И мы пошли вместе, демонстрируя чудеса сплоченности и братства. Дед Мороз дышал сплошным коньяком, и я ему невольно позавидовал. Дойдя до цели, он спросил с усилием:
– Тебе в какую квартиру?
– Сорок семь, – выдохнул я.
– Мне тоже, – выдохнул он, и этот выдох меня доконал. Дальше я ничего не помню.
Проснулся я на тахте. По правую руку лежал знакомый Дед Мороз, а по левую – еще какой-то Дед Мороз, незнакомый. Мы были как богатыри художника Васнецова, только без лошадей.
Я перелез через незнакомого Деда Мороза и вышел из комнаты. В коридоре мне попался Лисоцкий.
– Как себя чувствуете? – тревожно спросил он.
– Ничего, – сказал я и поинтересовался, почему такой наплыв Дедов Морозов.
И Лисоцкий рассказал, что во всем виноват он. В прошлом году заказанный Дед Мороз не доехал, попал в вытрезвитель. Поэтому на сей раз он для надежности заказал меня, его жена заказала моего коллегу на своей работе, а бабушка вызвала из "Невских Зорь". Зато дети были очень довольны обилием таких разнообразных Дедов Морозов.
Путевка
Однажды у нас вывесили заманчивое объявление. Вокруг него сразу же собралась толпа. Я думал, это выговор в приказе. Подошел и поинтересовался. В объявлении было написано:
"Имеются туристические путевки за полную стоимость:
Болгария с отдыхом – 220 р.
Западная Африка – 800 р.
Круиз вокруг Европы – 850 р.
Аргентина с заездом в Бразилию – 2200 р.
Япония теплоходом – 1200 р.
Обращаться в местком".
Я никогда не был в Японии теплоходом, а равно иным способом. В Аргентине с заездом в Бразилию, а также наоборот я тоже не бывал. В Западной Африке и подавно. Я не был там в любых комбинациях и сочетаниях. С отдыхом и без отдыха. Собственно, непонятно даже, что мне делать в Западной Африке?
Тем не менее объявление меня смутило. Раз имеются путевки, значит предполагается, что кто-то их купит. Интересно, кто бы это мог быть? Немного настораживало, что путевки за полную стоимость. Это указывало на возможность неполной стоимости, которая в данном случае улыбнулась кому-то другому.
Надо сказать, что свободных денег у меня в этот момент не было совсем. Не считая свободного рубля на обед. Его каждый день выдает мне жена. Но я все-таки пошел в местком, чтобы там не подумали, что я испугался объявления.
В месткоме рядом с несгораемым шкафом сидела симпатичная девушка. В шкафу, по всей вероятности, лежали путевки.
– В каком месяце Западная Африка? – спросил я небрежно.
– В июле, – сказала девушка.
– Жаль... – сказал я. – Не годится. Там в это время жарковато.
– Возьмите Японию, – с готовностью предложила девушка. – Или Аргентину. Туда и туда теплоходом.
– Не переношу качки, – сказал я.
– Тогда круиз.
– А что это такое – круиз?
– Да мы сами точно не знаем, – сказала девушка. – Так написано.
– Я грамотный, – сказал я. – Но мне не хотелось бы платить 850 рублей неизвестно за что.
Девушка сказала, что хорошо меня понимает. Я улыбнулся ей, и можно было уходить с высоко поднятой головой. Я сделал все, чтобы приобрести эти самые путевки.
– Ой! А Болгария! – воскликнула девушка.
Я вздрогнул.
– Что Болгария?
– Про Болгарию я совсем забыла! Очень дешевая путевка. Почти даром. Вас это не затруднит. Да еще с отдыхом!...
– А нельзя Болгарию отдельно, а отдых отдельно? – спросил я. – Видите ли, я имею возможность хорошо отдыхать внутри страны. У моего тестя дача.
– Отдельных расценок нет, – сказала девушка. – Написано вместе и продаем вместе.
– Знаете что? – сказал я. – Я здесь еще не везде был. Дайте мне что-нибудь поближе.
– В таком случае возьмите Пушкинские Горы. Со скидкой. Шестьдесят шесть.
– Это даже излишне дешево, – пробормотал я и побежал занимать деньги.
Через полчаса путевка лежала у меня в кармане. Я ходил вокруг объявления и радовался. Во-первых, не нужно пересекать границу. Говорят, это волнует. Во-вторых, тоска по Родине мне не грозит. Как где-нибудь в Аргентине, у черта на рогах. А в-третьих, как-никак скидка!
Наверное, полная стоимость у этой путевки, как в Аргентину. Никак не должна быть меньше, потому что все же Пушкин там жил. Был в ссылке, гулял, писал стихи. А в Аргентине он никогда не был.
Между прочим, Пушкин вообще за границей не был. И ничего, прекрасные стихи писал. А в Михайловское он ездил без путевки. Ему эти поездки обходились дороже.
Народная тропа
Наш поезд отходил вечером. Это был специальный поезд к Пушкину. Он должен был отвезти нас в Псков, подождать там, а вечером увезти обратно. А мы должны были успеть за это время съездить на автобусе в Михайловское. Такая была установка.
В моем купе оказалась толстая женщина и супружеская пара средних лет. Мужа звали Вадик. Он сидел за столиком и размышлял, положив голову на кулак. По-моему, он не вполне сознавал, куда его везут.
Когда поезд тронулся, Вадик достал из кармана плаща недопитую бутылку. Его жена тренированным движением перехватила бутылку и сказала:
– Спи, убоище!
Убоище полезло на верхнюю полку, то и дело срываясь. Наконец оно там угомонилось. Я тоже лег и попытался подготовиться к встрече с Пушкиным. Так сказать, настроиться лирически. Для этой цели у меня имелся томик стихов.
"Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит..." – начал читать я. Убоище громко захрапело. Я положил стихи под подушку, стиснул зубы и закрыл глаза.
Когда я проснулся, толстая женщина ела пирожки. Вадик выяснял у жены, зачем она взяла его с собой. По словам Вадика, его выгоднее было оставить дома. Незачем ехать так далеко, чтобы выпить.
Толстая женщина съела пакет пирожков и запила их лимонадом. Она все делала основательно. Потом она взглянула на часы и спросила:
– Когда завтракать-то будем? Продают путевки, а ничего не предупреждают!
Я проглотил слюну и снова стал настраиваться. "Роняет лес багряный свой убор. Сребрит мороз увянувшее поле..." За окном все так и было.
Нас привезли, накормили, дали в руки пакеты с сухим пайком и повезли на автобусе к Пушкину. В пакетах были вареные яйца, бутерброд с сыром и печенье. Это чтобы мы не умерли с голоду, потому что прекрасное возбуждает аппетит.
– Приветствуем вас на псковской земле! – сказал юноша-экскурсовод, и автобус поехал.
На холмах желтели убранные поля. Рощи осыпали листья. Вадик благополучно спал. Его жена смотрела журнал. Толстая женщина медленно закипала, потому что экскурсовод молчал.
"Унылая пора, очей очарованье!..." – повторял я про себя.
– А чего это вы молчите? – вдруг грозно сказала толстая женщина. – Деньги плочены, а он молчит! Где мы едем?
– Мы приближаемся к Святогорскому монастырю, – сказал юноша.
– Он что, здесь жил? – спросила женщина, имея в виду Пушкина.
– В монастырях живут только монахи.
– А я почем знаю, кто он был, – обиделась женщина. – Я, может, для того сюда и еду, чтобы мне все объяснили.
– Объясню, объясню, – пообещал экскурсовод.
Мы проехали мимо монастыря. Толстая женщина заволновалась. Она решила, что шофер что-то напутал.
– Так вот же монастырь! – сказала она. – Куда же теперь?
– Сначала в Тригорское, – сказал юноша.
– У меня путевка в Пушгоры, – настаивала женщина, делая ударение на первом слоге.
Юноша успокаивал ее до Тригорского. От шума проснулся Вадик и полез за бутылкой. Он сентиментально посмотрел в окошко и дососал бутылку до конца.
В Тригорском толстая женщина первой вскарабкалась на гору, не отходя от экскурсовода ни на шаг. Юноша уже понял, что его ждет. Он печально рассказывал о соседях Пушкиных Осиповых-Вульф. Женщине он сказал, чтобы она запоминала вопросы. Отвечать на них он решил на обратном пути.
Вадик на гору не полез. Он устроился на берегу Сороти и кидал камушки в воду.
Возглавляемые толстой женщиной, мы пошли в Михайловское. Женщина требовала объяснений у каждого исторического куста. Она жадно впитывала культуру. Особенно ее интересовали любовные увлечения поэта. В аллее Керн она совсем расчувствовалась и принялась делиться с женой Вадика какой-то своей историей. Я нечаянно подслушал. История была аналогична пушкинской. До войны в женщину был влюблен один лейтенант. Все было так же, только стихов он не писал.
Наконец мы совсем устали и поехали в Святогорский монастырь. Толстая женщина притихла после воспоминаний. Она с нежностью смотрела на картину "Дуэль Пушкина". Наверное, вспоминала своего лейтенанта.
Вадик пожелал сфотографироваться у могилы поэта. Его жена достала фотоаппарат и запечатлела Вадика. Он стоял на фоне мраморного обелиска с таким видом, будто могила его собственная. Один интеллигентный старичок из нашей группы не выдержал. Он подскочил к Вадику и затряс головой. У него даже пенсне свалилось.
– Как вы смеете! – закричал старичок. – Это святыня!
– Сгинь, папаша! – сказал Вадик. – Искусство принадлежит народу.
Старичок кинул в рот валидол и отошел, пошатываясь.
– Расскажите про Дантеса, – попросила экскурсовода жена Вадика. С Пушкиным ей все уже было ясно.
– У этой могилы я не могу о нем рассказывать, – тихо сказал юноша. Он повернулся и пошел к автобусу. Все молча пошли за ним.
На обратном пути до Пскова экскурсовод отвечал на вопросы. Вопросов было много. Всех интересовали житейские подробности. Сколько у Пушкина было детей, где они жили и какое народили потомство. Будто Пушкин был основателем племени, а не великим поэтом.
Никто не попросил юношу просто почитать стихи. Вероятно, стихи были всем известны из школьной программы.
Перед самым Псковом юноша поднял на нас грустные глаза и медленно прочитал четыре строчки:
Веленью Божьему, о Муза, будь послушна!
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца...
Опера
Меня вызвали к начальству и сказали, что нужно выступить в парке культуры. Там в воскресенье праздник молодежи. И ее нужно развлекать, чтобы она зря не убивала время. Нужно рассказать молодежи о научных исследованиях в области физики.
В воскресенье я приехал ко входу в парк и нашел ответственного за мероприятие. Он нервно прогуливался у билетных касс со списком в руках. Я представился, и ответственный поставил галочку рядом с моей фамилией. В списке было человек семь. Поэт, композитор, несколько певцов, футбольный комментатор и я. Как я понял, предстоял маленький концерт широкого профиля.
Подошел композитор с певцами. Певцов было двое, мужчина и женщина. Оба солидной комплекции. На двоих у них имелось штук шесть подбородков, расположенных друг под другом круглыми складочками. Говорят, это улучшает голос.
– А где Мулин? – спросил ответственный.
– Кто его знает? – сказал композитор. – Этот Мулин у меня в печенках сидит. Может, еще и явится.
Мы немного подождали Мулина, а потом нас посадили в микроавтобус и повезли к открытой эстраде. Эстрада располагалась рядом с пляжем. На скамейках сидела и лежала обнаженная молодежь. То есть не совсем обнаженная, конечно. Молодежь недвусмысленно загорала. Рядом сидели старушки. Они были одеты нормально.
Мы зашли в комнату сзади эстрады и стали готовиться.
– Вы пойдете первым, – сказал мне ответственный. – Постарайтесь, чтобы аудитория не разбежалась.
И он вытолкнул меня к микрофону.
Я распинался минут пятнадцать. Молодежь не шевелилась, старушки тоже. Не знаю, замечали ли они мое присутствие. Я рассказал им про лазер и другие штучки. Мне рассеянно поаплодировали, и я ушел обратно в комнатку.
Там напряженно ждали Мулина. Ответственный объявил поэта, и тот принялся что-то выть в микрофон. Композитор курил и сжимал пальцами виски.
– А зачем вам Мулин? – поинтересовался я из вежливости.
Композитор взглянул на меня, видимо, в первый раз замечая. Потом по его лицу пробежала какая-то мысль. Быстро так пробежала, как мышка.
– Леша, – сказал он певцу. – Этот подлец не придет, все уже ясно. Наряжай молодого человека.
– Понял, – проговорил певец и раскрыл маленький чемодан.
– Вы будете вместо Мулина, – сказал композитор, глядя мне в глаза, как гипнотизер. И он тут же в двух словах объяснил мне задачу. Предстояло сыграть сцену из оперы. Это была детективная опера, которую композитор сам сочинил. Певец Леша и его партнерша поют сцену расставания. Певец изображает уголовного типа, а певица его мать. Тут входит милиционер и говорит: "Встаньте!" Дальше они еще немного поют, а потом милиционер говорит: "Следуйте за мной!" То есть не говорит, а поет. В опере всегда поют.
Партию милиционера пел отсутствующий Мулин. Значит, теперь должен был петь я. Мне даже интересно стало, что из этого выйдет.
– Следите за мной, – сказал композитор. – Я дам знак и вы споете: "Следуйте за мной!"
– На какой мотив? – спросил я.
– Все равно! – махнул рукой композитор. – Тут уже не до мотива.
– Меня публика узнает, – сказал я. – Я им лекцию о физике читал, а тут вдруг пою...
– Леша, прилепи ему усы, – сказал композитор.
Пока мне прилепляли усы и напяливали фуражку, поэт и футбольный комментатор уже закончили. Я взглянул в дырку на аудиторию и увидел, что она переполнена. Это комментатор постарался. Ответственный вышел и объявил сцену из оперы. Публика потихоньку стала расползаться.
Композитор сел за фортепиано и заиграл. Леша с партнершей запели. Текст Леши был совершенно уголовный. Певица его задушевно увещевала. Я должен был вступить после слов: "Нужно было расколоться, но нет, не могу".
Они попели минут десять, и Леша красиво исполнил:
– Нужно бы расколоться, но нет, не могу...
Я выпрыгнул на сцену, как чертик из коробочки. Есть такая детская игрушка на пружинке. Публика насторожилась, увидев милицейскую фуражку. Я раскрыл рот как только мог, чтобы пропеть свое слово, и тут у меня отвалились усы.
– Я же тебе говорил, что он все врал про физику! – закричал в первом ряду какой-то голый молодой человек. – Он артист!
Я поспешно поднял свои усы и приложил их обратно к губе под носом. Придерживая усы одной рукой, я рявкнул голосом Шаляпина:
– Встаньте!
Старушки в аудитории поспешно вскочили на ноги.
– Да я не вам! – сказал я, обращаясь к старушкам. Они продолжали стоять, как заколдованные.
Певец Леша встал и посмотрел на меня исподлобья.
– Двинь ты ему и чеши! – посоветовал певцу тот же парень.
Певец пошел на меня, как медведь. Не знаю, может быть, так и полагалось по либретто. Но мне это не понравилось. Я отступил на шаг и провел рукой по бедру.
– У меня пистолет, – пропел я. – Он заряжен.
– Врет! – убежденно выкрикнул парень.
Композитор от растерянности продолжал наяривать на фортепиано. Старушки скорбно молчали. Я ужасно разозлился, что мне этот тип не верит, вытянул указательный палец в виде пистолета и громко пропел:
– Кыхх!
Леша, видимо, был настоящим актером. Он жил по законам сцены. Поэтому он без звука рухнул на пол. А я совсем вошел в азарт.
– Ну, кого еще? – заорал я и повернулся к композитору. Тот прекратил играть и поднял руки вверх. Все старушки тоже подняли руки вверх. Голая молодежь была в восторге.
– Следуйте за мной! – победоносно закончил я, повернулся и ушел.
За мной последовали композитор и певица. Леша продолжал с минуту лежать для убедительности, а потом встал, раскланялся и тоже ушел. Старушки, крестясь, принялись покидать аудиторию.
Бедный Мулин, вероятно, кусал себе локти, когда услышал об этом моем триумфе. А композитор сказал, что я рожден для оперной сцены.
Вода
Раздался звонок, и я открыл дверь. На пороге стоял мужчина в шлеме мотоциклиста. Он вызывающе посмотрел на меня и сказал:
– Я ваш сосед снизу.
– Очень приятно, – сказал я.
– А мне не очень приятно, потому что у меня течет.
– Что именно у вас течет? – предельно вежливо осведомился я.
– Вода. С потолка. Я приехал, а она течет. Вот пойдемте, посмотрим.
Я охотно согласился, хотя при желании мог представить себе, как она течет.
Мы спустились на восьмой этаж. По лестничной площадке прохаживался какой-то тип в пижаме и шлепанцах.
– Акт будем составлять или как? – спросил он мотоциклиста.
– А что такое?
– Вчера молотком стучал, а сегодня протечка. На мотоцикле разъезжаешь, а у меня два часа течет. Долото куда-то запропастилось, а то дверь тебе надо было сломать, вот что!
– Значит, и у вас течет? – обрадовался мотоциклист. Я тут ни при чем. Это все девятый этаж! Посмотрим сначала у меня, а потом к вам.
Потолок у мотоциклиста был красивый, как акварель. Он плакал крупными, увесистыми слезами.
– Побелка пятнадцать рублей, мытье полов – пять, – резюмировал Седьмой этаж.
Я мысленно умножил на два, и мы спустились ниже. В квартире на седьмом этаже шла оживленная полемика, в которой участвовали хозяйка с шестого этажа и жена типа в шлепанцах.
– Вот он! – сказали Седьмой и Восьмой, вводя меня в квартиру, как арестанта.
– Господи! Что за люди! В такой момент! – сказал Шестой этаж. – У нас же дитё купают! Оно же простудиться может!
На ходу оценив ущерб, мы двинулись на шестой этаж. Купание было в полном разгаре. Всем пришлось включиться. Мотоциклист следил за температурой воды. Седьмой этаж давал советы, а я поддерживал головку дитя на нужном уровне.
Вокруг было очень много воды.
– А что это пятый этаж молчит? – задумчиво сказал тип в шлепанцах, посмотрев на пол. Судя по количеству воды на полу, поведение пятого этажа, действительно, представлялось загадочным.
Шестой этаж, довольный результатами купания, выдал нам сухую обувь, и мы пошли дальше.
Пятый этаж сидел с зонтиком перед телевизором и смотрел футбол.
– Как на стадионе! – крикнул он нам. – Присаживайтесь! Плащи есть? "Зенит" выигрывает!
В перерыве мы ели сосиски и пили кофе. "Зенит" выиграл. Меня растерли скипидаром и одели в чистую сухую сорочку. Сорочка оказалась весьма кстати, потому что на четвертом этаже праздновали свадьбу. Молодые в плащах болонья сидели во главе стола и были счастливы.
– Я так люблю, когда осень и дождь. И падают листья... – призналась мне невеста. Она с любовью посмотрела на жениха. – Он у меня такой хороший, замечательно все организовал, правда?
Седьмой этаж в пижаме произнес очень теплый тост. Я даже не ожидал. Второй и Третий этажи тоже оказались в числе гостей, и, когда все кончилось, мы пошли прямо на первый.
Первый этаж, маленький белый старичок, сидел на диване, поджав ноги. Он смотрел на пол. На полу были расставлены тазы, кастрюли и банки.
– Вспоминаю молодость, – сказал он, снимая шлем с мотоциклиста и подставляя его под капли. – Наводнение двадцать четвертого года. Я, молодой, сильный, несу по Васильевскому – представляете? – свою барышню... Радикулит схватил, но, как видите, живу. Здравствую, так сказать...
Кажется, Экзюпери сказал про радость человеческого общения. Когда старичок дошел до второй мировой войны, тип в пижаме посмотрел на потолок и сказал:
– Чего это она не останавливается?
– Да-да! – сказал старичок. – Пожалуй, надо пойти сказать, чтобы закрыли кран.