Он запнулся, вспоминая нужное слово.
– Бесплодная?
– Да нет, – возмущенно возразил Пино, – откуда ты взял? Просто не может иметь детей, вот и все.
Его прервал пронзительный свист. Пино нагнул голову с внимательным и важным видом, такой вид появлялся у него при каждом новом разрыве. Казалось, он думает: "Вот эта – уже не шутка. Тут, брат, держи ухо востро. Тут уж промашки не будет". Так он и сидел, нагнув голову, наморщив лоб, положив на колени ладони. Вид у него был серьезный, сосредоточенный. И даже несмотря на это, в лице его было что-то комическое.
Несколько минут оба ждали следующего разрыва. Но все было тихо.
– Отбомбились! – сказал Пино, лукаво и удовлетворенно улыбаясь. – Теперь конец.
Значит, теперь работа кончилась. Он их, фрицев, здорово обвел. Они, фрицы, хотели его убить своими бомбами, да только ничего у них не вышло. Просто не знают они, с кем дело имеют! Он, Пино, столяр-краснодеревщик, не из тех парней, которые позволят себя провести. Не такой он парень, чтобы даться немецкому самолету или с корявой доской не справиться. Минуточку! Таких парней, как он, Пино, голыми руками не возьмешь.
– Идем?
Он уже снова встал на ноги и стоял перед Майа – по бокам два вещевых мешка, через плечо на ремне автоматический пулемет. Его невысокая фигурка выделялась на фоне гаражной стены, коренастая, раздутая в боках, чем-то комическая.
Поднимая металлические жалюзи, Майа подумал, что среди этой сутолоки, на протяжении целых десяти километров, среди незнакомых солдат, Пино будет снова совсем один, без своих парней.
– Послушай-ка, – сказал он, – окажи мне, если можешь, услугу. Сходи-ка в санаторий.
– А где он, санаторий?
– Сверни налево и иди по берегу примерно с километр. Санаторий здесь только один на всем берегу, так что ошибки быть не может. Потом обогнешь забор, и первая же машина справа от забора – наша. Английский санитарный фургон. И там ты увидишь типа с бородой, он возится у костра – так это мой друг Александр.
– Александр, легко запомнить, – сказал Пино.
– Скажешь ему, что Майа – Майа – это моя фамилия – пытается попасть на судно, и если он к вечеру не вернется, значит, уехал. ("А так как я ему это уже говорил, – подумал Майа, – он сначала удивится, зачем это я послал какого-то типа сообщать то, что уже известно".)
– Идет.
– Подожди-ка, скажешь ему, что ты, мол, просишь взять тебя на харчи вместо меня.
Пино смущенно молчал.
– Не буду я так говорить, – наконец произнес он.
– Тебя это не устраивает, что ли?
– Конечно, устраивает! Но хорош я буду, если он сам меня не пригласит!
Майа улыбнулся.
– Но это же я тебя приглашаю, дурачок. Что я, что Александр, – это одно и то же.
– Да что ты, хорош я буду!
– О, черт! – ругнулся Майа. – Будь у меня клочок бумаги, я бы написал ему, Александру.
– Ну ладно, – согласился Пино, – передам все, как ты велел.
И Майа понял, что настаивать больше не стоит, что никогда он не предложит себя в нахлебники, не перестанет думать: "хорош, мол, я буду"… Впрочем, это не важно, Александр поймет.
– Ну, как знаешь, – сказал он. – Тогда привет.
– Привет.
* * *
– Что вам угодно, мосье?
Майа, безуспешно крутивший водопроводный кран, обернулся. В рамке двери стояла девушка-подросток лет пятнадцати, скрестив на груди руки. Говорила она суровым, но не слишком уверенным тоном. Майа улыбнулся. Лицо его как маска покрывала смоченная потом пыль, и, когда он улыбнулся, на зубах заскрипел песок.
– Простите, – сказал он, – я вошел сюда помыться, я думал, что в доме никого нет…
Оказывается, в городе еще оставались мирные жители! А ведь, проходя десять минут назад по улице, он не обнаружил и следа их присутствия. Должно быть, забились по углам, сидят себе тихонько, боятся даже не так бомбежек, как солдатни.
– Правда? Значит, вы не воровать пришли?
Майа засмеялся, и девушка вскинула на него смущенные глаза.
– Я только потому сказала, что вчера приходил солдат и унес половину наших продуктов. Я пыталась, было ему помешать, но он ужасно ругался, угрожал, а потом ушел. У него, как и у вас, тоже был на поясе громадный револьвер.
– Не беспокойтесь, – сказал Майа, – единственное, чего я хочу, так это чуточку воды, чтобы умыться.
Девушка растерянно поглядела на него.
– Да ведь водопровод и канализация разрушены. У нас есть немножко воды для питья и готовки. А умываемся мы колодезной водой, только она солоноватая. Будете мыться такой водой?
– А как же, – подхватил Майа. – соль прекрасное консервирующее средство.
Она улыбнулась его шутке, но во взгляде ее все же поблескивало недоверие. Не спуская с Майа глаз, она открыла стенной шкаф, достала ковшик, зачерпнула из ведра воды и, поставив в раковину небольшой белый тазик, вылила туда воду.
– Держите-ка, – сказал Майа, расстегнув пояс и протягивая его девушке, – теперь вы будете владелицей "громадного револьвера". В случае чего, если я окажусь злодеем, прямо стреляйте в меня.
– Я не боюсь! – сказала она, вздернув маленький с ямочкой подбородок.
Майа нагнулся над тазиком. Откровенно говоря, он предпочел бы производить водные процедуры в одиночестве, но девушка, видимо, и не собиралась уходить из комнаты. Очевидно, именно здесь, в одном из двух стенных шкафов, хранились их продовольственные запасы.
– Вы одна живете?
– Нет, – живо отозвалась девушка, – с Антуанеттой, сестрой, и с дедушкой и бабушкой. Они в погребе. Когда мы услышали ваши шаги, они не хотели меня пускать, а я все-таки поднялась сюда. Антуанетта все время ревет.
– А кто это Антуанетта?
– Да моя же старшая сестра. Ужасная трусиха.
– А вас как зовут?
Она заколебалась. Видимо, назвать свое имя чужому молодому человеку казалось ей не совсем удобным.
– Жанна, – наконец сказала она.
В конце концов сейчас война.
– Жанна, – сказал Майа.
Он замолчал и весь ушел в процесс намыливания.
– Вы не обиделись?
Майа повернул к девушке свое покрытое мыльной пеной лицо:
– За что?
– Что я вас за вора приняла.
– А откуда вы знаете, что я не вор?
– Ну, теперь-то видно.
Она присела на краешек стола, положила пояс себе на колени и попыталась открыть кобуру револьвера.
– Можно вынуть?
– Пожалуйста, он на предохранителе.
Она вынула револьвер и разглядывала его с жадным мальчишеским любопытством.
– Ух и тяжелый!
Приподняв с трудом обеими руками револьвер, она перехватила его правой рукой и направила в сторону Майа. Она так увлеклась, что даже брови нахмурила и стала с виду совсем девчонкой.
– Жанна, ты же его убьешь!
Майа обернулся. На пороге открытой двери стояла вторая девушка. Бледненькая и перепуганная.
– Господи, какая ты дурочка, Антуанетта!
Жанна положила револьвер на стол и с улыбкой взглянула на Майа. Антуанетта с недоумением переводила глаза с сестры на незнакомца.
– Да не торчи ты здесь словно чучело, – Жанна даже ногой топнула. – Принеси полотенце, и быстро.
Антуанетта исчезла в соседней комнате.
– Вы боялись во время бомбежек?
– Вот уж ничуть, – сказала Жанна.
– А я так боялся, – с улыбкой сказал Майа.
Он стоял растопырив руки, чтобы не замочить брюк.
– Когда начали бомбить, я спрятался в гараже.
– В каком? В гараже против нашего дома? Но это же гараж мосье Тозена! Бедный, бедный мосье Тозен! Он так дорожил своей машиной.
– Жанна! – крикнула из соседней комнаты Антуанетта. – Не нашла!
– Никогда она ничего не может найти, даже у себя под носом! – сказала Жанна.
Она тоже скрылась в соседней комнате, и до Майа донеслось перешептывание сестер. Он огляделся. Кухонька так и блестела чистотой. На столе, покрытом белой клеенкой с вшитыми по краям палочками, чтобы лежала ровно, стояла наполовину пустая бутылка вина. Закупорена она была фигурной пробкой, изображавшей голову какого-то губастого, щекастого пестрораскрашенного дядьки.
Вернулась Жанна и протянула ему мохнатое полотенце, пахнувшее тмином. За ней явилась Антуанетта с двумя щетками и гребнем. Обе они были очень тоненькие, почти одного роста, и так как обе были одеты в одинаковые платьица, то казались близнецами.
– Хотите причесаться?
Жанна выхватила гребенку из рук сестры и сунула ее Майа.
– Обо всем-то вы подумали, – сказал Майа.
На шпингалете окна висело зеркальце. Он подошел к нему.
– Какие у вас волосы красивые! – сказала Жанна.
– Жанна! – с упреком крикнула Антуанетта, и краска медленно залила ее лицо.
– Что думаю, то и говорю, – сказала Жанна, дернув плечиком.
– Какие вы милые, – серьезно сказал Майа, – обе ужасно милые.
Антуанетта робко улыбнулась. Теперь пришла очередь щетки. Как и в случае с гребнем, Жанна выхватила щетку из рук сестры и подала Майа.
– Вы тоже очень, очень милый.
– Ну, вряд ли, – сказал Майа. – Будь я милый, разве вы приняли бы меня за вора?
– Вы тогда еще не помылись, – возразила Жанна. – А главное, я вас тогда не знала, – добавила она.
Майа, поставив ногу на перекладину стула, ожесточенно чистил брюки, и от них облаком летела пыль. Он остановился и, держа щетку в руке, с улыбкой посмотрел на Жанну.
– А теперь знаете?
– Знаю.
– Я вам тут уйму пыли напустил.
– Можно открыть окно, – сказала Антуанетта.
– Нет, – решительно запротестовала Жанна, – сейчас в окно еще больше пыли налетит, все же кругом разбито…
– Возьмите, пожалуйста, – сказала Антуанетта.
На сей раз она опередила сестру и вручила Майа сапожную щетку,
– Спасибо, – сказал Майа.
И улыбнулся обеим.
Теперь сестры рассказывали с бомбежке. Страшнее всего, по их словам, был свистящий звук, с каким самолет входит в пике. Кажется, что он ищет именно вас, именно на вас злобно нацеливается, метит в вас. Антуанетта сказала, что вообще война ужасная вещь и она не понимает, как у мужчин хватает храбрости воевать.
– Они боятся не меньше вас, – заметил Майа.
– Ну что вы, – сказала, тряхнув волосами, Жанна. – Она ведь во время бомбежки не перестает реветь и трясется.
Антуанетта повернулась к Майа.
– Как жаль, что вы раньше не пришли. Мне кажется, нам было бы не так страшно.
Майа положил сапожную щетку на край стола.
– Вот как? А почему?
– Сама не знаю. Может быть, потому, что вы военный.
– Вот дура, – сказала Жанна, – бомбы и военных тоже убивают.
– Для того-то военные и находятся здесь, – сказал Майа.
И поспешил улыбнуться, потому что сестры изумленно уставились на него. Ему стало чуть грустно при мысли, что приходится уходить, что уже наступает конец этим минутам душевной свежести.
– Может быть, выпьете чего-нибудь?
Не дождавшись ответа, Жанна уже вынула из шкафа стакан, протерла его кухонным полотенцем и, вытащив из бутылки фигурную пробку, налила три четверти стакана. Майа закурил и подумал, что вот только докурит и уйдет.
– А машину мосье Тозена здорово повредило? – спросила Жанна.
– Порядком.
– А почему вы смеетесь?
– Я не смеюсь. Я просто говорю, что машину порядком повредило, вот и все.
– Бедный мосье Тозен, – сказала Жанна, – он так дорожил своей машиной!
Майа отхлебнул глоток вина и сразу же затянулся. Это чередование жестов напомнило ему рыжеголового сержанта в той кухоньке на вилле.
– Ну вот, видите, вы смеетесь, – сказала Жанна.
Он рассказал сестрам об этой своей встрече. Рассказывал он медленно, потому что по ходу действия переводил свою беседу с денщиком на французский язык. Девушки дружно рассмеялись. "Боже ты мой, – подумал Майа, – а я ведь почти забыл, что на свете существует такая прелесть, как девичий смех".
– А дальше что? – спросила Жанна.
Как и все дети, она непременно требовала продолжения.
– А дальше все, – сказал Майа. – Разве мало?
Опершись о косяк двери, Антуанетта перебирала пальцами дешевенькое коралловое ожерелье.
– Ну, я иду, – сказал Майа, протягивая руку за портупеей.
– Я вам сама надену, – сказала Жанна.
Легким движением она соскочила со стола, Майа нагнул голову, чтобы ей легче было одеть портупею ему на плечо.
– Смотрите, я вас в рыцари посвящаю! – сказала Жанна.
Лицо ее было совсем близко от его лица, кудряшки щекотали ему щеку.
– Вы очень торопитесь? – спросила Антуанетта.
– Очень…
После этих слов наступил миг какой-то неловкости, почти холодка, предшествующего разлукам. Антуанетта прижалась к косяку двери, чтобы пропустить Майа.
– Вы еще придете? – спросила Жанна.
– Возможно.
– Завтра?
– Жанна! – с упреком в голосе сказала Антуанетта.
– Если буду завтра еще здесь, приду.
На пороге он обернулся и обвел взглядом обеих сестер.
– До свидания.
При ярком свете дня сходство их проступало еще сильнее. Теперь на личиках обеих сестер лежал отпечаток какой-то ребячливой важности.
– До свидания! – повторил он.
И только очутившись в толпе, он вдруг с изумлением вспомнил, что дедушка с бабушкой, о которых говорила Жанна, так и не поднялись из погреба.
По улицам, где еще лежала пыль от развалин, шли или бежали во всех направлениях солдаты. Майа смешался с их толпой и тут же почувствовал, что как-то даже уменьшился в росте, стал безликим, бездумным, как будто разом перестала существовать его личная судьба, будущее. Он снова сделался просто человеком в защитной форме среди тысяч людей в защитной форме: и все эти люди заведомо посланы убивать или быть убитыми.
Добравшись до набережной, он первым делом посмотрел на море, как будто смотрел на старого друга. Приятно было видеть, как оно сверкает, уходит далеко-далеко, такое тихое, такое красивое. Он вспомнил последние каникулы в Примероле, купание, долгие прогулки на каноэ под солнцем.
Тут только он заметил, что достиг конца набережной, где сразу же начинался пляж и дюны. Он остановился в изумлении. Розовой виллы как не бывало. Очевидно – подумалось ему – он, поглощенный своими мыслями, прошел мимо и не заметил ее. Он вернулся назад, оглядывая домики один за другим, И дошел до перекрестка, так и не обнаружив знакомой виллы. А ведь еще недавно она стояла тут, именно на этом месте, где он только что прошел. Когда он расстался с Джебетом, он сразу же свернул влево. Значит, ошибки быть не могло. Но он и в третий раз проделал все тот же путь.
Заметив англичанина, который, сняв фуражку и засунув руки в карманы, мирно вышагивал по променаду, Майа обратился к нему с вопросом:
– Не скажете ли, где помещается Бюро по эвакуации?
Англичанин вынул из кармана руку и молча ткнул в направлении серой виллы с зелеными ставнями.
Майа вошел. Офицер, уже на возрасте, сидел у столика, лицо его словно было перерезано на две неравные части тоненькими взъерошенными усиками. В руке он держал карандаш и машинально выводил на промокашке какие-то узоры. На его погоне Майа насчитал три звезды.
– Простите, пожалуйста, – сказал он, – не вы капитан Фири?
Офицер поднял голову, поглядел на спрашивающего.
– Да, я, – ответил он. И добавил: – Чем могу служить?
Майа изложил ему свою просьбу. Когда он кончил, капитан Фири, прежде чем ответить, молча пририсовал два крылышка щекастому ангелочку, изображенному на бюваре. Потом провел указательным пальцем по своим усикам, положил на стол карандаш и вытащил из кармана автоматическую ручку.
– Я сейчас напишу бумажку, чтобы вас взяли на корабль. Думаю, этого хватит.
Майа почувствовал учащенное биение сердца. Он смотрел, как Фири пишет что-то на листке блокнота. И он впивался глазами в этот маленький беленький листочек с такой жадностью, словно силою злых чар тот мог исчезнуть, не попав к нему в руки.
– Я уже приходил к вам, – наконец сказал Майа. – Вас не было. А когда я вернулся, розовой виллы не оказалось.
Фири все писал, не торопясь, мелким бисерным почерком.
– Она была рядом, – сказал он, не подымая головы. – Хорошо, что мне вздумалось пойти выпить чаю.
– А жертвы есть?
– Двое, один из них мой денщик.
"Вот оно и "продолжение", которого требовала Жанна", – подумал Майа.
– I'm sorry , – проговорил он.
Фири бросил писать и провел правым указательным пальцем по своим усикам.
– Да, – сказал он, – очень жаль. Лучшего денщика у меня никогда не было. Ужасно, просто чертовски мне не повезло.
И снова спокойно взялся за перо.
– Пожалуйста, – сказал он, вручая Майа листок, – желаю удачи, мистер Майа.
Майа раскланялся и вышел. Только сделав несколько шагов по набережной, он заметил, что держит в пальцах блокнотный листок и тупо глядит на него, не читая. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сосредоточиться. На листке не оказалось официальной печати, просто дата и подпись. А говорилось в нем, что старшему сержанту Жюльену Майа из 10-го пехотного полка разрешена посадка на английское судно, отправляющееся в Англию. Майа несколько раз перечел бумажку. Неужели, оказывается, можно вот так держать в руке собственную свободу, неужели вся она умещается на маленьком квадратном листке бумаги?
Но уже через час он убедился, что никакой свободы в руках он не держит. В течение целого часа он предъявлял бумажку капитана Фири поочередно всем английским офицерам, стоявшим вдоль берега и наблюдавшим за посадкой солдат. Но повсюду он получал один и тот же ответ: здесь отправляют только англичан…
Майа даже подумал грешным делом, уж не в насмешку ли вручил ему капитан Фири этот документ. Вот этот-то вопрос ему так и не суждено было решить. Когда он вернулся на серую виллу, просто для очистки совести, Фири там уже не оказалось. "Пройдут годы, – думал Майа, – а я все еще буду гадать, кто же такой, в сущности, капитан Фири – порядочный человек или просто сволочь".
Он присел на опорную стенку лицом к морю, свесив ноги. И вытащил из кармана плитку шоколада – каждый день Александр раздавал своим нахлебникам шоколад. От жары шоколад превратился в вязкое месиво, прилип к бумажке. Майа съел его, вытер руки носовым платком, закурил сигарету и снова уставился на море.
Он поднялся и направился было к перекрестку, где повстречался с Джебетом. Но при одной мысли, что снова придется лезть в толпу, он круто остановился. И повернул назад, решив добраться до санатория берегом.
В нескольких метрах впереди он заметил какого-то штатского, обходившего ряды английских солдат. Низенький, с бородкой, даже в такую жару напялил плащ. И чувствовалось, под плащом у него вся грудь в орденах. Шагал он твердо, даже яростно, словно бы раз навсегда решил, что не умрет. Штатский старичок совсем один среди солдат на морском берегу. Держался он прямо, яростно семенил вдоль берега. Может, вышел, по привычке, под вечер прогуляться, пройтись для моциона, как и положено отставному? Или пришел поглядеть, какая она, нынешняя война? Война, совсем непохожая на ту, другую – великую, неповторимую, настоящую, – ту, которую проделал он.