На улице, на расстоянии двадцати ярдов, он увидел Кьюбита. Кьюбит был крупный мужчина с рыжими волосами, подстриженными ежиком, весь в веснушках. Он заметил Хейла, но не подал вида, что узнал его, и продолжал стоять, небрежно прислонившись к почтовому ящику и наблюдая. Подошел почтальон, чтобы вынуть письма, и Кьюбит отодвинулся от ящика. Хейл видел, как он шутил с почтальоном, как почтальон смеялся, наполняя свой мешок, а Кьюбит все время смотрел не на него, а на дорогу, ожидая Хейла. Хейл точно знал, что он будет делать дальше; он знал всю эту компанию; Кьюбит медлительный и всегда держится с ним по-приятельски. Он просто возьмет Хейла под руку и потащит его куда захочет.
Но, как и прежде, его не покидало чувство отчаянной гордости, гордости, которую он поддерживал в себе рассудком. Его мутило от страха, но он повторял себе: "Я не собираюсь умирать". Он даже заставлял себя шутить: "Не хочу стать сенсацией для первой страницы газеты". Две женщины, садившиеся в такси, джаз, игравший на Дворцовом молу, слово "таблетки", тающее, как белый дымок в бледном чистом небе, - это и была реальность, а не рыжий Кьюбит, ждавший возле почтового ящика. Хейл повернул обратно, снова пересек дорогу и быстро пошел назад, к Западному молу; он не убегал, у него был свой план.
Нужно только найти себе девушку, думал он, тут, наверно, их сотни, и все мечтают познакомиться с кем-нибудь в Троицын день; каждая хочет, чтобы с ней выпили, потанцевали у Шерри, а потом проводили ее домой в дачном поезде, подвыпившую и ласковую. Это - самое верное дело, всюду ходить со свидетелем. На вокзал идти сейчас не следовало, даже если бы против этого не восставала его гордость. Его, конечно, будут подстерегать именно там; легче всего убить одинокого человека на железнодорожной станции: им стоит только стать плечом к плечу у двери вагона или прижать его в толкотне к барьеру, ведь именно на станции банда Коллеони прикончила Кайта. Вдоль всей набережной во взятых напрокат за два пенса шезлонгах сидели девушки, мечтая с кем-нибудь познакомиться, - все, кто приехал без своего дружка: секретарши, продавщицы, парикмахерши - последних можно было узнать по свежему и модному перманенту, по тщательно наманикюренным ногтям; вчера они долго оставались в своей парикмахерской, до полуночи готовя друг друга к празднику. Теперь они разомлели и вспотели на солнце.
Мимо их шезлонгов по двое и по трое прогуливались мужчины; они впервые надели свои летние костюмы, на них были серебристо-серые брюки с острой, как нож, складкой и нарядные рубашки; они ходили с таким видом, как будто им совершенно безразлично - познакомятся ли они с девушкой или нет. Хейл в своем поношенном костюме, скрученном галстуке и полосатой рубашке был на десять лет старше-их всех, и у него не было никакой надежды понравиться кому-нибудь из девушек. Он предлагал им сигареты, но они смотрели на него, как герцогини, широко раскрытыми холодными глазами и отвечали: "Спасибо, я не курю", - а он знал, что на расстоянии двадцати ярдов за ним тащится Кьюбит.
От этого Хейл держал себя как-то странно. Он не мог скрыть своего отчаяния. Он слышал, как девушки смеялись за его спиной над его одеждой и странной манерой говорить. Хейл вообще был о себе невысокого мнения: он гордился только своей профессией, но не нравился себе самому, когда смотрелся в зеркало, - худые ноги, впалая грудь, - и одевался он плохо и небрежно, потому что не верил, что какая-нибудь женщина заинтересуется им. Теперь он обходил хорошеньких и шикарных и безнадежно искал на шезлонгах девушку, достаточно некрасивую, чтобы ее могло обрадовать его внимание.
"Вот эта, конечно", - подумал он, с жадной надеждой улыбаясь толстому прыщавому существу в розовом, чьи ноги едва доставали до земли. Он сел на пустой шезлонг рядом с ней и уставился на отступившее далеко от берега и не привлекавшее ничьего внимания море, которое билось о сваи Западного мола.
- Хотите сигарету? - предложил он ей, немного помедлив.
- Пожалуй, хочу, - ответила девушка. Слова эти были сладостны, как весть об отмене приговора. - Хорошо здесь, - сказала толстуха.
- Приехали из города?
- Да.
- Ну что ж, - спросил Хейл, - вы так и будете сидеть весь день одна?
- Не знаю, право, - ответила девушка.
- Я подумал, что хорошо бы пойти куда-нибудь перекусить, а потом мы могли бы…
- "Мы"? - прервала его девушка. - Вы слишком самонадеянны.
- Так вы ведь не будете сидеть здесь весь день одна?
- Кто сказал, что я буду сидеть здесь одна? - ответила толстуха. - Но это не значит, что я пойду с вами.
- Пойдем, выпьем где-нибудь и поговорим.
- Ну что ж, можно, - сказала девушка, открывая пудреницу и накладывая еще один слой пудры на свои прыщи.
- Так пойдемте же, - настаивал Хейл.
- Есть у вас приятель? - спросила девушка.
- Нет, я совсем один, - ответил Хейл.
- Ну, тогда я не смогу. Невозможно. Я не могу оставить свою подругу одну.
И тут впервые Хейл заметил в шезлонге за ее спиной бледное, малокровное существо, жадно ожидающее его ответа.
- Но вы же хотели пойти? - взмолился Хейл.
- Хотела, но никак не могу.
- Ваша подруга не обидится. Она найдет себе кого-нибудь.
- Ну нет. Я не могу оставить ее одну.
Она вяло и тупо уставилась на море.
- Ведь вы не обидитесь? - Хейл наклонился вперед, умоляя малокровное создание, а оно ответило ему пронзительным восклицанием и смущенным смехом.
- Она никого тут не знает, - сказала толстуха.
- Найдет кого-нибудь.
- Ну как, Делия? - Девушка наклонилась к подруге, и они стали совещаться; время от времени Делия что-то пищала.
- Так все в порядке? Вы идете? - спросил Хейл.
- А не могли бы вы найти приятеля для нее?
- Я здесь никого не знаю, - ответил Хейл. - Пойдемте. Я поведу вас завтракать, куда вам угодно. Все, чего я хочу, - продолжал он с жалкой улыбкой, - это побыть с вами вместе.
- Нет, - сказала толстуха. - Это невозможно. Не могу без подруги.
- Ну что ж, тогда пойдемте все вместе, - предложил Хейл.
- Это будет не очень-то интересно для Делии, - ответила толстуха.
Их прервал юношеский голос:
- Так ты здесь, Фред, - произнес он, и глаза Хейла встретились с серыми, жестокими семнадцатилетними глазами.
- Ну вот, - завизжала толстуха, - а говорит, что у него нет приятеля.
- Фреду нельзя верить, - произнес тот же голос.
- Теперь у нас будет хорошая компания, - продолжала толстуха. - Это моя подруга Делия, а я Молли.
- Рад познакомиться с вами, - сказал юноша. - Куда мы пойдем, Фред?
Делия в ответ заерзала и что-то пропищала.
- Я знаю хорошее место, - сказал юноша.
- А там есть пломбир?
- Там самый лучший пломбир, - заверил он ее серьезным безжизненным голосом.
- Я обожаю пломбир. Делия больше любит лимонад.
- Так пойдем, Фред, - сказал юноша.
Хейл встал. Руки его дрожали. Вот она - реальность! Юноша, рана, нанесенная бритвой, жизнь, вытекающая вместе с кровью и болью, а вовсе не эти шезлонги, не завивка перманент, не миниатюрные автомобили, описывающие дугу на Дворцовом молу. Земля закачалась у него под ногами, и только мысль о том, куда его могут унести, если он потеряет сознание, спасла Хейла от обморока. Но даже и тут природная гордость, инстинктивное отвращение к скандалу победили в нем все остальные чувства; стыд пересилил ужас, не позволил Хейлу громко закричать от страха и даже принудил его внешне остаться спокойным. Если бы юноша не заговорил снова, Хейл, может быть, и пошел бы с ним.
- Ну что ж, пошли, Фред, - сказал юноша.
- Нет, - проговорил Хейл. - Я не пойду. Я не знаю его. Меня зовут не Фред. Я в первый раз его вижу. Это какой-то нахал. - И он быстро зашагал прочь, опустив голову и теперь уже совсем потеряв надежду. Время его истекало; он хотел только одного: двигаться, оставаться на ярком солнце; и вдруг он услышал, как далеко на набережной поет хмельной женский голос, поет о невестах и букетах, о лилиях и траурной вуали - какой-то романс времен королевы Виктории; и он пошел на этот голос, как человек, долго блуждавший в пустыне, идет на мерцающий вдали огонек.
- А! Да это "одинокая душа"! - воскликнула Лили, и, к своему удивлению, он увидел, что она совсем одна среди пустыни шезлонгов. - Они пошли в туалет, - добавила она.
- Можно мне присесть? - спросил Хейл.
Голос его дрогнул, такое он почувствовал облегчение.
- Если у вас есть два пенса, - ответила она. - У меня нет. - Она засмеялась, и платье ее натянулось на пышной груди. - Кто-то стащил мою сумочку, - добавила она, - все мои деньги, до последнего пенни. - Он с удивлением взглянул на нее. - Да бог с ними, с деньгами, - продолжала она. - Но там были письма. Вор теперь прочтет все письма Тома. А эти письма такие страстные! Том с ума сойдет, когда узнает.
- Может, вам нужно немного денег? - предложил Хейл.
- Да нет, я устроюсь, - ответила она. - Кто-нибудь из этих славных парней одолжит мне десять шиллингов - сейчас они вернутся из туалета.
- Это ваши приятели? - спросил Хейл.
- Я встретила их в баре, - ответила она.
- Вы надеетесь, что они вернутся из туалета?
- Боже мой! Неужели вы думаете? - Она посмотрела на набережную, затем взглянула на Хейла и опять рассмеялась. - А ведь вы правы! Ловко они меня облапошили. Но там было только десять шиллингов… и письма Тома.
- Теперь вы позавтракаете со мной? - спросил Хейл.
- Я уже перекусила в баре, - ответила она. - Они меня угостили, значит, я все-таки выручила кое-что из своих десяти шиллингов.
- Ну, закусите еще.
- Нет, больше не хочется, - сказала она, раскинувшись в шезлонге так, что юбка ее поднялась до колен, открыв красивые ноги, и с каким-то плотским наслаждением добавила: - Какой чудесный день! - Она оглянулась назад, на сверкающее море. - Все равно они об этом пожалеют, да еще как! Там, где дело касается честности, я непреклонна.
- Вас зовут Лили? - спросил Хейл. Юноши не было видно, он исчез, Кьюбит тоже исчез. Вокруг не было ни одного знакомого лица.
- Так называли меня они, - ответила женщина. - Мое настоящее имя Айда.
К избитому древнегреческому имени сейчас, показалось Хейлу, вернулось что-то от его прежнего величия.
Она сказала:
- Вы плохо выглядите. Вам надо пойти куда-нибудь и поесть.
- Без вас я не пойду, - возразил Хейл. - Я хочу только одного - остаться здесь с вами.
- Вот это приятные речи, - сказала она. - Хотела бы я, чтобы Том вас послушал… писать он умеет очень страстно, а вот говорить…
- Он хочет жениться на вас? - спросил Хейл.
От нее пахло мылом и вином, она воплощала уют, покой и ленивое сонное физическое блаженство; от ее крупных хмельных губ, от ее роскошной груди и ног веяло чем-то, напоминающим детство и материнскую ласку, и это находило отклик в измученном и смятенном мозгу Хейла.
- Он уже был женат на мне один раз, - ответила Айда. - Но не ценил тоща своего счастья. Теперь хочет вернуться. Почитали бы вы его письма! Я бы показала вам, если бы их не украли. Как ему не стыдно писать такие вещи. - Она одобрительно засмеялась. - Просто поверить невозможно. А вообще-то он такой спокойный малый. Нет, все-таки я всегда говорю: забавно жить на свете.
- Ну и что же, вы примете его обратно? - спросил Хейл, с угрюмой завистью глядя на нее из своей юдоли мрака и отчаяния.
- Не думаю, - ответила Айда. - Я слишком хорошо его знаю. Блаженства вместе у нас не получится. Если бы я захотела, то могла бы теперь выйти замуж удачнее. - Она не хвастала, просто немного подвыпила и была счастлива. - Я могла бы выбрать мужа с деньгами.
- А как же вы живете теперь? - спросил Хейл.
- День прошел и ладно, - ответила она и подмигнула ему, сделав вид, что опрокидывает рюмку. - Как вас зовут?
- Фред.
Он ответил машинально. Это имя он всегда называл случайным знакомым; из какой-то необъяснимой склонности к тайне он скрывал свое настоящее имя Чарлз; он с детства любил секреты, укромные места, мрак, но ведь именно во мраке он встретился с Кайтом, с этим юношей, с Кьюбитом и со всей бандой.
- А вы чем живете? - добродушно спросила она.
Мужчины всегда охотно рассказывали ей о себе, а она любила слушать. У нее уже собрался огромный запас историй о мужских переживаниях.
- Играю на бегах, - быстро ответил он, привычно прячась за барьером лжи.
- Я сама люблю поволноваться. Интересно, не могли бы вы дать мне совет насчет брайтонских бегов на субботу?
- Черный Мальчик, - ответил Хейл. - Заезд в четыре часа.
- У него шансов один против двадцати.
Хейл посмотрел на нее с уважением.
- Ну, как хотите, можете на него не ставить.
- О, я поставлю, - сказала Айда. - Я всегда слушаюсь совета.
- Кто бы вам его ни дал?
- Да, это мой принцип. Вы там будете?
- Нет, не получится.
Хейл прикрыл ладонью ее руку. Он не хотел больше рисковать. Он заявит редактору, что заболел, откажется от места, что-нибудь да придумает. Жизнь была здесь, рядом с ним, он не собирался играть со смертью.
- Поедем со мной на вокзал, - сказал он. - Вернемся вместе в город.
- В такой-то чудный день? - воскликнула Айда. - Ни за что. С вас тоже хватит города! У вас такой вид, будто вы сыты им по горло. Вам будет полезно прогуляться по набережной. А кроме того, мне хочется посмотреть кучу вещей. Я хочу заглянуть в Аквариум и на Черную скалу, и я еще не ходила сегодня на Дворцовый мол. На Дворцовом молу всегда бывает что-то новенькое. Я приехала немного развлечься.
- Мы все это сделаем, а потом…
- Если я решила посвятить день развлечениям, так я уж хочу развлекаться по-настоящему. Я вам сказала: я упорная.
- Я не против, если вы будете со мной.
- Ну что ж, вы-то уж не сможете стащить мою сумочку, - сказала Айда. - Но предупреждаю вас: я люблю мотать деньги. Мне недостаточно накинуть кольцо и пострелять в тире, мне нужны все аттракционы подряд.
- Слишком долго идти пешком до Дворцового мола по такому солнцу. Давайте лучше возьмем такси, - предложил Хейл.
Но в такси он сначала не прикасался к Айде, а сидел неподвижно, притаившись и не спуская глаз с набережной; нигде не было и следа того юноши или Кьюбита среди стремительно проносившегося мимо них ясного дня. Хейл неохотно обернулся и, чувствуя близость ее пышной, ласково открытой груди, прильнул губами к ее губам, ощутив на языке вкус портвейна; тут же он увидел в зеркальце шофера, что за ними едет старый "моррис" выпуска 1925 года с порванным и хлопающим верхом, помятым радиатором и тусклым, потрескавшимся ветровым стеклом. Он смотрел на этот автомобиль, не отнимая губ от ее рта, его кидало в ее сторону, пока такси медленно ползло по шоссе вдоль набережной.
- Так я могу задохнуться, - сказала она наконец, отталкивая его и поправляя шляпу. - Ты круто берешься за дело. Все вы такие, парни маленького роста.
Она почувствовала, что он дрожит всем телом, и быстро крикнула шоферу:
- Не останавливайтесь. Поверните назад и сделайте еще круг.
Казалось, его била лихорадка.
- Ты болен, - сказала она. - Тебя нельзя оставлять одного. Что с тобой такое?
Он не мог больше скрывать.
- Я скоро должен умереть. Я боюсь.
- Ты был у врача?
- Все они никуда не годятся. Ничего не могут сделать.
- Тебе нельзя выходить одному, - сказала Айда. - Они тебе говорили это, врачи?
- Да, - ответил он и опять прильнул к ее губам, потому что, целуя ее, он мог наблюдать в зеркало за старым "моррисом", трясущимся вслед за ними вдоль набережной.
Она опять оттолкнула его, но руки ее по-прежнему лежали у него на плечах.
- Они с ума сошли. Не так уж ты болен. Я бы, конечно, заметила, если бы с тобой было неладно. Не люблю, когда человек сразу сдается. На свете жить совсем не плохо, не нужно только унывать.
- Все хорошо, - сказал он, - пока ты здесь.
- Вот так-то лучше, - подхватила она, - не нужно выдумывать. - И, рывком опустив стекло, чтобы дать доступ свежему воздуху, она взяла его под руку и сказала встревоженно и ласково: - Ведь ты все придумал насчет врачей, да? Это была неправда?
- Конечно, неправда, - устало проговорил он.
- Ну то-то же! - сказала Айда. - А я-то перепугалась. В хорошенькую историю я бы попала, если бы ты отправился на тот свет здесь, в такси! Да уж, Тому пришлось бы почитать кое о чем в газетах. Но мужчины часто надо мной так подшучивают. Всегда стараются показать, что у них где-то неладно, то с деньгами, то с женой, то с сердцем. Ты уж не первый, кто говорит мне, что умирает. Хотя у них никогда не бывает ничего заразного. Хотят провести как можно лучше свои последние часы, ну и так далее. Наверно, это оттого, что я такая крупная. Они думают, я буду с ними нянчиться. Должна тебе признаться, вначале я попадалась на эту удочку. "Врачи говорят, что я и месяца не протяну", - сказал мне один приятель. Это было пять лет тому назад. Теперь я постоянно встречаюсь с ним в баре Хенеки. "Привет, старый призрак", - всегда говорю я ему, а он ставит мне устриц и стакан бархатного пива.
- Нет, я не болен, - сказал Хейл. - Не бойся.
Он не хотел больше унижаться, даже в обмен на спокойные, дружеские объятия. Мимо промелькнул "Гранд-Отель", где старый сановник проводил целый день все в той же дреме, потом "Метрополитен".
- Вот мы и приехали, - сказал Хейл. - Ты ведь останешься со мной, хоть я и не болен?
- Конечно, останусь, - ответила Айда, выходя из такси, и тихонько икнула. - Ты мне нравишься, Фред. Ты хороший парень, Фред. Что это там за толпа? - спросила она с радостным любопытством, указывая на скопление опрятных и щегольских брюк, ярких блузок и обнаженных рук, обесцвеченных и напомаженных волос.
- Каждый раз, как я продаю часы, - кричал человек, стоявший в центре толпы, - я дарю вам в двадцать раз больше, чем они стоят. Только один шиллинг, леди и джентльмены, только шиллинг. Каждый раз, как я продаю вам часы…
- Купи мне часы, Фред, - сказала Айда, легонько подталкивая его, - но прежде дай мне три пенса. Я хочу помыться.
Они стояли на мостовой у входа на Дворцовый мол; толпа окружала их плотным кольцом, люди проходили туда и обратно через турникеты, глазея на торговца часами; нигде не было никаких признаков старой машины марки "моррис".
- Тебе незачем умываться, Айда, - взмолился Хейл. - Ты и так прекрасно выглядишь.
- Нет, мне надо умыться, - ответила она. - Я вся в поту. Подожди меня здесь. Я только на две минуты.
- Здесь негде как следует помыться, - настаивал Хейл. - Пойдем в отель, там выпьем…
- Я не могу терпеть, Фред. Правда, не могу. Ну, будь умницей.
Хейл сказал:
- Вот тебе десять шиллингов. Лучше возьми их сейчас, пока я не забыл.
- Право, это очень мило с твоей стороны, Фред. Это тебя не разорит?
- Так поскорее, Айда, - повторил Хейл. - Я буду здесь. На этом самом месте. Возле этого турникета. Ты ведь недолго, правда? Я буду здесь, - повторил он, положив руку на барьер у турникета.
- Знаешь, - сказала Айда, - можно подумать, что ты влюбился.