– Ступай с Богом. Удачи тебе. Людмиле привет. И скажи-ка мне, ты теперь не скоро в эту – черт бы ее разнес – Чечню? Только ведь оттуда… – В бесстрастном голосе старика отчетливо прозвучала надежда. Вишневский, однако, ее не поддержал. Все между ними всегда было по-честному. И теперь – не соврал.
– Не знаю, Николай Парфенович. Там ведь по обстановке. Может, не скоро, а может, сегодня выдернут. Война.
– Война, мать ее… Ну ладно. Держись там как следует. Сам знаешь, что к чему.
Они неожиданно обнялись.
Выруливая на Рублевку, Вишневский подумал, что это впервые – обычно обходились рукопожатием.
Внезапно остро защемило в груди.
Стар был уже генерал, хоть и держался молодцом. Не приведи Бог – виделись в последний раз.
Думать об этом не хотелось.
К тому же другие насущные мысли отвлекли внимание.
Вдоль трассы, как на параде, выстроились гаишники.
Общаться с ними теперь Юрию Леонидовичу, мягко говоря, было не с руки. Он сбавил газ и постарался ехать аккуратно, не выбиваясь из общего потока.
Москва, 7 ноября 2002 г., четверг, 15.15
Не выспавшись, Лиза поднялась рано.
Собственно, этой ночью она почти не спала.
Забывалась ненадолго в тревожном полусне – и просыпалась в испуге, будто за то время, пока дремала, произошло что-то нехорошее.
Приходила в себя, успокаивалась на некоторое время, слыша подле себя ровное дыхание Непомнящего, засыпала вроде, пригревшись у его горячего плеча.
Но все повторялось снова: короткий, тревожный сон – и пробуждение в необъяснимом испуге.
Утром, едва рассвело, она бесшумно выскользнула из кровати, закрылась в ванной, с наслаждением погрузившись в душистую теплую пену.
Попыталась развеять тревогу.
Повода, сколько ни размышляла, не находила.
Зато навязчивой мелодией в сознании застряло и начало время от времени совершенно не к месту выплывать одно-единственное слово.
Любовь.
"Любовь", – повторяла про себя Лиза, вылезая из ванны, растираясь жестким – других не признавала – махровым полотенцем.
"Любовь", – неожиданно говорила она себе, выжимая сок из морковки.
Телевизор по всем каналам выдавал что-то бравурное, будто и вправду наступил праздник, а Лиза все твердила про себя: любовь…
Так, послонявшись по дому, выпив сока, посмотрев телевизор и повторив тысячу раз слово "любовь", она наконец почувствовала, что хочет спать.
И возвратилась под теплый бок Игоря, свернулась калачиком, заснула по-настоящему.
И даже телефонного звонка, разбудившего Непомнящего, не услышала.
Звонил Вишневский, как всегда – на подъезде к дому.
Однако Игорь Всеволодович решил Лизу не будить.
Они уютно обосновались на кухне, у барной стойки.
Правда, пить Юрий Леонидович отказался, спросил кофе.
А получив свое – заговорил.
Игорь слушал его, боясь шелохнуться, и даже дышал неглубоко, словно малейший посторонний звук мог помешать рассказу.
Слушал и не верил, потому что услышанному трудно было поверить. Тем более сейчас, в году 2002-м.
И верил, потому что изначально подозревал нечто подобное.
Жуткое, запредельное и вместе с тем убийственно реальное, связанное с занятием отца и его клиентами. Не кем-то персонально, а всеми, вместе взятыми, кланом тех, кто мог позволить себе в ту пору приобретать антиквариат и, значит, многое мог себе позволить.
Он понял вдруг, что никогда ни разу не сформулировал этой мысли в том виде, как сложилась она теперь. И в то же время знал наверняка, что все это время она жила в нем, где-то в подсознании, вместе с мистическим страхом и ожиданием того, что кошмар вернется.
Он и вернулся.
Однако выходило, что это прошлый кошмар, давно пережитый, гримасничая, пытается запугать его снова.
От этих мыслей сознание Игоря Всеволодовича чудным образом прояснялось, будто кто-то невидимый слой за слоем сдирал с него тонкую неощутимую пленку, заслонявшую все это время картинку реального мира.
А он и не знал об этом.
В конце концов он овладел собой настолько, что решился заговорить, о чем-то спросить Вишневского.
Тот ответил.
Теперь они говорили оба, и это была почти нормальная беседа, если бы не тема, которую обсуждали.
– Ну, разумеется, охранники исключаются.
– Исключаются. К тому же прав генерал – в тех краях, куда их отправили служить, люди долго не живут.
– Он и в другом прав, ваш замечательный генерал…
Оба вздрогнули.
Никто не заметил, как и когда на кухне появилась Лиза.
А появилась она, похоже, довольно давно, потому что теперь цитировала фразу генерала, упомянутую Вишневским много раньше.
– Прав насчет самоубийства из-за любви. Ах, какой же он умница, ваш генерал.
– Ты о чем, Лиза?
– О любви. И смерти. И ненависти.
– Прости, дорогая…
– Нет, я не сбрендила вслед за большинством персонажей этой истории. Хотя, знаете, сегодня ночью и рано утром у меня было очень странное состояние. Сильно смахивающее на бред.
– Лиза, вы нас пугаете.
– Погодите, Юрий, теперь все в порядке. Теперь все стало на свои места. А ночью… Игорь еще не рассказывал вам? Полдня накануне мы строили версию, а вернее, две версии: того и этого убийств. И построили нечто, кстати, совсем не так уж далекое от истины, если судить по вашему рассказу. Этот процесс длился долго – день, вечер. А ночью меня стало грызть чувство, что мы допустили какую-то серьезную ошибку. То есть все верно – но одна ошибка может свести все на нет. Впрочем, это я теперь так складно излагаю, ночью меня измучили смутные тревоги и страхи, а утром, когда в полубессознательном состоянии я пустилась бродить по дому…
– Ты вставала?
– И принимала ванну, и смотрела телевизор, и пила сок – милый, ты спишь как сурок. Но не в этом дело. Рано поутру ко мне вдруг прилипло одно-единственное слово – любовь. Но как прилипло! Я просто твердила как умалишенная: любовь, любовь, любовь. А потом вдруг захотела спать и сразу заснула. Так крепко, что увидела сон. Знаете, что мне снилось? Будто я сдаю экзамен, непонятно где, в институте или школе, но экзамен по русскому языку – это точно. Я вытаскиваю билет, а в нем очень странное задание: перечислить все пословицы и поговорки со словом "любовь". И я начинаю – сейчас не вспомню, ей-богу, – но во сне из меня буквально бил фонтан, штук сто поговорок, наверное, а последняя – "от любви до ненависти один шаг". Тут я проснулась, услышала, что внизу кто-то разговаривает, спустилась и, откровенно говоря, просто боялась перебить Юрия. Замерла вон там, возле колонны. Такие жуткие вещи… А потом он сказал, что генерал удивляется, как это Щербакова не покончила жизнь самоубийством? Такая была любовь! Вот тогда-то у меня все сошлось.
– Что сошлось?
– Вторая версия.
– И в чем же она заключается?
– В том, что не было никакого убийства. Она сама убила себя, отравилась, но прежде сделала все, чтобы подозрение пало на Игоря. Даже с портретом рассталась. Хотя, собственно, теперь он был ей ни к чему – слишком хорошо понимала, что обречена.
– Но почему? Почему непременно на Игоря?
– Потому что любовь обернулась ненавистью. Любовь к этому истеричному Димке, который ради нее пошел на все – и на смерть в итоге. А ненависть – к Непомнящим вообще, из-за которых, как она считала, все произошло. И к Игорю в частности. Как к последнему из Непомнящих.
– И она ждала целых двадцать четыре года?
– Нет, она не ждала. Она жила и тихо ненавидела тех, кто отнял у нее единственную любовь. Помните генеральское? Тихая, безответная мышка. Нет, она вряд ли была способна на серьезный поступок. Если верить классикам, месть вообще дорогая и трудоемкая штука. Развлечение для богатых – или по меньшей мере сильных духом. Она была ни то ни другое. И возможно, так и ушла бы из этого мира тихо, незаметно, никоим образом не потревожив Игоря. Если бы не болезнь. Любой человек, в принципе, понимает, что смертен. Однако ему не дано знать, когда умрет, и он живет спокойно, надеясь в душе, что это произойдет скорее позже, чем раньше. Совсем другое дело, когда оставшееся время известно точно. А еще известно, что впереди – страшная агония, боль, беспомощность и никого близкого рядом. По-моему, мысль о самоубийстве – самая разумная из тех, что может прийти в голову. Ну а уж если умирать, то почему бы не попытаться – ценой собственной смерти – наказать того, кого тихо ненавидела все эти годы? Тихо, но люто. Мне кажется, она рассуждала именно так или как-то очень похоже. И смотрите – все сходится. Она пишет дневник. Потом приходит на салон, отдает картину. Возвращается домой, инсценирует застолье, тщательно протирает все предметы, уничтожая свои собственные отпечатки пальцев. Разбивает часы, чтобы зафиксировать время мнимой смерти. Надевает их на руку – потому, кстати, и не было повреждений. И принимает яд. Картина убийства – налицо. Подозреваемый – очевиден. Я думаю, она умирала почти счастливой – во-первых, освобождалась от мучений, во-вторых, наказывала ненавистного Непомнящего.
– Интересная версия. Убийства довольно часто пытаются представить самоубийствами. Но чтобы наоборот! Большая, по-моему, редкость в криминальной практике. Однако – должен признать – версия стройная. И вполне может оказаться единственно верной. Хотя прокуратура наверняка заартачится. Они там терпеть не могут нестандартные решения. Но это уже не ваши проблемы. Так что же, Игорь Всеволодович, не пора ли еще раз повидаться с муровскими ребятами? Роль посредника – так уж и быть – беру на себя.
– Я готов.
– И отлично.
– Его все же посадят на какое-то время?
– Не думаю. Ждите его к ужину, Лиза.
– Обещаете?
– Слово офицера.
Бой часов снова прокатился по дому.
Они пробили не полночь – всего лишь девять раз.
Но все равно прозвучало торжественно.
И Лиза про себя решила, что это добрый знак.
Эпилог
Все обошлось. Игорь Всеволодович действительно был дома к ужину.
А потом накатило, пошло, поехало – десятки неотложных дел, будто затаясь, только и ждали финала, чтобы явиться во всей красе.
И – неразрешимости.
Впрочем, неразрешимость на поверку оказалась не такой уж твердокаменной.
Все как-то постепенно улаживалось.
Даже футляры с "дарами" пригодились не все.
Остался один – со старинной замысловатой брошью. Усыпанную алмазами гроздь каких-то диковинных цветов венчала крохотная птичка, присевшая будто на один из лепестков. Пташка была как живая, при малейшем движении броши она шевелилась, поблескивая изумрудным глазком. И казалось – вот-вот сорвется с цветка, упорхнет неведомо куда. Секрет броши был прост – старинный ювелир укрепил птичку на маленькой невидимой пружинке. Однако смотрелась она необычно и стоила, понятное дело, недешево.
Разделавшись с самыми неотложными делами, они, конечно же, сгоняли в Питер – и Вера Дмитриевна замучила расспросами, требуя повторения всей истории снова и снова.
Она наслаждалась деталями.
Ужасалась давней интригой.
И вообще ни за что не хотела отпускать их от себя, но ехать было надо.
Причудливую брошь Вера Дмитриевна назад не взяла.
И даже рассердилась, когда Игорь Всеволодович стал настаивать.
– Я, милый мой, не имею такого обыкновения – забирать подарки обратно.
– Помилуйте, Вера Дмитриевна, какие подарки? Мы ведь брали заимообразно, и, кстати, за то, чем пришлось воспользоваться, я намерен со временем расплатиться.
– Заимообразно? Не помню. И вообще – не говори чепухи. Кого хочешь спроси – всяк скажет: старуха Шелест в долг не дает. Заимообразно! Ты, Лизонька, как эти цацки окрестила – "дары"? Вот и умница.
– Так я ж образно, Вера Дмитриевна.
– А я – вполне натурально. Не спорьте со мной, дети, мне станет дурно – вам отвечать.
В конце концов они смирились.
На обратном пути – ехать решили, несмотря на всю спешку, поездом, чтоб уж насладиться поездкой по полной программе, – Игорь протянул футляр Лизе.
– Ну, раз "дары" – так тебе.
Она открыла футляр, слегка потертый, но все равно торжественный. Достала брошь, залюбовалась игрой камней, грациозным танцем птички. Но быстро убрала вещицу обратно и отодвинула футляр.
– Нет, любимый. Кажется, есть женщина, более достойная этих даров.
– Женщина?
– Женщина и ее муж. Ему, надо думать, тоже будет приятно.
– Господи, Вишневский! Я редкая скотина, Лизок. Не позвонил ни разу с тех пор.
– Ну, не убивайся, родной, так уж сильно. Не думаю, что он так и сидит у телефона в слезах, в ожидании твоего звонка. Дел у Юрия Леонидовича поболе, чем у нас с тобой, так что… Однако появиться нужно. И знаешь что, давай завалимся к ним прямо с вокзала. Адрес я знаю. Это, кстати, недалеко от вокзала.
– Удобно ли в такую рань? И вообще…
– Они встают рано. Людмила – врач, а медики почему-то начинают работать чуть ли не затемно. А насчет удобства… Полагаю, что да. Они, как мне кажется, такие ребята – с изюминкой и с юмором, хоть и застегнуты снаружи на все пуговицы. К тому же мы ведь не на блины и даже не на чай. Обозначимся, вручим подарок и исчезнем. Стремительно. Пусть гадают потом, были мы на самом деле или со сна привиделись.
Вишневские жили в Сокольниках. Большой кирпичный дом в двух шагах от метро – когда-то такие называли "цековскими".
Лиза помнила, Игорь говорил, что квартира осталась от отца, тоже чекиста и вроде бы даже разведчика.
Домофон на двери подъезда отозвался довольно быстро.
Голос был женский.
– Доброе утро, Люда. Простите за раннее вторжение, это Лиза и Игорь. Юра наверняка о нас рассказывал…
Громко щелкнула невидимая кнопка.
Людмила Вишневская впустила их в подъезд, не дослушав и ничего не сказав в ответ.
Может, на самом деле явились не вовремя?
В лифте ехали молча, задор стремительно таял, уступая место неловкости.
Но – как бы там ни было – отступать было поздно.
На лестничной площадке, разглядев номер квартиры, Лиза потянулась к звонку.
И – отпрянула.
Дверь без звонка открыла высокая женщина с серым, измученным лицом.
В траурной черной одежде.
– Люда?
– Проходите. Юра действительно много говорил о вас.
Потом они сидели в просторной гостиной, и Юрий Вишневский непривычно строго смотрел с большой фотографии в черной рамке.
Фото стояло на какой-то тумбочке, а подле него, как положено, – большая рюмка водки, накрытая куском черного хлеба.
И две гвоздики в хрупкой вазочке.
– Он уехал сразу же, как закончил ваше дело. Даже отпуск не догулял. Что-то там произошло на границе с Грузией… и что-то еще готовилось. Словом, его выдернули очень быстро… А потом… Потом тоже быстро – через два дня мне позвонили. Там был бой. Он отправил своих ребят, а сам остался с пограничниками. Тех было мало, он сказал: лишние руки не помешают. Похоронили на Кунцевском, там его родители.
– Давно?
– Сорок дней скоро. Когда же? Все время сбиваюсь со счета. – Стряхнув оцепенение, она беззвучно зашевелила губами и вдруг остановилась, взглянула на Игоря, будто внезапно вспомнив о чем-то. – Послушайте, Юра перед отъездом оставил для вас какую-то бумагу. Его утром вызвали, он сразу уехал. А потом – меня уже не было дома – заскочил домой собраться. И оставил для вас… Сейчас… Это должно быть в кабинете…
Она неловко поднялась, неуверенно, будто слепая, вышла из комнаты. Но вернулась скоро, с тонкой пластиковой папкой.
– Возьмите. Это для вас.
Игорь, не удержавшись, заглянул в папку.
Первым, поверх стандартного машинописного листа, в ней лежал небольшой листок с неровным краем, вырванный, похоже, наспех из блокнота. На нем четким, размеренным почерком было написано следующее:
"Лиза, Игорь! Отпуск, к сожалению, закончился. Сегодня в суматохе, однако, образовалось полчаса свободного времени. Сгонял в архив, потому как с некоторых пор стал задаваться одним вопросом из области далекого прошлого, как, собственно, у нас с вами принято.
Что за вопрос – поймете из архивной справки, которую мне вопреки всем существующим нормативам и правилам подготовили и выдали аккурат за те полчаса, что были в распоряжении.
Повезло.
Вам, между прочим.
Читайте и – уж не знаю?! – радуйтесь, восторгайтесь, трепещите. Словом, чувствуйте!
Вернусь – обсудим и, надеюсь, обмоем.
Удачи!
Вишневский".
Стандартный листок, испещренный машинописным текстом, был той самой архивной справкой, о которой писал Вишневский.
Она гласила:
"На ваш запрос от 10. 11. 2002 г. сообщаю:
Комбриг РККА Раковский С. А. арестован 24 мая 1937 года органами НКВД в качестве подозреваемого по делу об участии в антисоветском троцкистско-правозаговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии. Ст. ст. 58-1 "б", 58-3, 58-4, 58-6, 58-9 УК РСФСР.
Расстрелян 12.06.1937 г. по приговору Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР от 11. 06. 1937 г.
Жена – Раковская В. Э. – арестована 24.05.37 органами НКВД в качестве подозреваемой по делу об участии в антисоветском троцкистско-правозаговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии. Ст. ст. 58-1 "б", 58-3, 58-4, 58-6, 58-9 УК РСФСР.
Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР 15.08.37 приговорена к 10 годам лишения свободы, с поражением в правах, без права переписки.
Скончалась в заключении в 1939 г.
Сын – Раковский В. С., 1932 года рождения – направлен в детское воспитательное учреждение № 1234.
При оформлении документов, согласно Инструкции Народного Комиссариата внутренних дел за № 12/861 от 11.09.1935 г., фамилия ребенка была изменена на Непомнящий.
Имя и отчество оставлены без изменения".
Сентябрь – ноябрь 2002 года, пос. Николина Гора
PS. Все вышеизложенное полностью является авторским вымыслом.
Любые совпадения могут быть только случайностью.
notes
Примечания
1
Что ты хочешь? (фр.)
2
милый друг (фр.).
3
Прекрасно сказано! (фр.).
4
…на балу у Шаховских (фр.).
5
Ну, князь! (фр.)
6
Хорошо, хорошо… (фр.)
7
…которого я не имею чести знать (фр.).
8
…кажется, ничтожное существо… К тому же игрок, говорят (фр.).
9
Дорогой друг, в этом-то все и дело (фр.).
10
хорошее общество (фр.).
11