Мы долго терпели, но потом решили все-таки, что у нас не так много крови, чтобы раздаривать ее дохлым слепням. Поэтому мы попросили наших девушек следить за слепнями и уничтожать их до укуса. Тата и Барабыкина сначала оскорбились, но потом поняли, насколько это важно.
Они стали работать перехватчицами слепней. Одна наводила другую.
– У Леши на шее! – кричала Тата. – У Яши на боку.
– Не надо! – орал Яша.
Барабыкина прыгала между амбалами и хлопала их по спинам и животам. Она вошла в такой азарт, что я испугался, как бы она не перебила амбалов заодно со слепнями. Яшу она хлопнула по боку так, что он рухнул на копну и минут пять извивался на ней от боли. А слепень все равно улетел, потому что у Барабыкиной плохая реакция.
К концу дня все тело горело от этих ударов, укусов слепней и сена. В волосах полно было трухи. Мы доделали скирду, и машина отвезла нас домой.
После такого пекла окунуться в озеро – это все равно, что попасть из отделения милиции на балет Чайковского "Спящая красавица". Я точно говорю. Хотя ни там, ни там не был.
Мы искупались и только тут до нас дошло, что первая рабочая неделя кончилась.
Культурный отдых
Первым делом, чтобы иметь средства для отдыха, мы сдали бутылки. Амбалы ползали под нарами и собирали их, как грибы. Бутылок набралось пять ящиков. Мы вшестером понесли их цепочкой к приемному пункту. Дядя Федя был ошеломлен вырученной суммой.
– И чего, спрашивается, мы работаем? – задумчиво спросил он. – Можно месяц прожить на бутылках.
Потом мы стали готовиться к танцам. По субботам в местном клубе танцы. Приезжает ансамбль из военно-спортивного лагеря для трудновоспитуемых подростков. И подростки тоже приезжают. Мальчики пятнадцати-шестнадцати лет. Получаются такие танцы, что с ума можно сойти.
В семь часов мы постучались в окошко к девушкам. Одеты мы были живописно. Яша в тельняшке навыпуск и с платочком вокруг горла. Леша в синем тренировочном костюме, а я в пятнистых джинсах и кедах. Я сначала не хотел идти на танцы, думал, что несолидно. Но меня уговорили.
Девушки уже накрасились и ждали нас. Мы призваны были защищать их от местных хулиганов. Местные хулиганы прибывали на грузовиках из соседних поселков. С ними прибывали девушки с распущенными волосами и в белых брюках. Единственный в поселке милиционер на время танцев скрывался у родственников. Увидев наших девушек во всеоружии, я понял, что нам придется туго. По моим расчетам, местные хулиганы не должны были упустить такую добычу.
– Если будут бить ногами, – шепнул я Яше, – закрывай лицо.
– А что, тебя уже били ногами? – поинтересовался Яша.
– Пока нет, – сказал я.
Я сбегал в наш сарай предупредить народ, чтобы были в боевой готовности. Если что. Народ в сарае играл в настольные игры. Мой клич был встречен без энтузиазма.
– Чего вы туда поперлись? – сказал дядя Федя. – Начистят вам фотокарточки, и вся любовь.
– Федор Степанович абсолютно прав, – сказал Лисоцкий. – Могут быть неприятности.
– Вы же сами говорили о физических упражнениях, – сказал я. – Современные танцы не настраивают лирически. Партнер и партнерша не контачат. Энергии они теряют вагон. Лучшее средство от любви.
– Не понимаю, – сказал Лисоцкий. – А Инна Ивановна тоже пойдет?
– Конечно, – сказал я.
– Не понимаю, – повторил Лисоцкий.
Когда я вернулся в клуб, наши уже плясали. Там было не протолкнуться. На сцене пятеро мальчиков в синих пиджаках с золотыми пуговицами что-то кричали. По-английски. Трое с электрогитарами, один на барабане, а один на электрооргане. Все как положено. Они были страшно серьезны.
Теперь танцуют коллективно. Так проще, потому что все равно неизвестно, где твоя партнерша. Я пригласил Наташу-бис, но она тут же потерялась в толпе. Я оказался в кружке девушек с распущенными волосами. Они выделывали что-то ногами, и плечами, и головой, а ручками ритмично поводили у лица. Как умывающиеся кошечки.
Я тоже стал дергать ручками у лица. И ножками шевелил очень активно. Слава Богу, девочки меня не замечали. Они были углублены в себя.
Грохот стоял такой, что я пожалел колхозных коров, находившихся неподалеку в коровнике. От такого грохота у них могло свернуться молоко. И вообще, они могли заболеть нервным расстройством. Нам-то что! А вот коровам это наверняка вредно.
Пока я думал о коровах, меня оттеснили дальше, и я стал прыгать рядом с местным хулиганом, который плясал что-то совсем уж замысловатое. Я позавидовал его координации. Руками он чертил окружности в разных плоскостях, а ногами стриг, точно ножницами. Он взглянул на меня и чего-то разоткровенничался.
– Во дают! – сказал он.
– Неплохо, – ответил я вежливо.
– Потрясно! – заметил хулиган.
– Вы не знаете, что это за песня? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
– Ай лав дифферент сабджектс, – сказал местный хулиган. – Битловая.
– Какая? – спросил я.
– Битловая, – сказал он. Вероятно, это означало высшую степень похвалы.
Грохот оборвался, и я снова нашел наших. От них шел пар. Яшу уже можно было выжимать. А на щеках девушек можно было жарить блины. Так они пылали.
Тут снова запели какую-то содержательную песню. На этот раз по-русски. "Люди встречаются, люди влюбляются, женятся..." Такая элементарная схема жизненного процесса. "Мне не везет с этим так, что просто беда..."
Я пригласил на эту песню Тату. То есть, как пригласил? Я взял ее за руку, притянул к себе и прокричал в ухо:
– Пойдем танцевать?!
Тата что-то крикнула в ответ, и мы, не сходя с места, принялись снова прыгать. Я потом узнал, что мы танцевали шейк. Никогда не подозревал, что я умею танцевать этот танец. Рядом плясали амбалы. Все-таки городские амбалы лучше танцуют. Виртуознее. Яша умудрялся протаскивать Любу у себя под коленкой. Для этого он лишь слегка приподымал ногу. И вообще они вытворяли штучки почище Пахомовой и Горшкова.
Потом все устали, и был объявлен перерыв. Для восстановления сил и выяснения некоторых отношений. Толпа высыпала на улицу курить. Кого-то уже ловили в темноте. Но нас пока не трогали. Присматривались.
Подошел Леша с местной девушкой. Отважный человек. Девушка мило улыбалась, но в разговор не вступала. Хорошая девушка. Позже выяснилось, что она работает телятницей. Звали ее Элеонора. Для такого имени она была чуточку курносее, чем нужно.
– Отпусти Элеонору, – сказал я Леше. – Из-за твоей Элеоноры нам намылят шею.
– Пусть попробуют! – сказал Леша.
Мы вернулись в зал, и Леша стал демонстративно танцевать с Элеонорой, прижавшись. При этом он холодно посматривал на Тату. Элеонора обхватила нашего Лешу руками за шею и повисла на нем, как полотенце. А Тата повисла на Яше. В буквальном смысле слова. Она тоже держала его за шею, но ноги у нее не доставали до пола. Яша таскал ее на шее, как хомут.
Тогда я пригласил Барабыкину. Ее еще никто не приглашал. Наверное, местные хулиганы принимали ее за чью-нибудь маму. Инна Ивановна прильнула ко мне немного по-старинному, но тоже достаточно плотно. И мы стали топтаться на месте, слившись в экстазе. Я чувствовал, как у меня из-под мышек текут струйки пота. Это было неприятно, потому что разрушало экстаз.
– Петя, пойдем на воздух, – сказала Инна Ивановна, коснувшись моего уха губами.
– Зачем? – спросил я.
– Жарко, – прошептала Инна, вкладывая в это слово много эмоций.
– Пойдем, – сказал я. – Только ненадолго. Мне нужно следить за порядком.
Мы вышли на улицу и сели на скамеечку под деревом. Мимо прошел какой-то тип, который нас внимательно осмотрел. Я подумал, что сейчас меня примут за кого-нибудь другого. Меня часто принимают за кого-то другого. От этого одни неприятности.
– Дети... – вздохнула Барабыкина.
– Кто? – спросил я.
– Все, – сказала Инна Ивановна. – У них совершенно не развиты чувства. Как-то все примитивно просто...
Я молчал, соображая, куда она клонит.
– Все-таки в наше время было не так... Правда?
Я не стал уточнять, какое время она имеет в виду. Поэтому на всякий случай кивнул. Инна Ивановна взяла мою ладонь и стала всматриваться. Не знаю, чего она там увидела в темноте.
– Много увлечений, – читала она по ладони. – Но серьезен. Энергичен. Сильная линия любви...
И она сделала многозначительную паузу. Не отпуская моей ладошки.
– Мне нравятся застенчивые мужчины, – сказала она.
С чего она взяла, что я застенчив? Что я не полез с нею сразу целоваться, что ли? А мне не хочется. Если бы хотелось, я бы полез.
Инна Ивановна готовилась продолжить наступление, но тут из клуба выскочил одуванчик Юра.
– Наших бьют! – крикнул он и помчался за подкреплением к нашему сараю.
Пришлось вернуться в зал. Хотя туда не очень хотелось.
Юра немного преувеличил. Наших еще не били. Просто человека три из местных стояли напротив Леши с глубокомысленным выражением на лице. Бить или не бить? Между ними и Лешей происходили какие-то дебаты. Обычно это тянется от двух до десяти минут, пока кто-нибудь, устав от бесперспективности разговора, не съездит оппоненту по уху. Нужно четко почувствовать этот момент. И бить первым. Иначе можно уже не успеть.
Я протолкался в круг вместе с Барабыкиной.
– Ну, чего? – спросил я.
– А ничего! – ответил один из оппонентов.
– Ты чего? – сказал я.
– А ты чего?
– А ничего! – сказал я.
Все это на полутонах. Разговор зашел в тупик. Никто ничего. Самый момент бить по уху. А танцы, между прочим, шли своим чередом. Публика только освободила место для возможной драки. Ринг, так сказать.
Барабыкина надвинулась на меня грудью и умоляюще произнесла:
– Петр Николаевич! Не надо! Не бейте их, я вас прошу. Они извинятся.
Оппоненты были озадачены. Во-первых, тем, что не они будут бить, а их будут бить. А во-вторых, они никак не могли взять в толк, за что нужно извиняться.
– Это за что же извиняться? – недоуменно спросили они.
– За бестактность! – заявила Барабыкина.
Местные хулиганы совсем завяли от такого интеллигентного разговора.
– Пошли, Генка, – сказал один. – Чего с ними связываться? Чокнутые какие-то.
В этот момент в зале появился Лисоцкий с красной повязкой дружинника. В сопровождении дяди Феди и кое-кого из наших. Дядя Федя шел, заметно покачиваясь.
– Для работников охраны общественного порядка мы исполняем "Йеллоу ривер", – провозгласил мальчик со сцены.
И они завыли "Йеллоу ривер". Желтая река, в переводе.
Мордобоя не получилось. Хулиганы отвалили в недоумении. Лисоцкий прошелся по залу в повязке, очень довольный собой. Потом Лисоцкий снял повязку и пригласил Барабыкину. Он закружил ее, держа руку на отлете.
Я приглашал наших девушек в строгой очередности. Чтобы не дать им привыкнуть к амбалам. Каждой я шептал что-то нежное. Для профилактики. Только Тате я почему-то не мог шептать нежного. Стеснялся, что ли?
Все наши дружинники плясали. Только дядя Федя пристроился на стуле у стены и совершенно внезапно заснул. Под адский рев динамика. Видно, очень хотел спать.
Наплясавшись, мы разбудили дядю Федю и проводили девушек. Лисоцкий еще раньше исчез куда-то с Барабыкиной. Леша исчез в Элеонорой. Все-таки он достукается! Дядя Федя просто исчез.
Было три часа ночи. Фактически, уже утро.
Воскресные разговорчики
На следующий день, в воскресенье, мы отходили от танцев. За завтраком Лисоцкий был какой-то вялый. Он долго смотрел в кашу, шевеля ее ложкой, будто хотел там чего-то найти. Леша загадочно улыбался по поводу Элеоноры. Барабыкина смотрела на меня укоризненно. Тата была почему-то злая. Один дядя Федя был добрый. Он рассказывал, как мы вчера победили местных хулиганов.
После завтрака народ двинулся загорать и купаться. Кроме Леши с дядей Федей. Леша заступил дежурным на кухню. И они с дядей Федей принялись пилить дрова. Там же вертелся и Юра, который продолжал обхаживать повариху Веру.
Лисоцкий предложил мне сыграть в шахматы. Мы начали.
– Загадочный народ эти женщины, – сказал Лисоцкий, передвигая пешку.
– По-моему, не очень, – сказал я, передвигая свою.
– Вы еще не все понимаете. Простите, – сказал Лисоцкий, выводя слона.
– А что вы имеете в виду? – осторожно поинтересовался я, толкая еще одну пешку.
– Как вы относитесь к Инне Ивановне? – спросил Лисоцкий, делая ход конем.
– Как к старшему товарищу, – ответил я.
– А она, между прочим, вас любит, – сказал Лисоцкий, объявляя мне шах.
– Вы преувеличиваете, – парировал я, защищаясь слоном.
– Да, любит. Она мне сама вчера призналась, – сказал Лисоцкий, усиливая давление.
– Этого нам только не хватало, – пробормотал я.
– Вы с этим не шутите, – предупредил Лисоцкий.
– Какие уж тут шутки... – задумался я. – А как же ваша тактика? Как же борьба с влюбляемостью?
– Инна Ивановна – особая статья. Она взрослая женщина и отвечает за себя... Вы будете ходить или нет?
– Нет, – сказал я. – Я сдаюсь.
– У вас же хорошая позиция! – закричал Лисоцкий.
– Все равно сдаюсь, – сказал я. – С Барабыкиной мне не справиться.
– Будьте мужчиной, – предложил Лисоцкий.
– Как это?
– Проявите твердость, – посоветовал он.
– Спасибо, – поблагодарил я и ушел проявлять твердость. Я пошел проявлять твердость на озеро. Необходимо было срочно охладиться. Но судьба приготовила мне жестокое испытание.
Я спустился к озеру и зашел в кусты натянуть плавки. В кустах стояла Инна Ивановна. Она тоже чего-то натягивала. Ее сиреневый халатик валялся на траве. Инна Ивановна напоминала "Русскую Венеру" художника Кустодиева. Кто видел, тот поймет.
– Ах! – сказала Инна Ивановна.
– Елки-палки! – сказал я. – Простите...
Барабыкина не спеша продолжала натягивать купальник. При этом она смотрела мне в глаза гипнотически. Я застыл, как кролик, проявляя чудеса твердости. Инна подошла ко мне и прошептала:
– Петя, я тебя не волную?
– Почему же... – пробормотал я.
– Пойдем купаться, – сказала она, дотрагиваясь до меня чем-то теплым.
– Плавки, – пискнул я.
– Надень, я отвернусь.
Дрожащими руками я натянул плавки, не попадая в дырку для ноги. "Тоже мне, Тарзан! – думал я. – Супермен чахоточный!" Это я про себя.
Мы вышли из кустов и плюхнулись в озеро. На берегу сидела и лежала наша публика. Все, конечно, обратили на нас внимание. Яша сидел на камне с гитарой и пел только что сочиненную им песню о вчерашних танцах:
Танцы в сельском клубе.
Пятеро на сцене.
Я прижался к Любе,
Позабыв о сене.
Кто-то дышит сзади
Шумно, как корова.
Я прижался к Наде,
А она ни слова.
Знаю, в прошлой эре
Так не разрешалось.
Я прижался к Вере,
И она прижалась.
В этакой малине
Я совсем смешался.
Я прижался к Инне...
Тут я и попался!
Все дружно посмотрели на нас с Барабыкиной и заржали. Инна Ивановна чуть не потонула от возмущения. Она повернула голову к берегу и сказала:
– Дурачье!
– Яша, я с тобой потом поговорю, – пообещал я.
Все заржали еще пуще. А Тата подошла к Яше и демонстративно его поцеловала в лобик. Яша закатил глаза и рухнул на траву, вне себя от счастья.
– Бывают же такие любвеобильные начальники, – сказала Тата.
Я выпустил фонтан воды. Как кит. И у меня свело ногу. Я зашлепал руками по воде, поднимая массу брызг. Инна Ивановна плыла рядом, удивленно на меня поглядывая.
– Тону, – сказал я не очень уверенно.
Барабыкина будто этого ждала. Двумя мощными гребками она приблизилась ко мне, схватила меня за руку и забросила к себе на спину.
– Не надо, – сказал я. – Лучше я утону.
– Молчи, глупыш, – нежно сказала Инна и поволокла меня к берегу. Я лег на траву и принялся растирать ногу. Барабыкина попыталась сделать мне искусственное дыхание. Изо рта в рот. Я отказался. Тата смеялась до слез. Настроение у меня совсем упало. Я лежал под солнцем и мысленно посылал всех к чертям. Себя в первую очередь.
Слух о том, как меня спасла Барабыкина, разнесся быстро. Все ее поздравляли. И меня тоже. Дядя Федя после обеда отозвал меня в сторону и сказал:
– Казимир нервничает.
– Собака? – спросил я.
– Лисоцкий, – сказал дядя Федя. – Я его давно знаю. Ему такие женщины страсть как нравятся. А тут ты встрял.
– Да я не хотел вовсе...
– Крути лучше с этой пигалицей, с Таткой. Она тоже по тебе сохнет.
– Не хочу я ни с кем крутить! – заорал я. – И никто по мне не сохнет. Я задание выполняю, чтобы они не влюблялись!
– Ну, смотри, – сказал дядя Федя. – Не перевыполни его, задание.
Вечером произошло ЧП. Леша растопил плиту, а потом неосторожно на нее упал. Падая, он оперся на плиту рукой и поджарил ладошку. Она стала как ватрушка. Я повел его к девушкам, потому что у них были всякие лекарства.
Мы с Татой намазали ладошку мылом. Не помогло. Потом вазелином. Не помогло. Потом питательным кремом для лица. То же самое. Леша лежал на нарах весь белый от боли. Держался он мужественно.
– Сейчас я умру, – сказал он сквозь зубы.
Тата наклонилась к нему и поцеловала. Настоящая сестра милосердия. Как ни странно, это помогло. Леша затих и закрыл глаза. Тата нежно гладила его и приговаривала:
– Ну, потерпи, потерпи... Скоро пройдет.
Почему это дядя Федя решил, что Тата по мне сохнет? Вот по кому она сохнет. Это было как на ладони.
Я незаметно ретировался и пошел домой. По дороге мне встретился Лисоцкий. Он прошел мимо без единого слова, гордо неся голову. Глаза его блуждали. Его сжигал огонь ревности.
"Сено-солома! Как все сложно!" – в тоске подумал я.
Памятник
В понедельник обнаружилось, что наш дед, который кладет скирды, заболел. Или запил. Мы не выясняли. Не было его, одним словом. И наша бригада осталась без специалиста.
– Я сам сложу скирду, – сказал я управляющему.
– Спасибо, – сказал он. – Чтобы ее осенью ветром сдуло? Да?
– Я умею, – сказал я.
– На словах все мастера, – сказал управляющий.
– Спросите у деда, – предложил я.
Мы с управляющим пошли к деду. Дед лежал на кровати в валенках. Он постанывал и поматывал головой.
– Погоди трястись, Нилыч, – сказал управляющий. – Говорили тебе вчера, сено-солома, – не пей шампанского! Не привычен ты к шампанскому.
– И то правда, – промычал дед.
– Ты лучше скажи, этот парень сможет скирду поставить? Или нет? Только так, чтобы она до весны простояла.
Дед оторвал голову от подушки и посмотрел на меня, с трудом узнавая.
– Могет, – прохрипел он. – Этот могет.
– Лады, – сказал управляющий. – Под твою ответственность, Нилыч. Бери трактор и валяй, – сказал он мне.
Мы выехали в поле, я встал посередине и сказал, как дед:
– Здесь будем ставить.
Потом я отсчитал восемь шагов в длину и четыре в ширину. Это я размечал основание. Амбалы в это время нагружали волокушу. Тата с Барабыкиной потихоньку копнили.