- Поставят… Отличникам всегда пятерки ставят, не то что нам, грешным.
- Где уж нам уж, - передразнил Бутафоров. - Не прикидывайся сиротой… Швейк пишет?
От Мишки получил я одно-единственное письмо. В апреле. Он сообщал, что живет в Макеевке, в шахтерском общежитии. Уголек пока рубают другие, а он учится на трехмесячных курсах. Будет машинистом подземного поезда. Это, конечно, не то что паровоз. Под землей бывает часто. Довелось подержать в руках врубовый молоток. Приличная штука. Шахтеры ребята веселые, любят пошутить и выпить. И заработок у них порядочный. Некуда деньги девать, особенно холостякам. Подружился с одним парнем, отбойщиком. Звать его Ринг. Два метра ростом, и каждый кулак - кувалда. Но парень добродушный. Сам не дерется, а вот разнимать ему часто приходится: за ним специально посылают. У них койки в общежитии рядом. Ринг тоже любит Есенина и знает много стихов. Отпуск Мишке в этом году не дадут, а в будущем - два месяца. Заедет в Луки, а потом к матери в Осенино. Конечно, могут дать путевку на курорт, да ладно, в другой раз. Звал и меня в деревню. И еще Мишка писал, не слышал ли я чего-нибудь о Корнее. Он до смерти рад, что развязался с ним.
Об этом письме я и рассказал Николаю. Умолчал только про Корнея. Бутафоров не перебивал, слушал. А когда я замолчал, спросил совсем о другом:
- Как ты думаешь, дождь будет завтра?
- Я не прогноз, - ответил я.
- Зовут старики на рыбалку… На два дня.
- А экзамены? - спросил я, кивнув на учебник.
- Ты же говоришь, все равно пятерку поставят. Зачем учить?
- Поезжай, - сказал я. - Поставят.
Николай перевернулся на бок. Он уже загорел, - каждый день коптит бока на солнце. Здесь готовиться к экзаменам хорошо: тихо, никто не мешает. Скоро купаться можно. Почитал - и в речку. Голова снова свежая.
- На мотоцикле? - спросил Николай.
- У твоего дома оставил, - ответил я. - Не украдут?
- Боишься?
- А как же… Дорогая вещь. Мне один дружок, завскладом, сказал: больше трех кусков на барахолке отвалят.
Николай помрачнел, раскрыл книгу и стал листать. А меня смех разобрал. Пускай позлится.
- Когда спать ложишься, цепью к ноге привязываешь? - спросил Бутафоров. - Как кружку на вокзале?..
- Сравнил, - сказал я. - Кружка или мотоцикл! А это идея, насчет цепи. Буду привязывать…
- К ноге?
- К твоему языку, - сказал я. - Ну чего вы все крутите вола? Покататься хочешь, так и скажи.
- Кататься не хочу, - сказал Николай. - Я не девочка. Научиться бы.
- Научишься. Это пара пустяков.
- И Генька Аршинов хотел бы. Игорь тоже.
- Мне они этого не говорили, а сам навязываться не буду. Я тоже не девочка.
Николай отбросил с глаз выгоревшую прядь волос и сказал:
- И другие ребята хотят…
- Пускай записываются, - сказал я.
Николай взглянул на меня, спросил:
- В очередь?
- Нет, - сказал я. - Не в очередь. В мотокружок. Как инструктор назначаю тебя старостой. Хочу тобой покомандовать. Не возражаешь? Так вот, напиши объявление, заведи тетрадь… и приступим.
Николай поднялся с травы, сунул учебник под мышку.
- Пошли, - сказал он.
- Куда?
- Объявление писать.
Мы зашагали по узкой тропинке к дому. Николай шел впереди. Он был в плавках. Плечи широкие, тонкая талия, а вот ноги немного кривые.
- Скотина ты, - сказал Николай.
- Думали, что зажимаю? Кулак?
- Думали.
- Совести, мол, нет у него, индивидуалиста?
- И так думали.
- Правильно думали, - сказал я.
- Это как понимать? Самокритика?
- Понимай как хочешь…
Мы подошли к дому. Еще издали, сквозь кусты, я увидел, что на мотоцикле кто-то сидит. Сидит и крутит рукоятки. Это была Рысь.
- Не заводится? - спросил я.
Рысь спрыгнули с седла и, растопырив пальцы, стала смотреть на свои руки.
- Пачкается, - сказали она. - Не стыдно, на таком грязном ездить?
- Не беда, - сказал я.
- Его нужно в речке вымыть.
- Тряпок нет… Дефицит.
- Я принесу! - Рысь крутнулась на месте и убежала в дом.
Бутафоров поглядел ей вслед и сказал:
- Сейчас теткино платье притащит… Ишь, приспичило!
- Не собирается в Ригу?
- Это сам спроси… Сначала пусть за восьмой сдаст.
- Туговато?
- Динке-то? - удивился Николай. - Я ее ни разу за книжкой не видел, а погляди в дневник: одни пятерки.
- А что с матерью у нее? - спросил я. - Тоже в войну?
Рысь иногда об отце говорила, а о матери - никогда.
- У нее не было матери… То есть была, но сразу, как она родилась, умерла. Бывает так.
Верно, бывает… Бывает, человек жизнь проживет и горя не знает. А бывает - родиться не успеет, а уж беда тут как тут. Несправедлива судьба к Рыси. И мать отняла и отца. Наградила взамен подлой теткой.
Рысь и вправду притащила какое-то драное платье. Бросила его на седло, обошла мотоцикл вокруг и сказала:
- Ну чего стоишь? Подтащи к воде.
- Я пойду, - сказал Николай, - объявление составлять… Ты мне дай адресок Швейка. Вот тебе карандаш - пиши. - И сунул мне учебник.
Я написал. Пусть чиркнет Мишке. Обрадуется парень.
Мотоцикл можно было и на руках докатить до воды, но я завел и, круто развернувшись перед домом, съехал вниз. Я бы с удовольствием проехал и по воде, но колеса засосало в мокрый песок, и мотор заглох. Я выключил зажигание и слез с седла. Рысь стояла рядом и смотрела на меня. Восторг и зависть были в ее глазах. Наверное, я казался девчонке героем, как Чапай. Она дотронулась до переключателя скоростей и сказала:
- Без этой штуки можно ездить?
- Нельзя.
- А без этой? - прикоснулась она к ручке газа.
- Тоже нельзя.
- Без гудка можно, - сказала Рысь. - И без фары… Днем.
- Без сигнала можно, - согласился я. - Хочешь, научу водить?
Рысь бросила на песок тряпку и схватила меня за руку:
- Правда?!
- Вот сдам физику…
- Сдашь, - сказала Рысь. - Физика - ерунда. Поедем сейчас?
- На грязном?
Она схватила платье, разодрала его на две части. Один кусок бросила мне, другой помочила в воде.
- Когда сяду за руль, - поучала она, выжимая тряпку, - ты, пожалуйста, не кричи. Я знаю, ты человек неуравновешенный. Тебя в детстве часто бомбили. Мне, конечно, наплевать на твои крики, но лучше не надо… Это мне на нервы действует.
- Глушитель протрешь, - сказал я. - Помой лучше колесо.
Но Рысь сама знала, что нужно мыть, а что не нужно.
- Кто моет колеса? - возразила она. - Одни дураки. Колеса мгновенно испачкаются. Вот у самолета не испачкаются, потому что самолет…
- Летает, - подсказал я.
- Я летала на самолете… - похвасталась она. - Два раза.
- Ну и как?
- Со мной рядом женщина сидела, ее укачало.
Рысь перебралась на мою сторону. Я не мыл мотоцикл. Стоял в холодной воде и держал его за руль, чтобы не опрокинулся. Девчонка мокрой тряпкой смывала пыль с глушителя, крыльев, но до колес не дотронулась. Она была в коротком ситцевом сарафане и босиком. Рысь спешила, тряпка так и летала в ее проворных руках. Вот она в последний раз выжала ветошь и поднялась. Наши глаза встретились.
- Я тебя недавно видела, - сказала она. - Ты промчался мимо и даже… - она тряхнула головой, и солнечные блики запрыгали по ее буйным волосам. - Ну чего мы стоим? Мотоцикл чистый.
Она сполоснула ноги и пошла к дому. Я смотрел на нее и думал, что это совсем не та девчонка-мальчишка, которую я осенью встретил на этом берегу. Острые плечи ее округлились, длинные ноги стали полнее, колени больше не напоминали бильярдные шары. И походка у моей Рыси стала плавной. Шея и плечи коричневые, а волосы ослепительно желтые. И лицо загорело. Только на лбу остались белые точки от скобок. В отчаянных мальчишечьих глазах появилась какая-то зеленая глубина. И чувствуется, что девчонке не совсем удобно в коротеньком сарафане, из которого успела вырасти.
Я вывел мотоцикл на дорожку. Он блестел. В открытом окне маячила голова Бутафорова: объявление сочиняет. Сказать ему, что поедем с Рысью кататься? Подошли двое парнишек в синих майках и широких парусиновых штанах. Один черный, другой коричневый. С любопытством стали глазеть на мотоцикл.
- Зверь, - сказал черный.
- Рванет по шоссейке, будь здоров, - подтвердил коричневый. - Ракета!
На меня парнишки не обращали внимания. Им и в голову не приходило, что мотоцикл может принадлежать мне. Вышла из дома Рысь. Поверх сарафана она надела лыжную куртку, на ноги - красные босоножки. Парнишки отвернулись от мотоцикла и с достоинством приблизились к ней.
- В Низы, - сказал черный. - По-быстрому. Димка вчера во-о какого на червя вытащил.
- Я пять штук поймал, - сказал коричневый. - Поменьше, чем Димка… Тащи удочки!
Рысь окинула их равнодушным взглядом и повернулась ко мне:
- Поехали?
- А в Низы? - спросили парнишки. Лица у них вытянулись.
- Завтра, - сказала Рысь. - Я червей не накопала.
- Плевать, - сказал черный. - Я накопаю.
- И леска в двух местах порвалась.
- Есть лишняя, - сказал коричневый. - И крючок. Первый сорт.
- Ну вас, - сказала Рысь и снова повернулась ко мне: - Заводи!
Я подошел к мотоциклу и с удовольствием крутнул тугую педаль. Мотор весело затарахтел. Рысь забралась на заднее сидение, зажала в коленях подол сарафана.
- Выедем на шоссе - остановись, - сказала она. - Я попробую.
Я кивнул ошарашенным парнишкам и дал газ.
- У меня получится, - сказала Рысь. - Я знаю. Ты только не кричи на меня.
Но в этот день нам не удалось покататься. Как раз напротив техникума спустила задняя шина. Машину повело в сторону, и я остановился.
- Вот так всегда, - сказала Рысь. - Если я что-нибудь захочу очень - обязательно сорвется. - Она чуть не плакала.
- Завтра покатаемся, - утешил я ее. - Завулканизирую и покатаемся.
- Завтра дождь пойдет, - сказала Рысь. - Или снег. Или будет землетрясение. Уж я-то знаю.
18
На завтра дождь не пошел. И снег. И землетрясения не было. Светило солнце. Голубело небо. Все как и вчера. Выкатывая мотоцикл на дорогу, я обратил внимание на старую липу, что росла возле нашего общежития. На ней за одну ночь листья стали больше. Подросли. Вот, пожалуй, и все, чем отличался вчерашний день от сегодняшнего. Так я думал в это солнечное утро, выкатывая мотоцикл на дорогу. Откуда я мог знать, что этот день готовит мне большое испытание?
Рысь на этот раз не заставила себя долго ждать. Услышав треск мотора, она выбежала навстречу. Одета она была как и вчера: сарафан и коричневая лыжная куртка.
- Вот видишь, - сказал я. - День как день.
- А вдруг опять что-нибудь лопнет?
- Твои мальчишки лопнут от зависти, - сказал я. - Ты опять их подвела?
- Заводи, - сказала она, оглядываясь на дверь.
И я услышал хриплый голос. За дверью кто-то топотал ногами и пел. Я даже слова разобрал:
Не ходи по плитуару,
Не стучи галошами,
Я тебя не полюблю,
Ты не сумлевайся… Ой-я-я!
- Гуляют? - спросил я.
Рысь закусила губу, лицо ее побледнело.
- Поехали! - сказала она.
Я завел мотоцикл, и мы поехали. Но когда мы выехали на шоссе, Рысь сказала:
- Это тетка моя… У нее сегодня день рождения.
Вполне возможно. У каждого человека раз в году бывает день рождения. Почему у тетки не может быть? И почему ей не петь частушки? "Я тебя не полюблю, ты не сумлевайся…" - повторил я про себя и усмехнулся. А ничего частушка. Безыдейная, правда. Не складная, но ничего. В день рождения и такая частушка сойдет.
Впереди пылила "Победа". Мне надоело тащиться у нее на поводу. Я дал газ на всю катушку и обогнал. Я знал, что на хорошем шоссе "Победа" могла бы посоревноваться со мной, но здесь я был хозяином положения. Позади остались Купуй и березовая рощи, где мы были с Аллой…
Остановились на развилке. Вправо убегала мощенная булыжником дорога на Опухлики. На указателе: "7 км". В Опухликах - дом отдыха железнодорожников "Голубые озера". Он стоит на берегу озера Малый Иван. Кругом сосновый бор. Дому отдыха принадлежит лодочная станция и катер. Если сесть на катер, то можно попасть на озеро Большой Иван. Напротив дома отдыха - остров Соловей. Неизвестно, кто дал это поэтическое название небольшому зеленому острову. Здесь никто не живет. На острове растут сосны, осины, ольха и орешник. Берега заросли камышом. Сюда на лодках приплывают рыбаки, приехавшие из города. Они остаются на ночь, разводят на берегу костер и варят уху. Костер долго полыхает в ночи, отражаясь в тихой озерной воде.
До войны я два раза был в Опухликах, и мне полюбились эти места. Мне захотелось отвезти туда Рысь, показать ей озеро Малый Иван, остров Соловей, покататься с ней на лодке.
- Ты жила на Артем-Острове, - сказал я. - А ты слышала про остров Соловей?
- Это, наверно, очень красивый остров?
- Там живут зайцы и птицы, - сказал я. - Вокруг острова плавают щуки, судаки… От рыбаков слышал.
Мы были одни. Иногда проносились мимо машины. Из Великих Лук в сторону Невеля. И наоборот. Впереди был деревянный мост. Под мостом протекала небольшая речка. На ее берегах росли тонкие березы и осины. Кустарник мочил в воде вётлы. Речка плавно изгибалась и исчезала в лесу.
- Что же ты раньше не сказал? Я бы снасть взяла…
- Там рыба сама в руки прыгает, - сказал я. Действительно, почему было не взять снасти, не половить рыбу?
- Я уху умею варить - пальчики оближешь, - сказала Рысь.
Наклонив желтоволосую голову, она смотрела на меня и накручивала на палец прядь волос. И я смотрел на нее. Это была совсем не та "стиральная доска", которая танцевала со мной в театре. Хотя сарафан был ей выше колен, а у лыжной куртки короткие рукава, она все равно была очень славной. Теперь бы я не решился прикрикнуть на нее или сказать, что ремень по ней плачет. И может быть, потому, что с Рысью что-то произошло и она стала как будто другой, я не мог разговаривать с ней как прежде. Не мог найти нужный тон. А поэтому молчал. Молчал и смотрел на нее. Как я и ожидая, ей это не очень понравилось.
- Это хорошо, что у тебя прыщей нет, - сказала она. - Не люблю прыщавых… Один мальчишка из десятого, он бегает за мной, купил билеты в кино, а я не пошла с ним. У него весь лоб в прыщах. И щеки.
- Как огурчик, - сострил я. - Молодой, зеленый и весь в прыщах.
- Противно, как говоришь… В нашем классе есть мальчишка, у него волосы блестят, а уши глянцевые.
- Какие? - удивился я.
- Как будто их лаком выкрасили… Ни у кого больше таких ушей не видела.
- А в вашем классе ножи никто не глотает? - спросил я.
- Ножи нет, а гвозди глотает, - ответила Рысь. - Ленька Тыта. Он ключ проглотил от физкабинета. Операцию делали. Ключ вытащили и живот зашили.
- Дурной? - спросил я.
- Он, когда был маленький, дождевых червей глотал… Нравилось, говорит.
Рысь рассказала и про Кольку Бутафорова. Оказывается, он любит чай дуть. Может выпить десять стаканов. И ничего. Только нос сперва запотеет, а потом заблестит. И еще рассказала, как они всем классом ездили в деревню помогать колхозникам сажать картошку. И все на улице первыми здоровались с ними - и маленькие и большие. Тогда девочки поспорили, поздоровается с ними встречный мальчик или нет. Поравнялись с ним - молчит. Девочки сказали: "Здравствуй, мальчик!" А он им в ответ: "Вот как дам камнем!" Мальчику было четыре года. Его кто-то расстроил; кажется, петух в ногу клюнул. А вчера она встретила дядьку в новом плаще. Радостный такой идет по улице. Улыбается. А сзади на нитке болтается тряпка, и на ней написано, какой у дядьки рост, размер, цена… Ей сначала было смешно, а потом взяла и сорвала тряпку. А то ведь не видит человек, что у него творится сзади…
Я готов был слушать ее сколько угодно, но она вдруг вспомнила про мотоцикл. Подошла, поставила маленькую ногу в красной босоножке на педаль. Мотор недовольно фыркнул.
- Ключ поверни, - сказал я.
Она включила зажигание, крутнула педаль. Мотор заработал. У Рыси заблестели глаза. Она уселась на седло и посмотрела на меня:
- Эту штуку нужно нажать? А эту - отпустить?
Я снял мотоцикл с подножки, вывел его на шоссе и показал ей, чти нужно делать. С третьей попытки она благополучно сдвинулась с места. Мотоцикл был тяжелый, и я боялся за Рысь. На первой скорости она поехала посередине шоссе. Я бежал рядом и командовал. Равновесие она держала, но мотоцикл здорово водило из стороны в сторону.
- Я сама еду, да? - спросила Рысь. - Ты не держишь?
- Едешь…
- Я хочу быстро, Максим!
- И так хорошо.
- Черепаха ползет быстрее… - ныла она.
Я на свою голову объяснил ей, как нужно перейти на вторую передачу, Она выжала сцепление и передвинула рычаг.
- На газ не жми! - предупредил я.
Но Рысь забыла обо всем на свете. Сарафан взлетел выше колен, до черных трусиков. Девчонка, прикусив губу, вцепилась в руль и ничего не видела. Я так и знал. Она крутнула рукоятку газа, и мотоцикл, взревев, рванулся вперед. Я ухватился за заднее седло, но оно ускользнуло. Я отстал. Рысь ехала со скоростью не меньше сорока километров в час. Из выхлопной трубы валил синий дым.
- Отпусти газ! - орал я, все больше отставая. На бегу оглянулся: сзади виднелся грузовик.
Рысь ехала посредине шоссе. Она не видела машины. И я вспомнил, что не научил ее останавливать мотоцикл.
- Сворачивай вправо! - крикнул я. - Вправо!
Я слышал, как сзади нарастал шум грузовика.
- Газ сбрось! - надрывался я. Но Рысь не слышала.
Я остановился и поднял руку. Грузовик был совсем рядом. На ветровом стекле плясал отблеск солнца, и я не видел шофера. Но он меня должен увидеть: у него от солнца опущен щиток. Машина пронеслась мимо, обдав меня жаром, пылью и запахом отработанного бензина. Я так и не понял: сбавил шофер скорость или нет. Выехав на обочину, грузовик обошел мотоцикл и укатил дальше. Я перевел дух: пронесло! Рысь наконец сообразила, что нужно делать. Она убрала газ, и мотоцикл сразу замедлил бег. И тут Рысь круто свернула на обочину. Хотела показать класс. Мотоцикл дернулся и заглох. Рысь не удержала равновесие: машина повалилась набок, а она - кубарем в канаву. Я бросился к ней: Рысь лежала на траве. Сарафан сбоку лопнул, на колене ссадина. Лицо она закрыла рукой.
- Доигралась? - сказал я. Меня зло взяло. Чуть под машину не угодила, чертовка! Хотя злиться нужно было в первую очередь на себя: почему не сел сзади?
- Какой дурак ездит посередине шоссе… - начал было я, но Рысь отняла руку от лица, и я замолчал.
- Я вижу два солнца, - сказала она. - Так бывает?
- Бывает, - ответил я. Мне хотелось нагнуться к ней. Но я столбом стоял… Я видел, как черные трусы туго обхватили ее ноги. Длинные, стройные ноги. А она не видела, что сарафан ее чуть ли не на голове.
- Ты такой и не такой, - сказала она. - У тебя лицо меняется. - И помолчав, спросила: - А у меня?
- У тебя сарафан порвался, - сказал я. И подумал: почему нас смущает девичье тело, если оно прикрыто платьем и случайно обнажилось, и не смущает, если почти не прикрыто. Например, на пляже.