Колеса - Артур Хейли 3 стр.


Помимо голоса, до Залески отчетливо доносился шумовой фон - какофония звуков в цеху. Он всегда поражался, как могут люди целый день существовать в таком грохоте. Он ведь стоял в свое время у конвейера, прежде чем перейти в защищенную от шума конторку, но так и не смог привыкнуть к этому аду.

- Положение прескверное, Мэтт, - сообщил его информатор.

- А что такое?

- Смутьяны совсем разгулялись. Только, пожалуйста, не ссылайся на меня.

- Я никогда этого не делаю, - сказал Залески. - И ты это знаешь.

Он слегка повернулся в кресле и увидел, что оба собеседника внимательно следят за выражением его лица. Они, конечно, могут догадаться, хотя никогда не узнают наверняка, что он разговаривал с черным мастером, Стэном Лэтраппом, одним из полудюжины людей на заводе, которых Мэтт Залески больше всего уважал. Отношения у них были странные, даже парадоксальные, так как вне завода Лэтрапп был активным борцом за права черных, а одно время даже последователем Малкольма Экса. Но на заводе он серьезно относился к своим обязанностям, считая, что в автомобильной промышленности люди его расы могут достичь умом большего, чем с помощью анархии. И вот за это-то Залески, первоначально настроенный против Лэтраппа, и стал его уважать.

Однако в компании - это было скверно при нынешнем состоянии расовых отношений, - к сожалению, было мало мастеров или руководителей из числа черных. Следовало бы предоставить им больше, гораздо больше места, и все это понимали, однако многие черные рабочие вовсе не хотели занимать ответственные должности, а то и просто боялись из-за молодых анархистов или же не были к таким повышениям готовы. Мэтт Залески в минуты, когда его не одолевали предрассудки, частенько думал, что, если бы большие боссы автомобильной промышленности смотрели, как положено руководителям, хоть немного вперед и еще в 40-50-х годах начали программу обучения черных рабочих, на заводах теперь было бы куда больше Стэнов Лэтраппов. А от такого, как ныне, положения вещей все только проигрывали.

- Что же там замышляют? - спросил в телефон Залески.

- По-моему, прекратить работу.

- Когда?

- Скорей всего с перерыва. Может, и раньше - только едва ли.

Голос мастера звучал так приглушенно, что Мэтту Залески приходилось напрягать слух. Он понимал всю сложность положения Лэтраппа, которое усугублялось тем, что телефон находился рядом с конвейером, где работали люди. Лэтраппа уже и так прозвали "белым ниггером": среди его черных собратьев были такие, которых возмущало то, что человека их расы поставили на ответственное место, и они вовсе не считали, что не правы. Залески, понимая это, не хотел еще больше осложнять жизнь Стану Лэтраппу, но еще два-три вопроса должен был ему задать.

- А что, возможна оттяжка? - спросил Залески.

- Да. Смутьяны хотят, чтобы весь завод прекратил работу.

- Агитация идет полным ходом?

- С такой скоростью, словно мы все еще пользуемся телеграфом джунглей.

- А хоть кто-нибудь сказал им, что это противозаконно?

- У вас в запасе есть еще шуточки? - спросил Лэтрапп.

- Нет. - Залески вздохнул. - Так или иначе - спасибо. - И повесил трубку.

Значит, инстинкт не обманул его. Времени терять было нельзя: конфликт с рабочими на расовой почве подобен короткому запальному шнуру. Если смутьянам удастся прекратить работу, пройдет не один день, прежде чем все утрясется и люди вернутся на свои места. Пусть забастовка охватит только черных рабочих, и даже не всех - выпуск продукции все равно может прекратиться. А Мэтт Залески обязан был давать продукцию во что бы то ни стало.

- Не поддавайся на их угрозы, Мэтт! - вдруг взмолился Паркленд, словно прочитав его мысли. - Пусть какие-то люди бросят работу и у нас будут неприятности. Но за принцип, право же, стоит иной раз постоять, так ведь?

- Иной раз стоит, - сказал Залески. - Не мешает только знать, какой принцип ты отстаиваешь и в подходящий ли момент.

- Справедливость - штука хорошая, - сказал Паркленд, - только она бывает двоякой. - И, перегнувшись через стол, он взволнованно заговорил, обращаясь к Мэтту Залески и время от времени поглядывая на представителя профсоюза:

- Ладно, допустим, я был жестковат с теми парнями на конвейере, потому что такое уж у меня место. Мастер - он ведь стоит посередке, ему со всех сторон достается. Ты, Мэтт, и твои люди каждый день держите нас за горло, требуете: "Давай, давай больше автомобилей!" А кроме вас, есть еще контроль качества, и он говорит: "То, что вы быстро собираете машины, - это здорово, но надо собирать их лучше". А потом ведь есть рабочие - в том числе Ньюкерк и ребята вроде него, и мастеру со всеми ними надо ладить, да и с профсоюзом тоже ухо держать востро, особенно если шагнешь не так, а бывает, и без всякой причины. Дело это нелегкое, и приходится быть жестким - иначе не проживешь. Но при этом я всегда справедлив. Я ни разу не смотрел на черного рабочего иначе, потому что он - черный: мы ведь не на плантации, и я не надсмотрщик с кнутом. В данном же случае все мое преступление, насколько я понимаю, сводится к тому, что я назвал черного парня сопляком. Я не говорил, чтобы он отправлялся собирать хлопок или чистить ботинки. Я просто помог ему справиться с работой. Больше того, я готов признать, что жалею о том, что обозвал его сопляком, - ей-богу, с языка сорвалось! Но только не насчет Ньюкерка. Если он не будет уволен, если ему сойдет то, что он поднял руку на мастера, можете выбросить белый флаг и распроститься с дисциплиной на заводе. Справедливость требует, чтоб его уволили.

- В том, что ты говоришь, две-три здравые мысли есть, - заметил Залески. По иронии судьбы, Фрэнк Паркленд был действительно всегда справедлив к черным рабочим, он был даже справедливее многих других. - Ну а что ты на это скажешь? - обратился он к Илласу.

Представитель профсоюза посмотрел на него сквозь очки с толстыми стеклами.

- Я ведь уже изложил позицию профсоюза, мистер Залески.

- А если я отвергну твои требования, если я решу поддержать Фрэнка - он ведь говорит, что я должен его поддержать, - что тогда?

- Мы вынуждены будем пойти с нашей жалобой дальше, - сухо сказал Иллас.

- О'кей! - Заместитель директора кивнул. - Это ваше право. Только на всю эту процедуру по разбору жалобы может уйти дней тридцать, а то и больше. Тем временем все продолжают работать.

- Естественно. В коллективном соглашении сказано…

- Можешь мне не говорить, что сказано в коллективном соглашении! - взорвался Залески. - Там сказано, что все продолжают работу, пока идут переговоры. Но уже сейчас многие из твоих людей собираются нарушить контракт и покинуть свое рабочее место.

Иллас впервые выказал смущение.

- Наш профсоюз не одобряет стихийных забастовок.

- Черт тебя побери! Тогда сделай так, чтобы забастовки не было!

- Если вы сдержите слово, я поговорю с людьми.

- Разговоры тут не помогут. Ты это знаешь, и я знаю. - Залески в упор глядел на представителя профсоюза. Розовое лицо Илласа слегка побледнело: он явно был не в восторге от перспективы разговора с некоторыми черными активистами при их нынешнем настроении.

Профсоюз, как отлично понимал Мэтт Залески, в подобного рода ситуациях оказывался в сложном положении. Если он не поддерживал черных, то черные могли обвинить профсоюзных лидеров в расовых предрассудках и в том, что они - "лакеи при начальстве". Однако если профсоюз оказывал им слишком большую поддержку, он мог с точки зрения юридической оказаться в более чем сложном положении, став участником стихийной забастовки. А противозаконные забастовки были анафемой для таких руководителей профсоюза автомобилестроительных рабочих, как Вудкок, Фрейзер, Грейтхауз, Бэннон и другие, создавших себе репутацию людей, которые умеют жестко вести переговоры, но, раз достигнув соглашения, соблюдают его и утрясают разногласия должным путем. Стихийные забастовки расшатывали позицию профсоюза и подрывали его способность добиваться уступок путем переговоров.

- Руководство профсоюза не поблагодарит тебя, если мы не сумеем удержать ситуацию в руках, - продолжал Мэтт Залески. - А добиться этого можно только одним путем: мы должны здесь прийти к соглашению, потом спуститься вниз и объявить о нем.

- Все зависит от того, к какому соглашению мы придем, - сказал Иллас. Но было ясно, что он взвешивает слова Залески.

А Мэтт Залески про себя уже решил, о чем они должны договориться, и знал, что никому из присутствующих это не придется по душе, в том числе и ему самому. Ничего не поделаешь, мрачно думал он, такие уж проклятые наступили времена, что человеку приходится прятать в карман и свою гордость, и убеждения, если он хочет, чтобы завод продолжал работать.

И он решительно объявил:

- Никого не увольняем. Ньюкерк возвращается на свое место, но отныне он будет знать, что руками надо работать, а не махать в воздухе. - Заместитель директора в упор посмотрел на Илласа. - И я хочу, чтоб и ты, и Ньюкерк твердо запомнили, что в следующий раз он вылетает без всяких разговоров. А сейчас, прежде чем он вернется на место, я сам с ним поговорю.

- И ему заплатят за потерянное время? - По лицу профсоюзного босса пробежала победоносная улыбка.

- А он все еще на заводе?

- Да.

Залески помедлил, затем нехотя кивнул.

- О'кей, при условии, что он доработает до конца смены. Но чтоб больше никаких разговоров по поводу замены Фрэнка. - Он повернулся к Паркленду. - Ты же сделаешь то, что мне обещал: поговоришь с парнишкой. Скажи ему, что ты назвал его так по ошибке.

- Иначе говоря, принеси ему извинения, - сказал Иллас.

Фрэнк Паркленд в бешенстве посмотрел на обоих.

- Ну и слизняки же вы оба!

- Полегче! - предупредил его Залески.

- Еще чего - полегче! - Громадина-мастер поднялся на ноги и, возвышаясь над заместителем директора, бросил ему через стол, как плюнул: - Это ты все думаешь - как бы полегче, потому что слишком ты большой трус, чтоб постоять за то, что, ты знаешь, правильно.

- Я не намерен с этим мириться! - весь налившись краской, взревел Залески. - Хватит! Ты меня слышал?

- Слышал. - В голосе и во взгляде Паркленда было презрение. - Но не нравится мне то, что я слышал, и то, что носом чую.

- В таком случае, может, ты хотел бы, чтоб тебя уволили?

- Может быть, - сказал мастер. - Возможно, в другом месте воздух будет почище.

- Нигде он не чище, - буркнул Залески. - Иной раз всюду воняет одинаково.

Вспышка прошла, и Мэтт Залески уже взял себя в руки. Он вовсе не собирался увольнять Паркленда, это было бы совсем уж несправедливо, да и хорошего мастера найти не так-то просто. Сам Паркленд, сколько бы ни грозился, тоже не уйдет, в этом Залески был уверен. Он знал семейные обстоятельства Фрэнка Паркленда, знал, что тот каждую неделю должен приносить домой получку, да и в компании давно работает, а этим не бросаются.

Но на какое-то мгновение слова Паркленда насчет трусости больно уязвили Залески. Ему хотелось крикнуть, что Фрэнку Паркленду было всего десять лет и он был сопливым мальчишкой, когда он, Мэтт Залески, уже летал на бомбардировщиках над Европой, никогда не зная, в какую минуту его может прострочить зенитным огнем, - пуля прошьет фюзеляж, затем войдет ему в живот, или в лицо, или в бедра - и их "Б-17-Ф" камнем полетит вниз с высоты двадцати пяти тысяч футов и, подобно многим машинам Восьмой воздушной армии, сгорит на глазах у товарищей… "Так что дважды подумай, сынок, кого ты обзываешь трусом, и запомни, что это я, а не ты, отвечаю за работу завода, независимо от того, сколько я при этом глотаю желчи!.." Но ничего этого Залески не сказал, понимая: то, о чем он подумал, было давно и уже не имеет никакого отношения к настоящему, идеи и шкала ценностей изменились, встали на голову; а потом трусость - она ведь бывает разная, и, возможно, Фрэнк Паркленд прав или хотя бы частично прав. И, недовольный собой, Залески сказал собеседникам:

- Пошли вниз, утрясем это дело.

Они вышли из конторки: впереди - Залески, за ним - профсоюзный босс и позади - мрачный, злой Фрэнк Паркленд. Как только они ступили на металлическую лестницу, которая вела с антресолей вниз, в цех, грохот завода оглушающим водопадом обрушился на них.

Лестница обрывалась в том месте, где отдельные узлы приваривались к раме, на которой монтируется готовый автомобиль. Здесь стоял такой звон, что людям, работавшим в нескольких футах друг от друга, приходилось кричать, чтобы объясниться. Вокруг них - вверх и по сторонам - фейерверком разлетались бело-синие искры. В стрекот сварочных агрегатов и пневматических молотков то и дело врывался свист сжатого воздуха, этой животворной крови силовых механизмов. И в центре всей этой суеты, словно божество, требующее поклонения, - безостановочно, дюйм за дюймом, продвигался конвейер.

Троица шла вдоль конвейера - профсоюзный босс нагнал Мэтта Залески и зашагал рядом с ним. Они продвигались быстрее конвейера и теперь шли мимо уже почти готовых машин. Здесь на каждом шасси был установлен силовой агрегат, шасси скользило дальше, и там на него опускался кузов машины, - сборщики говорят в таких случаях: "Ну, спарились!" Мэтт Залески наметанным глазом окинул конвейер, проверяя, как идут основные моменты операции.

Залески, Иллас и Паркленд шли дальше. Рабочие при их приближении поднимали голову или поворачивались и смотрели на них. Некоторые здоровались, но таких было немного, и Залески отметил, что большинство рабочих - как белые, так и черные - настроены мрачно. В воздухе чувствовалось напряжение, атмосфера была накалена. Так бывает на заводах - иногда без всяких оснований, а иногда по какой-нибудь совсем несущественной причине, словно взрыв где-то назревает и достаточно маленькой трещинки, чтобы пар вырвался наружу. Мэтт Залески знал, что социологи называют это реакцией на противоестественную монотонность.

Профсоюзный босс придал лицу суровое выражение - наверное, чтобы показать, что он лишь по обязанности идет с начальством, но ему это вовсе не по душе.

- Ну как, не скучаешь по конвейеру? - спросил его Залески.

- Нисколько, - сухо ответил Иллас.

Залески не сомневался, что так оно и есть. Посторонние, совершая экскурсию по заводу, часто думают, что рабочие со временем привыкают к шуму, духоте, жаре, к напряженному темпу и бесконечному однообразию работы. Залески не раз слышал, как взрослые посетители говорили пришедшим с ними детям про рабочих, словно про зверей в зоопарке: "Они же привыкли. И обычно довольны своей работой. Они не променяли бы ее ни на что другое".

Ему всякий раз хотелось крикнуть: "Не верьте этому, дети! Это ложь!"

Залески знал - как знают все связанные с автомобильным производством, - что лишь немногие из тех, кто долго проработал на конвейере, согласились бы трудиться так всю жизнь. Обычно они рассматривают свое пребывание там как нечто временное, пока не подвернется что-то получше. Однако для многих, особенно для тех, у кого нет образования, это неосуществимая мечта. И западня захлопывается. Захлопывается на два замка: с одной стороны, рабочий обрастает обязательствами - женится, появляются дети, плата за квартиру, за обстановку, а с другой - в автомобильной промышленности заработки выше, чем где-либо еще.

Но ни высокие заработки, ни довольно значительные дополнительные льготы не способны компенсировать этот безрадостный, бездуховный труд, физически тяжкий и убийственно монотонный - одно и то же час за часом, изо дня в день. Сам характер работы лишает человека гордости за то, что он делает. Рабочий на конвейере никогда ничего не завершает, не ставит точки: он ни разу не собирает автомобиль целиком, а лишь соединяет какие-то его части - там прикрепил металлическую пластину, тут подложил шайбу под болт. Вечно та же пластина, та же шайба, те же болты. Снова, и снова, и снова, и снова, и снова; при этом условия работы - учитывая грохот и шум - таковы, что исключается какая-либо возможность общения, какой-либо дружеский обмен репликами. По мере того как идут годы, многие хоть и ненавидят свою работу, но смиряются. Есть, правда, такие, которые не выдерживают и сходят с ума. Но любить свою работу никто не любит.

Словом, рабочий на конвейере, будто узник, только и думает о том, как бы вырваться из этого ада. Одной такой возможностью для него является прогул, другой - забастовка. И то и другое вносит разнообразие, нарушает монотонность, а это - главное.

И сейчас заместитель директора понял, что настроение рабочих, возможно, не удастся сломать.

- Помни, - сказал он Илласу, - мы договорились. Я хочу, чтобы ты поставил точку - и быстро. - Представитель профсоюза молчал, и Залески добавил: - Сегодня ты должен бы радоваться. Ты добился того, чего хотел.

- Не всего.

- Главного.

За этими словами скрывалось одно обстоятельство, о котором оба знали: некоторые рабочие, стремясь удрать с конвейера, старались быть избранными на какую-нибудь освобожденную должность в профсоюзе, с тем чтобы со временем занять в нем руководящий пост. Этот путь совсем недавно избрал и сам Иллас. Но, попав на выборную должность в профсоюз, человек становится уже политической фигурой: он ищет переизбрания и в промежутках между выборами вынужден маневрировать как политик, чтобы добиться благорасположения своих избирателей. А избирают профсоюзного деятеля рабочие, вот он и стремится им угодить. Именно этим был сейчас озабочен Иллас.

- Где же этот тип - Ньюкерк? - спросил его Залески. Они как раз подошли к тому месту конвейера, где утром произошел инцидент.

Иллас кивком указал на открытую площадку, где стояли несколько столов с пластмассовыми крышками и стулья. Здесь рабочие с конвейера завтракали во время перерыва. В стороне были установлены автоматы, отпускавшие кофе, безалкогольные напитки, конфеты. Место это было отделено прочерченной по полу полосой. Сейчас там сидел один-единственный человек - огромный, грузный негр с дымящейся сигаретой в руке - и смотрел на приближавшееся трио.

- Так вот, - обратился Залески к Илласу, - скажи ему, что он может вернуться на свое рабочее место, да не забудь добавить, на каких условиях. Когда закончишь разговор, пусть подойдет ко мне.

- Ладно, - сказал Иллас, шагнул за линию и, улыбаясь, двинулся к столику, за которым сидел великан.

А Фрэнк Паркленд направился прямиком к молодому негру, по-прежнему работавшему на конвейере. И сейчас что-то усиленно ему втолковывал. Тот смущенно слушал, потом робко улыбнулся и кивнул. Мастер тронул парня за плечо и указал на Илласа и Ньюкерка, все еще сидевших на площадке за столиком, пригнувшись друг к другу. Парень снова осклабился. Мастер протянул ему руку; немного помедлив, тот пожал ее. А Мэтт Залески, наблюдая все это, подумал: сумел ли бы он на месте Паркленда так лихо провести это дело?

- Привет, босс! - донесся до Мэтта голос с другой стороны конвейера. Он обернулся.

Назад Дальше