Что верно, то верно, Никки, правда мало кому нужна. Разве что философам, ученым, детективам, учителям, матерям. Эти превозносят истину. Пользу приносит не истина, а ложь. Ложь во спасение. Истина же редко бывает во спасение. Смертник, которого наутро должны повесить, вряд ли обрадуется, если узнает, что петля прочна и намылена. Когда жена навещает его в последний раз, он хочет услышать, что его помилуют, однако объявят о помиловании лишь в самую последнюю секунду, когда на голове у него будет капюшон, а на шее петля. Именно об этом она и спешит ему сообщить, хотя прекрасно знает, что билеты на казнь уже продаются и цены на них растут с каждым часом.
Впервые о пользе лжи я услышала, когда находилась в крытом фургоне, ехавшем по горной дороге в Альпах. Что-то попало под колеса, и фургон полетел в живописнейшую пропасть. Путешественники сидели не шелохнувшись, боясь, что любое движение лишь ускорит стремительное падение на скалы, которые терпеливо поджидали нас далеко внизу. Мальчик с опаской посмотрел вниз.
– Мы летим в пропасть, – сказал он.
– К чему ты это говоришь? – укорил его старик. – Нам такое знать не нужно. Сейчас нам нужна не правда, а ложь. Ложь во спасение.
– Что ты имеешь в виду?
– Я сам не знаю, что это такое. Знаю только, что сейчас нужно выдумывать, а не говорить правду. Скажи же что-нибудь.
Мальчик закрыл глаза.
Фургон разлетелся на мелкие кусочки. И я тоже. На то, чтобы подобрать рассыпавшиеся черепки и обрести прежний вид, у меня ушло немало времени. Когда корабль Швабры терпел кораблекрушение, разговоры, полагаю, были примерно такими же. "Нельзя говорить, что мы идем ко дну. Не мы идем ко дну, а море подымается, подымается повсюду, и опасность грозит не только нам, но и всему человечеству".
– Да, все это наводит на грустные размышления, – говорит Морковка, вытряхивая из пакета последнюю изюминку. – На моей памяти счастливо жила только одна пара. Я тогда была еще девчонкой. Он был паромщиком, тогда ему было, должно быть, лет семьдесят, не меньше. На пароме он находился всегда – в шторм, в снегопад, на Рождество. Был он урод уродом, да и жена была ему под стать: лицо у нее было такое, как будто по нему стадо слонов прошло. Они прожили всю жизнь счастливо, потому что уродливее их не было никого. Они были удручающе бедны и невыразимо счастливы. Никто ни разу не видел, чтобы они ссорились или болели. Соседи только о них и судачили: у нее были большие усы, и он говорил, что счастлив с ней, ибо любит в постели жевать ее усы. Все завидовали их счастью.
Когда Роза укладывается в постель и кладет на меня руки, я, естественно, не могу не рассказать ей историю, которая называется...
Жеватели усов и их живописцы
– Он любит жевать их в постели, – сказала натурщица. Лукас кивнул.
Моим коллекционером был художник, собиратель древностей. На древности, впрочем, средств ему не хватало, но трудился он в поте лица. Он любил белый цвет и покупал – задешево – много белой краски. Манера Лукаса не вполне соответствовала венецианской моде 1440 года – тогда предпочтение отдавалось традиционному стилю; вот в Тере его бы носили на руках, наверняка понравились бы его картины и одному египетскому коллекционеру, но тот скончался за две тысячи лет до рождения Лукаса. Теперь-то белая краска в чести. Вот почему говорят, что главное – это родиться в нужное время. Отец Лукаса был пивоваром; человек приземленный, он проработал всю жизнь и никогда не жаловался на судьбу. На то, чтобы научиться зарабатывать на жизнь живописью, он дал Лукасу пять лет.
Однажды, спустя четыре года одиннадцать месяцев, когда Лукас, прибегнув к помощи полногрудой натурщицы (усы не представляли тогда для него никакого интереса), писал картину "Сотворение мира", пришло письмо от его отца, в котором тот требовал, чтобы сын немедленно вернулся домой.
Лукас написал несколько хороших картин (я знаю, что говорю), однако продать их ему не удавалось: никто ему ничего не заказывал – те же фрески, которые он написал бесплатно, безжалостно стирались. И тем не менее в век, когда люди полагали, что нет такой науки, такого навыка, которым бы нельзя было овладеть, Лукас своего добился: ему не удалось разбогатеть, зато удалось расквитаться со своими хулителями.
Аббат монастыря, отказавшийся принять от него в дар картину "Благовещение", умер в страшных муках после того, как Лукас смазал соски его любимой проститутки цианистым калием.
Другого аббата, который раскритиковал его картину "Христос, идущий по водам", Лукас вывез на лодке в Адриатическое море и сбросил в воду.
– И каким же кажется тебе море теперь? Не слишком ли белым? А может, оно такое белое потому, что ты тонешь?
– Да, да, нет, – пролепетал аббат, хотя вряд ли море могло быть белым в первом часу ночи.
– В таком случае расскажи мне, какой белый цвет ты видишь. И не отвечай, не подумав, – ведь я испытываю тебя.
– Замечательный белый цвет, точно такой же, какой был у тебя на картине, которую я (буль-буль-буль) не понял, потому что очень давно не был на море и не смог оценить его истинной красоты.
– Я рад, что ты со мной согласен, – сказал Лукас. – Я знал, что ты не безнадежен. – С этими словами он налег на весла и поплыл к берегу. Его хулитель попытался было последовать за ним, однако когда у тебя руки связаны за спиной толстой, намокшей в воде веревкой, держаться на воде нелегко.
– Ты не бросишь меня! – вскричал аббат. – Ты же сам священник!
– Да, ты прав, это очень нехорошо с моей стороны, – отвечал Лукас, – но если ты внимательно читал отцов Церкви, то не можешь не знать, что Господь милостив, а потому за несколько мгновений до того, как умереть, я мужественно во всем покаюсь и грехи мне отпустятся. Обещаю, что навещу вместо тебя твою любимую проститутку.
Однако финансовая сторона дела не могла Лукаса не беспокоить. И вот в один прекрасный день, бережно прижимая к груди меня и эту никчемную Горгонскую вазу, Лукас поднялся на борт корабля. Затем он исчез и вскоре вернулся с двумя бандитами, которые несли нечто завернутое в одеяло. Сверток спустили в трюм, где стояла такая вонь, что даже бандитам стало не по себе. Завернутый в одеяло не оказывал особого сопротивления, ибо был усыплен. Когда же он пришел в себя, то сразу же принялся истошно кричать. Лукас спустился в трюм.
– Как самочувствие? Дохлые крысы тебя, надеюсь, не смущают?
– Немедленно меня отпусти. Я мог бы тебя казнить, если б захотел.
– Верно, мог бы, но не забывай: ты находишься в трюме корабля, который в данный момент поднимает паруса, и твоя судьба решительно никого не волнует. Я хотел бы задать тебе вот какой вопрос: ты по-прежнему считаешь, что моя картина "Сонм ангелов" – сущий вздор?
– Да. – Пленник был не робкого десятка.
– Стало быть, ты нисколько не жалеешь, что уронил меня в глазах дожа и погубил мою карьеру?
– Нет.
– Понятно. Тебя не устраивает моя техника письма?
– Да. Именно так. – Рядом с ним, оскалившись, лежала дохлая крыса.
– Что ж, каждый имеет право на свою точку зрения. Равно как и на мученическую смерть в трюме корабля. Между прочим, у меня с собой та самая картина, о которой шла речь. А также холст и краски. Считается, что люди могут прожить без еды несколько недель. Однако я не столь безжалостен, как кажется. Если ты сделаешь безупречную копию с моей картины, что не составит большого труда, раз мастер я никудышный, то сможешь подняться из трюма на палубу и вместе с нами дышать свежим воздухом и есть досыта. Если будешь питаться крысами, то какое-то время продержишься. Впрочем, еще неизвестно, кто кого съест – ты их или они тебя.
– Где капитан?
– У него другие заботы.
– Но ведь здесь кромешный мрак!
– Ну... да.
Первый день он упрямился, но потом, увидев, что матросы спускаются в трюм только для того, чтобы над ним посмеяться, взялся за работу. Когда мы приближались к Гибралтару, копия была почти готова. Впрочем, к этому времени про него уже все забыли. Капитан собрал команду.
– Вы думаете, что мы идем в Бордо сбыть пряности? Ничего подобного. Мы запасаемся провизией и пресной водой и плывем в Китай.
– Как бы не так! – воскликнули в один голос взбунтовавшиеся матросы.
– А как быть с судовладельцем? – спросил один из них.
– Он ничего не узнает, – ответил капитан. – Будет вам, ребята! Подумайте лучше о славе и богатстве.
– Нет.
– Хорошо, – сказал капитан. – Кто из вас самый сильный?
Вперед вышел здоровенный, длинноволосый, похожий на гориллу матрос.
– Я, кто ж еще.
– Так ты не хочешь плыть в Китай?
– Нет.
Капитан берет ружье, которое в то время было еще в диковинку, и стреляет горилле в голову. Горилла сваливается за борт. Усовершенствованное насилие вызывает у многих возгласы одобрения.
– Еще вопросы есть? Если у кого-то возникнет желание на собственном опыте убедиться в совершенстве этого приспособления, я к вашим услугам. Вы ведь знаете Пьетро, – сказал капитан, указывая на громилу, который в каждой руке держал по топору. – Так вот, Пьетро считает, что китайцы замышляют убить его, поэтому в Китай он должен попасть во что бы то ни стало. Ему вряд ли понравится, если кто-то захочет нарушить его планы. И вы знаете священника, он – художник, и наверняка ему захочется запечатлеть новые земли. Имейте в виду, человек он коварный, виртуозный отравитель, да и ножом пользуется отнюдь не только за столом, когда режет хлеб. И он, и мой брат Аржентино хотят увидеть Китай, поэтому давайте прекратим спор. Подумайте лучше о славе, которая вас ждет. Есть здесь хоть один человек, которому не нужна слава?
– Есть, – раздался голос.
– Почему?
– Потому что ни мертвому, ни живому от нее особой пользы нет. Счастья слава не приносит.
– А золото? Золото тебе тоже не нужно?
– Нет.
– Почему, черт возьми?!
– Потому что счастья деньги тоже не приносят. Могу, если хотите, перечислить те вещи, которые приносят счастье.
– Нет. Надеюсь, тебе понравится наше путешествие, а перечислить вещи, которые приносят счастье, ты успеешь и на обратном пути, когда мы все вернемся в Венецию баснословно богатыми и знатными людьми. Когда человек построил первый корабль, все стояли на берегу и говорили: "Какая от него польза? Чем плохо ходить пешком?" Кто-то ведь должен быть первым.
Тем временем узник прожил в трюме еще одну неделю.
"А получается, черт возьми, недурно, – вынужден был признать Лукас. – Особенно контрастные цвета. Надо будет их у него позаимствовать".
По прошествии нескольких недель с командой стали твориться странные вещи. Кок, к примеру, прыгнул за борт, потому что капитан наотрез отказывался есть рыбу без базилика. Базилик на ужин. Базилик на обед. Даже на завтрак базилик. Рыба – все равно какая, но базилик – обязательно.
– Не угодно ли рыбу с лимоном или с чесноком?
– Нет.
– С миндалем невероятно вкусно.
– Нет. С базиликом.
– Соус с перцами так хорош, что в драке из-за него погибло несколько человек.
– С базиликом.
– Рыба с луком и шпинатом считается моим лучшим блюдом.
– Базилик.
Бросился за борт кок ночью, и утром готовить рыбу с базиликом было некому, хотя он и оставил подробные инструкции. Спустя восемь часов в воде обнаружили человека. Это был кок.
– Это кок, капитан.
– Исключается, – заявил капитан, глядя на пловца. – Кок выпрыгнул за борт вчера – не мог же он столько времени плыть вслед за нами. Остается предположить, что это демон в обличье кока или же дракон в обличье демона. Он знает, что я съел много базилика, чтобы спастись от него, и теперь хочет попасть на корабль, чтобы уговорить меня перестать есть базилик.
– Может, и так, – сказал первый помощник капитана, – но ведь мы все знаем, что земля круглая.
– Ну и что?
– Так вот, – продолжал первый помощник капитана, – а раз земля круглая, значит, мы могли – при условии, что мы находимся возле самого полюса, – сделать за это время полный круг и встретиться с коком, который выпрыгнул за борт вчера вечером. – Теория получилась красивая.
Капитан перегнулся за борт.
– Кто ты?
– Я кок. А ты кто?
– Я капитан. Почему ты спрашиваешь?
– А почему ты спрашиваешь, кто я такой?
– Потому что подозреваю, что ты дракон в обличье демона, который хочет подняться на корабль, чтобы уговорить меня перестать есть базилик.
– Что ж, в твоих словах есть логика, – сказал кок, – но если б я и в самом деле был драконом в обличье демона, я занялся бы делами поинтересней, чем плавать вокруг твоей посудины. Я же подозреваю, что все вы – демоны в обличье моих бывших товарищей и что ваша цель – заманить меня на борт и ввести в искушение.
– Что лишний раз доказывает, что ты и есть дракон в обличье демона.
– Либо... – начал кок.
– Либо?
– ...либо вы и в самом деле мои бывшие товарищи, но тогда навигатор из тебя никудышный и корабль описал полный круг.
– Такое может сказать только дракон в обличье демона.
– Подумай сам, какой смысл дракону в обличье демона оскорблять тебя, называя самым никудышным капитаном во всем христианском мире, если он хочет подняться на борт?
– Напротив, дракон в обличье демона станет специально оскорблять меня именно таким образом, чтобы никто не подумал, что он хочет подняться на борт.
– А тебе не кажется, что великая рыба-кит может взять и съесть этого дракона в обличье демона? – поинтересовался Лукас, подходя к борту с этюдником под мышкой. – Мне, например, всегда хотелось написать Иону во чреве китовом.
– А тебе не кажется, что дракон в обличье демона может назвать тебя волосатой обезьяной с бородой, растущей из ушей?
– Возможно.
– Послушайте, мне начинает это надоедать. Либо подымайте меня на борт, либо научите, как утонуть. А то я запамятовал.
– Тебе не терпится поскорей попасть на корабль, вот в чем все дело.
– Ничего подобного. Ладно, увидимся завтра утром, когда вы совершите еще один полный круг.
– Утопите этого дракона в обличье демона, – приказал капитан.
Матросы принялись забрасывать кока святыми мощами, однако мощи были слишком легкими и потопить кока не удалось.
Они плыли еще три недели, но земли видно не было. Вскоре, однако, команде стало ясно, что о бунте нечего и думать, ведь вернуться назад они все равно не смогут, и кроме того, если они будут командовать сами, то им некого будет ненавидеть. Оставалось плыть вперед.
И тут вдруг Лукасу открылось будущее.
– Мне открылось будущее, – сказал он капитану.
– И что ж ты там увидел?
– Море, – сказал Лукас.
– А что еще?
– Больше ничего.
– В таком случае, – заметил капитан, – мне оно тоже открылось. Оно волнистое, мокрое, серое, верно?
– Ты что, мне не веришь? Я знаю, каким будет море завтра в это самое время.
– Отлично, – сказал капитан, – но ведь ровно через двадцать четыре склянки мы все тоже будем это знать, поэтому я не вполне понимаю, как нам использовать твой дар в своих интересах.
– Прекрасно, в таком случае я напишу море, каким оно будет завтра.
И, схватив кисть и краски, Лукас бросился писать волны такими, какими они будут на следующий день, а также тучи, похожие на навозные кучи.
Каково же было удивление матросов, когда на следующий день они увидели, что море и небо именно такие, какими их написал Лукас, сам же Лукас заявил, что тучи удались ему лучше, чем самому Господу Богу. Он сел и написал море, каким оно будет на следующий день, – серое море и тучи, похожие на обледеневших рептилий. И на следующий день море и небо в точности соответствовали его картине. Матросы были потрясены.
– Мы достигнем земли? – спросили они Лукаса.
– Да, – ответил он. – Будущее открывается мне все ясней и ясней. Мы увидим сушу через шесть дней. – За это время он много играл в кости и выиграл все деньги, которые матросы предполагали потратить по возвращении.
– Однажды в Португалии я посетил одну мудрую старуху. Она была слепа и беззуба, но, пососав у вас, она могла предсказать вам будущее. О точности ее предсказаний ходили легенды, – припомнил капитан.
– Что она сказала? "Мммммггг, ммггххх, ммммбббггг"? – спросил Лукас.
– Нет, она предсказала мне мое будущее.
– И что же она сказала?
– Не знаю. Я не говорю по-португальски. Я понял только, что мне предстоит долгое путешествие. А впрочем, кому хочется знать свое будущее? Тогда бы мы все сидели на суше. – У него разболелся зуб.
Ровно через шесть дней, как и было предсказано, они увидели на горизонте землю и собрались уже высадиться на берег, но тут сообразили, что обнажены: Пьетро развесил за бортом всю их одежду, надеясь, что она выстирается в волнах, однако плохо закрепил веревку, и одежда свалилась за борт. Будь это не Пьетро, а кто-то другой, ему бы не поздоровилось.
– Мы спасены, – заунывно твердили матросы, прыгая в шлюпку. На корабле остался только Пьетро.
– Вон за тем прибрежным холмом течет река, – предупредил их Лукас. – Там вы увидите аппетитнейшие фруктовые деревья. А сейчас я вынужден с вами расстаться – дела.
С этими словами он углубился в рощу и написал автопортрет: художник висит на суку, а у него под ногами по упавшей ветке стремглав бежит белочка. Уникальное произведение искусства.
– Так вот, значит, как обстоит дело, – сказал Лукас и повесился. Спустя минуту белочка замертво упала на землю. Таким образом, Лукас не видел, как появились местные жители, которые при виде поглощаемых фруктов не смогли скрыть своего разочарования. Матросы были безоружны – носить оружие капитан им не разрешал. Эти странные дикари, которые настолько примитивны, что ходят нагишом, не разрисовывают себе щеки и не способны даже изобрести оружие, показались местным жителям забавными; обидно было только, что о пощаде они взывали на своем наречии, поэтому о чем именно шла речь, туземцы, к сожалению, понять не могли, хотя истошные крики незваных гостей их даже тронули. За ужином у туземцев возник спор, кто эти голозадые пришельцы – люди или же совершенно новая, доселе неведомая порода обезьян? Из всей команды спасся только один капитан; со мной и с мешком фруктов он сел в лодку и поплыл на корабль, где Пьетро в это время точил свои топоры.
Мы подняли паруса и вновь вышли в море.
В безбрежное море.
И поплыли куда глаза глядят.
Нетерпеливой меня никак не назовешь, но даже я с трудом переносила тяготы нашего бесконечного путешествия. Вскоре капитан и Пьетро перекидывались словом не чаще одного-двух раз в день и не переступали черты, разделявшей корабль на две части. За руль они становились по очереди. Компас вышел из строя. Определить же путь по солнцу, тем более по звездам, они были не в состоянии.