- Значит, ты никогда не платишь за себя? - опять спросил Джон Генри.
- Об этом же я и говорю, - сказала Беренис. - Когда идешь куда-нибудь с поклонником, за себя никогда не платишь. Вот если бы я пошла куда-нибудь в женской компании, так мне бы пришлось самой платить за себя. Да стану я ходить в кино с женской компанией!
- Когда прошлой весной вы в воскресенье ездили в Фэйрвью, - сказала Ф. Джэсмин, - негр-летчик катал на своем самолете негров. Кто ему тогда платил?
- Дай-ка вспомнить, - ответила Беренис. - Хани и Клорина платили за себя. Правда, я одолжила Хани доллар сорок центов. Кейп Клайд платил за себя, а Т. Т. платил за себя и за меня.
- Значит, Т. Т. тебя прокатил?
- Об этом я и толкую. Он платил за автобусные билеты до Фэйрвью и обратно, и летчику, и за угощение. Ну, за всю поездку. Конечно, он сам платил. Откуда у меня, по-твоему, деньги на то, чтобы летать на самолете? Я же получаю шесть долларов в неделю.
- Об этом я не подумала, - призналась Ф. Джэсмин. - А откуда у Т. Т. столько денег?
- Он заработал их, - ответила Беренис. - Джон Генри, вытри рот.
Так они сидели за столом и разговаривали, потому что в это лето они всегда ели в несколько приемов: поев немного, давали время пище улечься в желудке, а потом снова принимались за еду.
Ф. Джэсмин положила нож и вилку крест-накрест на свою пустую тарелку и задала Беренис вопрос, который уже давно интересовал ее:
- Скажи, грудинку с рисом и горошком называют только так по всей стране или еще как-нибудь?
- Да по-разному, - ответила Беренис.
- А как?
- И запеченной грудинкой, и рисом с горошком в подливке, и просто грудинкой. Сама выбирай.
- Я говорю не про наш город, - сказала Ф. Джэсмин, - а про другие. Ну, как это блюдо называется в других странах, например во Франции?
- Уж этого я не знаю, - ответила Беренис.
- Мерси а ля парле, - сказала Ф. Джэсмин.
Они сидели за столом и молчали. Ф. Джэсмин откинулась на стуле и повернула голову к окну, которое выходило на залитый солнцем двор. В городе было тихо, на кухне тоже стояла тишина, и только тикали часы. Ф. Джэсмин не чувствовала, как вращается земной шар, - все замерло.
- Со мной приключилось что-то странное, - начала Ф. Джэсмин. - Даже не знаю, как объяснить. Такие странные вещи всегда трудно объяснить.
- Что приключилось, Фрэнки?
Ф. Джэсмин оторвала взгляд от окна, но прежде чем она открыла рот, раздался неожиданный звук. В тишине через кухню проплыла нота, потом она повторилась. В августовском воздухе прозвучала гамма. Раздался аккорд. Затем медленно и сонно аккорды потянулись вверх, все выше и выше, словно по ступенькам дворцовой лестницы. Но когда должна была прозвучать восьмая нота и закончить гамму, пианино смолкло. Потом опять предпоследняя нота. Седьмая нота, в которой эхом отдавалась вся незаконченная гамма, повторялась вновь и вновь. Наконец настала тишина. Ф. Джэсмин, Джон Генри и Беренис переглянулись. Где-то поблизости настраивали августовское пианино.
- Господи! - воскликнула Беренис. - По-моему, это уж слишком.
Джон Генри вздрогнул.
- И по-моему, - сказал он.
Ф. Джэсмин неподвижно сидела за столом, уставленным тарелками и блюдами. Серый воздух кухни казался застоявшимся, а сама кухня - слишком плоской и квадратной. После паузы опять прозвучала нота, потом еще раз - на октаву выше. Звуки становились все выше и выше, и при каждом ударе клавиш Ф. Джэсмин поднимала глаза, как будто следила, как нота плывет из одного угла кухни в другой; когда прозвучала самая высокая нота, ее взгляд уперся в потолок, затем гамма заскользила вниз, и она медленно повела головой, переводя взгляд с потолка на пол, в противоположный угол комнаты. Нижняя басовая нота прозвучала шесть раз, и Ф. Джэсмин уставилась на старые шлепанцы и пустую пивную бутылку в углу. Наконец она закрыла глаза, встряхнулась и встала из-за стола.
- Мне так грустно, - сказала Ф. Джэсмин. - Даже мурашки по коже забегали.
Она начала ходить по кухне.
- Говорят, когда в Милджвилле хотят кого-нибудь наказать, его связывают и заставляют слушать, как настраивают пианино. - Она три раза обошла вокруг стола. - Я хочу тебя спросить вот о чем. Бывает, ты встретишься с человеком, который тебе кажется ужасно странным, но ты не можешь понять почему…
- Как это странным?
Ф. Джэсмин думала про солдата, но объяснить по-другому не могла.
- Скажем, ты познакомилась с кем-то, и он кажется тебе пьяным, но ты в этом не совсем уверена. И он хочет, чтобы ты с ним куда-нибудь пошла, на вечеринку или на танцы. Как бы ты поступила?
- Хм. Так сразу трудно сказать. Не знаю. Все тут зависит от настроения. На вечеринку, где много людей, я бы пошла, а там завела бы знакомство с кем-нибудь, кто мне больше по душе. - Живой глаз Беренис внезапно сузился, и она пристально посмотрела на Ф. Джэсмин. - А почему ты об этом спрашиваешь?
Тишина заполнила всю комнату, и Ф. Джэсмин услышала, как капает вода из крана. Она пыталась придумать, как бы рассказать Беренис о солдате. Внезапно зазвонил телефон. Ф. Джэсмин вскочила, опрокинув пустой стакан, из которого пила молоко, и бросилась в переднюю, но Джон Генри, сидевший ближе к двери, первым подбежал к телефону. Он встал коленями на стул и улыбнулся в трубку, прежде чем сказал "алло". Он повторял "алло", "алло", пока Ф. Джэсмин не отняла у него трубку и сама не крикнула "алло" раз двадцать пять, после чего повесила трубку.
- Такие вещи меня прямо бесят, - сказала Ф. Джэсмин, когда они вернулись на кухню. - Или вот еще - терпеть не могу, когда почтовый фургон останавливается у наших дверей и шофер таращится на номер дома, а потом увозит посылку куда-то еще. По-моему, это дурное предзнаменование. - Она провела пальцами по коротко остриженным светлым волосам. - Знаешь, я хотела бы до отъезда, до завтрашнего утра, узнать свою судьбу. Я уже давно хочу, чтобы мне погадали.
- Ну, хватит, - перебила ее Беренис. - Лучше покажи-ка мне свое платье. Интересно посмотреть, что ты выбрала.
И Ф. Джэсмин пошла наверх переодеваться. Ее комната была настоящей парилкой - жара со всего дома поднималась туда и там оставалась. Во второй половине дня воздух в ее комнате словно гудел, так что от вентилятора шума бы не прибавилось. Ф. Джэсмин включила его и открыла дверцу стенного шкафа. До сих пор она всегда вешала свои шесть костюмов на плечики, а ту одежду, что носила обычно, либо запихивала на полку, либо бросала в угол, но в этот день все переменилось: костюмы она положила на полку, а в шкафу на плечиках висело только свадебное платье. Серебряные туфельки она аккуратно поставила на пол под платьем, повернув их носками на север, в сторону Уинтер-Хилла. Почему-то, одеваясь, Ф. Джэсмин начала ходить по комнате на цыпочках.
- Закройте глаза! - крикнула она вниз. - И не смотрите, когда я буду спускаться по лестнице. Я вам скажу, когда можно будет открыть глаза.
Даже стены кухни будто смотрели на нее, и кастрюля, висевшая на стене, была как черный внимательный круглый глаз. На мгновение пианино перестали настраивать. Беренис сидела склонив голову, как в церкви. Джон Генри тоже склонил голову, но все же подсматривал краем глаза. Ф. Джэсмин остановилась на последней ступеньке, положив левую руку на бедро.
- Ой, как красиво! - воскликнул Джон Генри.
Беренис подняла голову и увидела Ф. Джэсмин, но по ее лицу нельзя было понять, что она думает. Ее темный глаз разглядел все, от серебряной ленты в волосах до подметок серебряных туфелек, но она ничего не сказала.
- Ну как? Только честно! - спросила Ф. Джэсмин.
Однако Беренис лишь смотрела на оранжевое атласное платье, качала головой и ничего не говорила. Сначала она лишь слегка покачивала головой, но чем дольше смотрела, тем сильнее качала головой, пока наконец Ф. Джэсмин не услышала, как похрустывают ее шейные позвонки.
- Ну, что такое? - спросила Ф. Джэсмин.
- Ты же хотела купить розовое платье.
- Да, но когда я пришла в магазин, я передумала. А в чем дело? Тебе это платье не нравится, Беренис?
- Нет, - ответила Беренис, - оно не годится.
- Как это? Почему не годится?
- Очень просто - не годится, и все.
Ф. Джэсмин повернулась, посмотрела на себя в зеркало, и платье опять показалось ей красивым, но на лице Беренис застыло кислое и упрямое выражение, как у старого длинноухого мула. Ф. Джэсмин не могла понять, в чем дело.
- Я все-таки не понимаю, - пожаловалась она, - чем оно тебе не нравится?
Беренис скрестила руки на груди и ответила:
- Ну, если ты сама этого не видишь, я тебе объяснить не могу. Вот посмотри на свою голову.
Ф. Джэсмин посмотрела в зеркало на свою голову.
- Сначала ты остриглась, точно каторжник, а теперь повязываешь голову серебряной ленточкой, когда у тебя еще и волос-то нет. Очень это странно выглядит.
- Это ничего, я на ночь вымою волосы и попробую их закрутить, - объяснила Ф. Джэсмин.
- Посмотри на свои локти, - продолжала Беренис. - Платье-то вечернее, сшитое для взрослой женщины. Оранжевый атлас. И твои заскорузлые локти… Одно к другому уж никак не подходит.
Ф. Джэсмин сгорбилась и закрыла грязные локти ладонями.
Беренис еще раз качнула головой, затем поджала губы.
- Отнеси платье назад в магазин.
- Но я не могу! - воскликнула Ф. Джэсмин. - Оно по сниженной цене. Их назад не берут.
Беренис всегда руководствовалась двумя принципами: один из них гласил, что из свиного уха не сошьешь шелкового кошелька, а второй - по одежке протягивай ножки и довольствуйся тем, что имеешь. А потому Ф. Джэсмин так и не поняла, передумала Беренис, вспомнив свой второй принцип, или платье действительно начало ей нравиться. Так или иначе, Беренис несколько секунд рассматривала платье, склонив голову набок, и наконец сказала:
- Подойди-ка сюда. Немного убрать в талии, так, в общем, подогнать можно.
- По-моему, тебе просто в диковинку настоящий туалет, - заметила Ф. Джэсмин.
- Да уж, впрямь новогодние елки в августе в диковинку.
Беренис развязала пояс и принялась разглаживать платье и собирать его в складки в разных местах. Ф. Джэсмин стояла прямо и неподвижно, как вешалка, чтобы не мешать Беренис. Джон Генри поднялся со стула, чтобы видеть получше. Он даже не снял салфетку, повязанную вокруг шеи.
- Фрэнки вырядилась, как новогодняя елка, - сказал он.
- У, двуличный Иуда! - воскликнула Ф. Джэсмин. - Только что ты говорил, что платье красивое. Двуличный Иуда!
Настройка пианино продолжалась. Ф. Джэсмин не знала, чье это пианино, но звуки настройки, не затихая, торжественно врывались в кухню, они доносились откуда-то по соседству. Иногда настройщик проигрывал короткую дробную мелодию, но потом бил по одной клавише снова и снова. Невозмутимо и упорно, как сумасшедший. Снова и снова. Фамилия единственного в городе настройщика была Шварценбаум. От этих звуков взбесился бы любой музыкант, но и всем прочим становилось не по себе.
- Мне кажется, он делает это нарочно, чтобы мучить нас, - сказала Ф. Джэсмин.
Но Беренис ответила - нет. Так настраивают пианино и в Цинциннати, и во всем мире. Иначе не бывает.
- Давай-ка включим в столовой радио, тогда его не будет слышно, - предложила она.
Ф. Джэсмин покачала головой.
- Нет, не знаю почему, но мне не хочется опять включать радио. Тогда я опять начну думать про лето.
- А теперь отойди немного назад, - распорядилась Беренис.
Она подколола платье в талии повыше и заложила две-три складки. Ф. Джэсмин взглянула в зеркало, висевшее над раковиной. Она видела себя только по грудь и, налюбовавшись верхней частью платья, влезла на стул и осмотрела его середину. Потом она начала сдвигать клеенку со стола, чтобы встать еще повыше и увидеть в зеркало серебряные туфельки. Но Беренис остановила ее.
- Ну неужели оно тебе не нравится? - спросила Ф. Джэсмин. - А мне нравится. Ну скажи откровенно, Беренис!
Но Беренис рассердилась и начала ей выговаривать:
- Ну и упряма же ты; ты спросила мое мнение, и я тебе ответила. Потом ты опять спросила то же самое, и я снова ответила. Но тебе ведь нужно вовсе не мое откровенное мнение, тебе нужно, чтобы я стала хвалить то, что, по-моему, никуда не годится. Кто так себя ведет?
- Ну ладно, - сказала Ф. Джэсмин. - Мне ведь только хочется выглядеть покрасивей.
- Ты выглядишь хорошо, - сказала Беренис. - Не платье красит человека. Ты одета хорошо для любой свадьбы, только не для своей. Ну, да тогда, может, удастся одеть тебя и получше. А сейчас мне нужно приготовить свежий костюмчик для Джона Генри и еще прикинуть, что я сама надену.
- Дядя Чарлз умер, - сказал Джон Генри. - А мы едем на свадьбу.
- Да, малыш, - ответила Беренис. И по тому, как она вдруг умолкла и задумалась, Ф. Джэсмин поняла, что Беренис вспоминает всех своих умерших родных и знакомых. Наверное, в памяти ее воскресли все, кого уже нет в живых, и она вспомнила и Луди Фримена, и давно прошедшие времена в Цинциннати, и снег.
Ф. Джэсмин вспомнила семь человек, которых она знала и которые умерли. Ее мать умерла в самый день ее рождения, и ее она не считала. Фотография матери лежала в правом ящике отцовского письменного стола. Лицо ее было робким и грустным, его закрывали холодные, аккуратно сложенные носовые платки. Еще она вспомнила свою бабушку, которая умерла, когда Фрэнки было девять лет; Ф. Джэсмин хорошо помнила ее, правда лишь по маленьким мятым фотографиям, хранившимся в глубине ее памяти.
- Ты часто вспоминаешь Луди? - спросила Ф. Джэсмин.
- Ты же сама знаешь, что да, - ответила Беренис. - Я вспоминаю те годы, которые мы с ним прожили вместе, и все плохое, выпавшее мне на долю с тех пор. С Луди мне никогда не было бы одиноко, и мне не пришлось бы связываться со всякими негодными людьми. Я и Луди, - сказала она. - Луди и я.
Ф. Джэсмин сидела, покачивая ногой, и думала о Луди и Цинциннати. Из тех, кто когда-нибудь умирал на земле, Ф. Джэсмин лучше всех знала Луди Фримена, хотя никогда в жизни его не видела - она еще не родилась, когда он умер. И все равно она знала Луди, и город Цинциннати, и ту зиму, когда Луди и Беренис вместе ездили на север и видели там снег. Обо всем этом они разговаривали уже тысячу раз. Беренис рассказывала об этом неторопливо, и каждая фраза звучала как песня. Прежняя Фрэнки постоянно расспрашивала о Цинциннати - что едят в Цинциннати, широкие ли в этом городе улицы. Монотонными голосами они обсуждали, какую рыбу продают в Цинциннати, какая там была квартира в доме на Миртл-стрит, какие кинотеатры. Луди Фримен работал каменщиком и хорошо зарабатывал - он был первым мужем Беренис, и она любила его больше всех.
- Иногда я почти жалею, что когда-то встретила Луди, - сказала Беренис. - Привыкаешь к счастливой жизни, а потом такая тоска на тебя находит… Когда по вечерам возвращаешься с работы домой, бывает очень одиноко. Вот и проводишь время со всякой дрянью, лишь бы рассеять тоску.
- Мне это знакомо, - сказала Ф. Джэсмин. - Но ведь Т. Т. не дрянь.
- Я и не говорю про Т. Т. Мы с ним просто хорошие друзья.
- А разве ты не собираешься за него замуж? - спросила Ф. Джэсмин.
- Т. Т. - очень порядочный человек, и дела у него идут хорошо, - ответила Беренис. - Его никто бездельником не назовет. Если бы я вышла за Т. Т., я могла бы тут же бросить эту кухню и пойти кассиршей в любой ресторан. Более того, я искренне уважаю Т. Т. Всю свою жизнь он вел себя как достойный человек.
- Когда же ты выйдешь за него замуж? - спросила Ф. Джэсмин. - Он с ума по тебе сходит.
- Я не собираюсь выходить за него, - ответила Беренис.
- Но ведь ты только что сказала… - начала Ф. Джэсмин.
- Я сказала, что искренне уважаю Т. Т. и высоко его ценю.
- Ну и… - сказала Ф. Джэсмин.
- Я уважаю его и высоко ценю, - повторила Беренис. Ее темный глаз смотрел спокойно и задумчиво, а широкие ноздри раздувались. - Но при мысли о нем я совсем не дрожу.
Помолчав, Ф. Джэсмин сказала:
- А я когда думаю про свадьбу, вся дрожу.
- И напрасно, - заметила Беренис.
- И еще я дрожу, когда вспоминаю всех мертвых, которых я знала. Семь человек. А теперь еще и дядя Чарлз.
Ф. Джэсмин заткнула пальцами уши и закрыла глава, но это не была смерть. Она чувствовала жар от плиты и запахи обеда, чувствовала, как у нее бурчит в животе и как стучит ее сердце. А мертвые ничего не чувствуют, не слышат и не видят - сплошной мрак.
- Как это ужасно - умереть, - сказала она и опять начала разгуливать по кухне в свадебном платье.
На полке лежал резиновый мячик, она бросила его в дверь, ведущую из прихожей, мячик отскочил, и она поймала его.
- Положи мяч на место, - сказала Беренис, - и сними платье, пока ты не испачкала его. Ступай займись чем-нибудь. Включи-ка радио.
- Я же сказала - не хочу никакого радио.
Ф. Джэсмин продолжала ходить по кухне, и, хотя Беренис велела ей чем-нибудь заняться, заняться ей было нечем. Она расхаживала в платье, купленном для свадьбы, уперев руку в бок. Серебристые туфельки так жали ей ноги, что казалось, будто пальцы на ногах распухли и превратились в десять капустных кочанов.
- Но когда вы вернетесь домой, - вдруг добавила Ф. Джэсмин, - советую вам включить радио. Возможно, в один прекрасный день вы услышите наше выступление.
- Что-что?
- Я говорю, что, возможно, нас попросят выступить по радио.
- О чем? - удивилась Беренис.
- Пока не знаю о чем, - ответила Ф. Джэсмин. - Может быть, как очевидцев. Попросят рассказать о наших впечатлениях.
- Я что-то не понимаю, - сказала Беренис. - Очевидцев чего? И кто пригласит нас выступить?
Ф. Джэсмин стремительно повернулась и, упершись кулаками в бока, воззрилась на кухарку.
- Ты думаешь, я говорила про нас с тобой и Джона Генри? В жизни не слышала ничего смешнее.
Раздался возбужденный и звонкий голосок Джона Генри:
- Ты что, Фрэнки? Кто выступает по радио?
- Когда я сказала "мы", ты решила, что я говорю про меня, тебя и Джона Генри? Нам выступать по радио на весь мир! В жизни ничего смешнее не слышала!
Джон Генри встал с коленями на стул; на лбу его просвечивали голубые жилки, было видно, как у него напряглось горло.
- Кто? - крикнул он. - Что?
- Ха-ха-ха! - сказала Ф. Джэсмин и расхохоталась. Она запрыгала по кухне, ударяя кулаком по чему попало. - Ха-ха-ха!
Джон Генри вопил, Ф. Джэсмин в свадебном платье с грохотом скакала по кухне, а Беренис встала и подняла руку, призывая их к спокойствию. И вдруг они разом остановились. Ф. Джэсмин замерла возле окна, Джон Генри тоже подбежал к окну, встал на цыпочки и, ухватившись руками за подоконник, выглянул на улицу. Беренис тоже обернулась, чтобы понять, что случилось. И тут пианино смолкло.
- О-о! - прошептала Ф. Джэсмин.