Не знаю почему, но мне вдруг стало страшно жалко пани Зофью. Мало того, что она себя изводит этой диетой, а тут еще неразделенная любовь. И в кого влюбилась? В ничтожество.
У меня даже слезы на глаза навернулись, хотя ужасно не понравилось дурацкое замечание насчет "маленького братика". Я не маленький и не братик, а просто брат.
В этот момент отец вышел из своей комнаты, и мне пришлось спрятать дневник.
– Все так, дорогая, – сказал отец матери, выглянувшей из кухни. – Землетрясения, циклоны, наводнения, непредвиденное увеличение интенсивности пятен на солнце и то ли комета, то ли огромный метеорит, летящий в нашу сторону.
– Значит, все-таки конец света? – тихо спросила мама.
– Понимаешь, детка, прямо они не напишут. Боятся паники. Но мне все ясно.
– Что же мы будем делать?
– За плащом сегодня, во всяком случае, не пойдем.
– Ты в своем уме? Потеплеет – и что ты наденешь?
– Из-за каких-то трех недель не стоит покупать плащ. Не имеет смысла.
– Это ужасно.
– Не вижу ничего ужасного. Мне лично все равно. Может, оно и к лучшему.
– Раз у тебя на службе неприятности, пускай все летит в тартарары, да? А наши дети?
– Каким-то детям суждено собственными глазами увидеть конец света. Ничего не поделаешь.
– Ты не отец, а бессердечное чудовище.
Я открыл дверь. Родители, смутившись, умолкли. Отец стал нервно теребить брови, а мама впервые не сделала ему замечания.
– Может, приготовить тебе гоголь-моголь, а, Петрусь? – спросила она.
– О чем это вы так громко разговариваете?
– У отца на работе неприятности. Он немного расстроен, – быстренько соврала мама.
– Я слышал слово "комета".
– Тебе послышалось. Ну и дуреха эта Цецилия: наговорила глупостей, а дети потом нервничают.
Отец молчал, язвительно усмехаясь. Я знал, что он, как и я, мечтает о конце света.
Потом, вечером, я долго не засыпал и прислушивался к их негромкой беседе. Отец что-то говорил с раздражением, мама беспрерывно вздыхала. За окном бушевал жуткий ветер, такой, что валит деревья, срывает крыши и, наверно, предвещает настоящий конец света. Сегодня я сознательно не заглядывал в газеты. Хотя они искушали меня развернутыми страницами изо всех углов квартиры, я обходил их стороной. Только потому, что боялся разочароваться.
Однажды я уже читал про метеорит, который, по мнению отдельных знатоков, может пролететь вблизи Земли, вызвав катаклизмы. Известное дело: время от времени какой-нибудь жаждущий славы ученый выскакивает с не до конца проверенной, не до конца продуманной гипотезой. Бульварные газеты охотно такие идеи подхватывают. Но у меня, при моих основательных знаниях, особенно в области точных наук, подобные заявления вызывают только улыбку сострадания. Так что лучше мне не читать газет, не выяснять подробностей этой сенсации, не проверять – в силу привычки – с карандашом в руке степень ее достоверности. Я хочу, чтобы эта утка оказалась правдой. Почему, надеюсь, нет нужды вам объяснять. Вы знаете мое отношение к жизни. Знаете, какая страшная тоска меня грызет, о чем я, впрочем, обещал никогда не вспоминать.
Хотя причин у меня для этого немало, и вполне серьезных. Родители мои – старые люди. Маме в будущем году стукнет сорок лет. А отцу, кажется, уже все сорок три. Иногда я просто диву даюсь, как им еще не расхотелось жить. Правда, они утверждают, что живут ради детей. Но я думаю, это просто отговорка.
Однажды Цецилия назвала их "любящими супругами". Мне это слышать было неприятно и даже противно. Как можно любить, когда тебе около сорока? Я лично признаю книжки, в которых влюбленным восемнадцать, девятнадцать, от силы двадцать лет. Это уже предел. Влюбляться в двадцать восемь лет просто неприлично. О тех, кому больше, нечего и говорить. Такие книжки я, прочитав несколько страниц, забрасываю за диван.
Теперь еще о причинах. Пани Зофья из-за Субчика хочет утопиться в Висле. Мне кажется, что ей конец света будет на руку.
Но есть здесь и положительные стороны. Эта воображала в джинсах, которая прыгает через резинку, и ее дипломатический пижон из Перу или Венгрии здорово струхнут, когда земля разверзнется у них под ногами. Вот тут она наверняка пожалеет. Горько заплачет. Дорого даст, чтобы все повернулось вспять. Но будет уже поздно. О нем я даже не говорю. Он мне безразличен. Я его презираю.
Зато на выражение лица Цецилии в этот момент я бы с удовольствием поглядел. Скорее всего оно будет глупым. Представляете себе кошмарное чудовище с растерянной глупой рожей?
Нет, и конец света не лишен приятных сторон.
Вас, должно быть, удивляет, почему я не вспоминаю про школу, не свожу счеты с учителями? Да просто потому, что к учителям у меня никаких претензий нет. Наоборот, я ими восхищаюсь: и охота им за скромное жалованье не щадя сил вбивать знания в головы тупиц, придурков, недотеп, маменькиных сынков, горлодеров, ябед, воображал, подлиз, лодырей, нахалов, хвальбуш, растяп, ротозеев, хулиганов? Я бы мог этот перечень продолжить, да боюсь, тогда вам до совершеннолетия не позволят его прочесть.
Наверху зашевелились соседи. Что-то с диким грохотом упало, наверно трехстворчатый шкаф.
Кто-то забухал по полу подкованными сапогами. Кто-то пронзительно скрипел стулом, еще кто-то включил на полную мощность радио. Я понял, что пробило одиннадцать.
И все-таки у конца света есть хорошие стороны, подумал я и заснул.
Конечно, мне опять приснился сон. Чтобы не было недоразумений, сразу оговорюсь: я не из тех чудесных впечатлительных детей, которым снятся необыкновенные, поэтические, полные красок и запахов, дивные сны. Мои сны почти всегда сплошное мучение, ужасы и кошмары. Не сны, а обрывки, обломки, разрозненные куски – бесцветные, серые, противные, невыносимые. Обычно, едва проснувшись, я их напрочь забываю. Да и особого смысла в них нет. Даже профессору Фрейду – был такой психолог, знаток и толкователь снов, – пришлось бы здорово поломать над ними голову.
Но в ту ночь мне приснился сон не хуже, чем какому-нибудь пай-мальчику. Со смыслом, логичный, даже с интересным концом. Я стоял на огромной площади перед высоченным небоскребом. Вокруг волновалась многолюдная толпа, с тревогой всматриваясь в предзакатное небо над этим гигантом. Голоса сливались в протяжный истерический вой. Небо пугающе желтело, с юга и с севера надвигались странные черные тучи. Поднялся ужасный сухой ветер, загремел гром, потом ударила молния. Посреди площади что-то случилось. Возможно, расступилась земля, или из-под каменных плит вырвался бурный поток, или хлынула лава – не знаю, за плотной стеной спин я ничего не мог разглядеть. Толпа с душераздирающим воплем начала разбегаться. Я тоже побежал.
Вероятно, меня занесло в небоскреб, потому что я вдруг увидел какие-то бесконечные коридоры, а может, длинные залы с высокими колоннами. Во мраке за колоннадой меня кто-то подстерегал. Я мчался что было сил, слыша грохот рушащихся стен, свист бешеного космического вихря, рыдания тысяч людей. Рядом бежала та девочка в белом. Ее тащил за руку мальчик в гольфах, тот самый, из золотой усадьбы в зеленой долине. Я пытался помочь девочке, но мальчик в гольфах всячески мне мешал. Они бежали быстрее и опередили меня, а я уже обессилел и едва отрывал ноги от мраморного пола. Потом мы выскочили наружу, я запомнил какой-то парк, а может быть, зоопарк с обезумевшими от страха зверями.
Вдруг я увидел впереди большой пустой вокзал со множеством железнодорожных путей. Девочка в белом и мальчик из золотой усадьбы садились в стоящий на хвосте диковинный самолет. Вскоре самолет вздрогнул и вертикально поднялся вверх, а я стал ужасно кричать, звать их и, кажется, даже заплакал, за что не отвечаю, поскольку это было во сне.
Проснулся я весь в поту. Испуг постепенно прошел, растворился в знакомых ночных тенях, в привычных бликах, отбрасываемых уличным фонарем. Собственно, ничего интересного мне не приснилось, а сколько было страху. Подозреваю, что сны – просто предвестники какой-то великой тайны, которая откроется людям еще очень нескоро. Я понимаю, что эта мысль для вас сложновата. Прочтите ее еще раз, когда подрастете.
Не подумайте, что я хвалюсь, в моих записках правда много важных вещей, которые смогут вам пригодиться на разных этапах жизни.
Утром, перед школой, я, чтобы переключиться, заглянул в новое сочинение русского ученого профессора Кирилла Г. Самоедова "Мы и Вселенная". Очень даже неплохо. Хотя местами, пожалуй, чересчур наивно.
Мама начала новую картину, точно соответствующую атмосфере нашего дома. В ее абстракции появились катастрофические мотивы. Я считаю это важным для понимания дальнейшего хода событий и потому позволю себе вставить в текст репродукцию этого поразительного полотна.
Не успел я выйти из дома, как столкнулся с проявлениями паники. На лестнице стоял наш нахальный дворник с астрономическим атласом в руке. Очень взволнованный, он что-то объяснял жильцам. Какая-то бабка посреди двора смотрела в небо через закопченное стеклышко. Рабочие, последние несколько дней ремонтировавшие мостовую, побросав дела, с безнадежно унылым видом сидели на краю тротуара.
В школе тоже чувствовалось напряжение. Учителя не разрешали ни о чем спрашивать. Даже те ребята, которым понадобилось в туалет, боялись поднять руку. Уроки проходили в спешке, похоже было, школа стремится поскорее от нас избавиться.
Потом я долго бродил по улицам. Пожалуй, было даже приятно, что все напуганы, а мне одному не страшно. Я видел встревоженные взгляды прохожих, которыми они прощупывали друг друга. Видел, как многие бессознательно втягивали головы в плечи, предусмотрительно съеживались, опасаясь неожиданного удара, или грома, или грохота рушащегося мира.
Улицу перебегал здоровенный парень. Под одеждой у него все тряслось, как студень, такой он был толстый. Мы его звали Буйволом.
– Ты слыхал про комету? – крикнул он издалека.
– Слыхал.
– Потрясно, да?
И пулей влетел в продовольственный магазин самообслуживания. Эта комета была прекрасным предлогом, чтобы лишний раз нажраться. Родителям Буйвола сочувствовали все жильцы нашего дома. Даже дворник. Они были маленькие, тщедушные, с вечным страхом в глазах. И надо же было природе именно с ними сыграть такую злую шутку. Буйвол ел не переставая, круглые сутки. Кладовки, шкафы, холодильник – все в доме запиралось на огромные замки. Но он, этот Буйвол, сопя и кряхтя от нетерпения, взламывал все запоры. Уничтожал запасы до последней крошки. Говорили, у них даже на мебели видны следы зубов, но лично я в это не верю.
Как-то само собой получилось, что я свернул в соседний двор, где стояла бронзовая статуя оленя. Да, просто оленя. Обыкновенного, рогатого. Кажется, ее поставили охотники. Может, в благодарность за что-то.
Во дворе я увидел картину, которая раньше меня бы наверняка взволновала. Но сейчас я остановился как будто от нечего делать, глядя без особого интереса. Она (я и впредь не буду называть ее имени) в тех же самых джинсах, только уже немного потертых, прыгала через резинку. Вы, конечно, думаете, что вот-вот притащится этот венгр или перуанец. Ничего подобного. Я тоже этого ждал, но он так и не появился. И, пока я там стоял, меня начали одолевать сомнения: может быть, мне тогда привиделось, может, они никогда не шли вместе по улице, не лопали беззастенчиво мороженое. Она остановилась, стала завязывать шнурок, а сама будто мельком поглядывала на окна красного дома, увитого хилым, безлистным сейчас виноградом. Но я-то понимал, что она меня заметила и наблюдает краем глаза. Потом она что-то сказала подружкам, эти идиотки захихикали, потом начали громко смеяться, просто-таки зашлись от хохота. Умолкали на секунду, вроде бы одергивая друг дружку, и тут же снова принимались ржать еще омерзительнее. Я сделал вид, что кого-то жду. Даже повернулся спиной.
Она меня, честное слово, ни капельки не интересует. Прыгает, как коза, и ведать не ведает, что ее ждет через три недели. Вообще-то, я не прочь был бы оказаться в этот момент с ней рядом. Даже если б она мне руки целовать стала, ничего бы ей не помогло. Хотя… как знать? Может, в конце концов я бы позволил себя упросить. Но все равно это бы уже не имело смысла.
Поздно. Я ведь уже давно принял решение. И я направился в свой двор. Попозже, может, еще выйду на улицу, погляжу, как развиваются события.
Во дворе я увидел дога, который сидел на ступеньках перед нашим подъездом и вылизывал брюхо.
– Привет, старик, – сказал он еще более грубым, чем прежде, голосом. – Я звонил-звонил, но никто не открыл.
– Я думал, ты больше не появишься.
– Ты что? У меня дома были кое-какие дела. Хочешь, мотанем сегодня?
– Куда?
– Не придуривайся, старик. Туда, где мы были в прошлый раз.
– Я еще не обедал.
– Не хочешь – не надо. Обойдемся без ваших милостей.
– Ну, вообще-то, ненадолго можно.
– Я тоже не могу надолго.
В этот момент мимо нас прошли родители Буйвола, навьюченные огромными сумками с провизией. У матери было злое, ожесточенное лицо. Ничего удивительного.
– Слышишь? – сказала она мужу. – Пес разговаривает с мальчишкой человеческим голосом.
– У тебя что, других забот нету? – печально вздохнул отец Буйвола.
Дог проводил несчастных сочувственным взглядом. Верно, уже прослышал про их беду. Покачал головой, уронив капельку слюны на цементную ступеньку. До чего же он все-таки смешной. И как только сам не замечает?
– Ну что? – спросил он вдруг, очнувшись от задумчивости.
– Может, подымемся на чердак? Туда редко кто заходит.
– Давай. Мне все равно.
Мы долго поднимались по лестнице, потому что чердак был на девятом этаже.
– Что ты думаешь насчет этой кометы? – спросил я где-то на полдороге.
Пес на мгновение остановился. Огромный язык почти касался каменного пола.
– А ты веришь в реинкарнацию? – тихо спросил он.
Я молчал, озадаченный этим вопросом. Но он, видно, решил, что я не понимаю слова "реинкарнация".
– Это переселение душ. Кто-то умирает, а его душа, его естество переходит в кого-то другого. Усек, старик?
– Вечная жизнь, разновидность бессмертия. Читал об этом давным-давно, когда был маленький.
Дог помрачнел. Сердито вылупил на меня свои глазища, похожие на свежеочищенные каштаны.
– Ты в это не веришь?
– Слишком многое приходится принимать на веру. Ну и кем же ты был в предыдущем воплощении?
Пес-изобретатель переступил с ноги на ногу и пошел вперед.
– Я был лордом, – коротко бросил он.
– Звали тебя, что ли, Лордом?
– Знаешь что? – неприязненно проворчал он. – Не прикидывайся глупее, чем ты есть. Я был обыкновенным английским лордом. Надеюсь, по мне это еще заметно.
– А зовут-то тебя как?
– Себастьян.
Я разочарованно умолк. Теперь уже было ясно, что я имею дело со снобом. Сноб – это тот, кто притворяется, будто он лучше, чем на самом деле.
Мы вошли на чердак. Там было темно и тихо. В нос ударил едкий запах пыли и паутины.
– Ну как? – спросил я.
– Сойдет. Присядем у стены, там побольше света.
И довольно грубо выругался, поскользнувшись на какой-то старой газете. Я невольно усомнился в его благородном происхождении.
– Видишь меня?
– Вижу, – сказал я, садясь. – У тебя с нижней губы слюна капает.
Дог быстро и смущенно утерся своей костлявой лапой.
– Понимаешь, мне кажется, я откуда-то знаю эту долину, – тихо сказал я.
Он едва заметно улыбнулся:
– Ни о чем не спрашивай. Когда-нибудь ты все поймешь. Готов в путь?
– Готов.
Что бы я сделал, если б у меня был миллион долларов? Целый миллион. Откуда? Это совершенно неважно. Может, выиграл бы в лотерею, может, получил наследство или премию, а может, заработал честным трудом.
Значит, так. Главное – сохранять спокойствие. Прежде чем начать тратить эту кучу денег, нужно позаботиться об их сохранности. Например, положить в банк, может быть швейцарский. Но ведь банки частенько лопаются, даже самые надежные, то есть государственные. Так что, пожалуй, лучше купить акции крупного предприятия (как поступают все солидные люди). Хотя – если хорошенько подумать – это тоже рискованно. Ведь цена акций постоянно падает. Как ни откроешь газету, где-нибудь оплакивают крах на бирже. Самое простое было бы спрятать все свое богатство под половицу. Но кто в таком случае гарантирует его безопасность? Ведь дом может сгореть, деньги могут украсть или произойдет какая-нибудь неожиданная девальвация. Короче, с самого начала с этим миллионом хлопот не оберешься.
Да что я волнуюсь заранее? Есть у меня миллион, и хорошо. Итак: первым делом я бы нанял роскошный реактивный лайнер и усадил в него всех – маму, отца, пани Зофью, эту, в джинсах, Буйвола, может, нашего классного руководителя и, пожалуй, кошмарное чудовище, то есть Цецилию, тоже, ну и, разумеется, Себастьяна. И полетели бы мы на далекий южный остров, где нас бы уже ждала шикарная гостиница на берегу океана. Каждый получил бы отдельный номер с видом на пляж, даже Себастьян. Дамы обнаружили бы на столиках изящные конверты с крупными суммами, потому что они обожают покупать разные тряпки, побрякушки, духи. Мужчины тоже бы кое-что нашли, но поменьше – на что им.
Итак, жили бы мы там в свое удовольствие, может, месяц, может быть, два, но не дольше, потому что и хорошее в конце концов надоедает. Еще я бы мог всем подарить подарки: кто захочет – машину, кто не захочет – не надо. Отцу наверняка, Буйволу и классному руководителю – тоже.
Маме просторную мастерскую, уйму холстов и красок. Пани Зофье целую аптеку для похудания, Буйволу абонемент в лучший ресторан, а Цецилии – настоящего мужа, возможно тихого застенчивого аборигена с этих самых южных островов.
А себе? Себе тоже машину или велосипед, приличные часы, магнитофон. Впрочем, зачем экономить? Я бы купил себе все, что только можно купить. Хотя мне мало чего нужно, большая часть вещей на меня нагоняет тоску, и от этого я иногда сам на себя злюсь. А еще я бы мог тайком делать добрые дела. Подошел бы, например, к нищему, старательно изображающему слепого: прошу, тут изрядная сумма, надеюсь, вам хватит на безбедную жизнь. Благодарить себя, ясное дело, не позволил бы, даже фамилии своей не назвал бы и быстро ушел, оставив убогого в шоке от изумления и радости.
Возможно, я бы построил современную детскую больницу. С садом, с бассейнами, с телевизорами в каждой палате, с елкой на Рождество, с зайчонком на Пасху. Но откуда потом брать деньги на ее содержание? Вот когда начнутся сложности.
Итак, я бы всех одарил и себя не забыл, и что дальше? Жить только ради того, чтобы заниматься благотворительностью, довольно-таки бессмысленно. Какой-то высокий смысл тут, может, и есть, но мне это дело вскоре наскучит. Ну понаслаждаюсь я год, два или даже три, а потом что? Ведь больше, чем можно съесть, я не съем, смотреть одновременно на несколько пар часов не сумею и сразу на двух автомобилях разъезжать не смогу. К тому же, как известно, все, что легко дается, быстро надоедает.
А постоянные волнения и страхи, что деньги падают в цене, что банки объявляют о своем банкротстве, что гангстеры убивают миллионеров? Зачем мне это все? За какие грехи?
По правде сказать, даже приятно не иметь миллиона долларов.