откинулась на диван и закрыла глаза, пытаясь представить, как же именно она его ненавидит, но, то ли вокруг присутствовала какая-то благостная аура, то ли тишина расслабляла сознание, но ненависть не хотела являться; даже вместо чего-то черно-белого, грязного и холодного, похожего на глубокие колеи в талом снегу (это был обычный продукт ее вечно настороженного воображения), перед глазами запрыгали цветные звезды, образуя веселый хоровод.
…Какая же я дура!.. – Олеся вздохнула, – но почему так получается – этой, вот, Машке все, а мне, ничего! Чем я хуже?.. Ответ она не знала; да и вообще, детские вопросы всегда самые трудные, потому что требуют правды, которая неизвестна никому.
Фотография стала мешать – Олеся боялась уронить ее и разбить рамку, поэтому встала, и ставя ее на место, увидела отражение в зеркальной стенке шкафа. …Да ничем я не хуже, если меня так же накрасить и одеть! Но тогда почему?.. Она плюхнулась обратно на диван; смотреть ни телевизор, ни DVD не хотелось – ей хотелось плакать.
…Разгромлю сейчас все тут, на фиг!.. Бесполезные слезы отступили, но она подумала: …и что? Разве мне от этого станет лучше? Надо ведь, чтоб всем было хорошо, а не всем плохо… только неужели я одна это понимаю? А как же все эти взрослые, считающие себя умными? Это ж так просто…
Олеся не могла поставить себя на место "умных взрослых", а потому не могла и объяснить, почему они все делают наоборот. Рассуждения зашли в тупик; она просто смотрела на мужчину у водопада, но звездочки больше не плясали в сознании; впрочем, и черно-белого нечто тоже не было…
Резкий звук расколол тишину. Олесе показалось, что в голову ударила молния, и вся ее перепуганная сущность летит в образовавшуюся трещину; она судорожно схватилась за диван, комкая покрывало, и только когда звук повторился, сообразила, что это звонят в дверь. Взгляд инстинктивно ткнулся в фотографию, но мужчина по-прежнему находился у водопада и при всем желании не мог бы переместиться в тесноту лестничной площадки; Олеся перевела дыхание и осторожно подойдя к двери, заглянула в глазок – перед дверью стоял молодой симпатичный парень. Похоже, он увидел, как открывался глазок, и больше не звонил, а спросил:
– Машка, как ты после вчерашнего? Живая?..
Олеся оглянулась, и поскольку в квартире по-прежнему было тихо, ответила:
– Спит она. А ты – Крылов, да?
– Я-то, Крылов, – парень явно растерялся, – а ты кто?
Олеся сама не знала, что на нее нашло – скорее всего, просто ей не хотелось выглядеть чужой в потрясающем, еще не освоенном до конца мире, и она ляпнула:
– Я – ее сестра.
– О, блин! – в линзе глазка лицо парня смешно вытянулось, – откуда у Машки сестра?
– Оттуда, откуда и все берутся. А это ты вчера ее накачал?
– Во-первых, я не накачал, а она реально проспорила… – парень замолчал, решив, что не обязан оправдываться перед сестрой, возникшей ниоткуда, – тебя как звать-то?
– Олеся.
– Слушай, Олеся, может, впустишь меня?
– Не могу. Ключ у Машки, а я…
В это время открылась одна из дверей, и появилась Маша в коротком халатике, эротично перехваченном тоненьким пояском.
– С кем это ты там?.. – она потянулась, зевнула.
– Крылов твой пришел.
– Да?.. – отстранив Олесю, Маша заглянула в глазок, – сейчас, – нашла спрятанный среди кремов для обуви ключ, сунула в круглую дырочку и дверь открылась.
– Привет, – обняв Машу, парень потянулся к ней губами, но она подставила щеку, и то явно нехотя.
…Молодец, Машка! Так их, козлов, и надо учить!.. – злорадно подумала Олеся, – а как ему хочется – только что не слюни до полу!..
– Я это… – отпустив девушку, Крылов обиженно шмыгнул носом, – у тебя ж теперь телефона-то нет; так я узнать – мы ж, вроде, в "Дырявый барабан" вечером собирались…
– Это когда? – Маша удивленно вскинула брови, – пока я блевала?
– Нет, когда я домой тебя привез – ты обещала…
– Думаешь, тогда я лучше соображала? – Маша засмеялась, – и, вообще, Крылов, денег у меня нет, чтоб по клубам тусить – дернули вместе с сумкой. Так что, если есть на что, приглашай.
– Да тоже нету, – кавалер вздохнул, – я думал, типа, сходим, а потом я тебе отдам…
– Ой, Крылов! – Маша всплеснула руками, – ты сам-то веришь в это? Напомни, а то память у меня девичья – кому ты когда хоть сколько-нибудь отдавал.
– Ладно тебе, в краску-то вгонять, – Крылов театрально потупил взор, – а у сеструхи твоей тоже ничего нет?
– У кого?.. – Маша застыла с открытым ртом; потом громко сглотнула, – у моей сеструхи? – она повернулась к Олесе, – слушай, инопланетянка, ты чего тут плетешь?
Олеся покраснела, чувствуя себя полной идиоткой.
– Я пошутила, – она виновато опустила голову, но тут же снова подняла ее, – а что я, правду скажу?.. Он все равно б не поверил!
– В принципе, да, – и Маша вдруг засмеялась, – о, блин, ситуация! Прикинь, Крылов, мы с Анькой подобрали это чудо на улице; она ничего о себе не помнит, жить ей негде, а я как раз квартирантов выгнала…
– Мы идем в "Барабан" или нет? – перебил Крылов.
…Неужто Машка не видит, какое он дерьмо!.. И она еще водку с ним пила – точняк, ведь хотел трахнуть, пьяную!.. И трахнул бы, если б был ключ, а то соседка спугнула… это ж я спасла ее!.. Сказать или не сказать?.. Господи, что я несу! Точно, крыша поехала…
– Ау! – Маша покрутила пальцем перед носом задумавшейся Олеси, – ты в клуб с нами пойдешь? Там клево. Только спонсировать будешь ты, а я тебе отдам, когда отец пришлет очередную "пенсию". Честно, я не Крылов… давай, ты мне займешь штуки три, а я тебе реально расписку напишу, идет?
– Идет, – Олеся в упор взглянула на сразу повеселевшего Крылова, – только он-то нам зачем? Ты ж такая классная; как ты могла влюбиться в такое…
– Но-но, детка! Ты базар-то фильтруй! – перебил Крылов, не желая дослушивать, кто он есть; он даже сделал шаг к сразу напрягшейся Олесе, но тут Маша громко захлопала в ладоши, и все внимание переместилось на нее.
– Слушай, Крылов, а, правда – шел бы ты лесом! Сколько можно тебя поить-кормить?..
– Ах так? – лицо его покраснело, то ли от злости, то ли от обиды, но явно не от стыда, – сама-то ты кто, если б не пахан твой!.. И подругу себе нашла – бомжиху! – чтоб не нарваться на адекватный ответ, он вышел, напоследок хлопнув дверью; правда, еще было слышно, как стоя на лестничной площадке, он пробормотал, – девок что ли мало?..
– А ты молодец, – Маша щелкнула Олесю по носу, но совсем не зло и не больно – Олесе даже понравилась такая фамильярность, обычно принятая между близкими подругами, – в принципе, я давно собиралась послать его, но как-то все цеплялось одно за другое…
Олесе эти объяснения не требовались – она знала, что все сделала правильно и уже мысленно прощалась еще с тремя тысячами, тоскливо понимая, что если тратить такими темпами, но денег не хватит и на неделю.
Маша пошла на кухню, и Олеся следом; усевшись друг против друга, они закурили.
– Если честно, мне ничуть не жалко, – однако тема себя исчерпала, и Маша задумчиво уставилась на странную девушку, так внезапно свалившуюся в ее жизнь, – в одном он прав, – сказала она наконец, – видуха у тебя конкретно не клубная. Давай-ка, вымой голову; потом я тебе черты лица набросаю; может, еще найдем, во что нарядить тебя. Пошли, дам тебе шампунь, полотенце.
Олеся решила, что три тысячи – это фигня, о которой не стоит и думать.