Он откликнулся, чтобы тот не стал сразу стрелять. Чтобы ждал и продолжал целиться.
- А-а, это ты, Петр Петрович!.. Проходи.
Тот, и правда, ждал. Он хотел, чтобы старый Алабин подошел поближе. Он считал Петра Петровича придурком - как и Петр Петрович его.
Очередная старушонка - в профиль. Каролина Людвиговна. Из тьмы окошка. Выставила клюв.
Но и капли лунного света хватило, чтобы угадать ее лицо с характерно выдвинутой челюстью. Еще одна ночная карга... Эта даже не шевельнулась.
Алабин вошел спросить.
- Съехали... Съехали вчера, - повторяла старушонка еле слышно. И еще проводила Петра Петровича (не упал бы - одна, мол, ступенька на выходе совсем плоха!) до самых дверей.
На прощанье (тишайший сторож) все ему шептала... Шелестела:
- Собачку-то не боись... Она у нас добрая... Не покусает!
Подаренная бутылка вдруг стала тяжелить карман. Дармовая водка и напомнила ему о Таське: вот! вот кто!..
В глазах у Петра Петровича взорвалось белым светом. К чертям старух! Пусть спят!.. Старый Алабин, с неожиданной идеей, застыл прямо посреди дороги... Под луной на заборе дрались галки. Он не отрывал от прыгающих птиц возбужденного взгляда... С ума сойти! Таська...
Казалось, лунный свет хлещет из его собственных глаз. Не зря, не зря увидел он тогда эту грудастую пьянчужку!.. С татуированным тихоней!.. С которым она, ясное дело, уже разобралась. Выгнала взашей.
Конечно, с пьянчужкой проблемы. И какая шумная! (И сколько-то Петру Петровичу сейчас стыдно, тоже правда...) Зато верняк.
Зато и на миг не вспомнит он о костлявой, о той, что с косой в руках, когда будет поглаживать голую Таську... Молодую, продрюченную, языкастую и с удивительной, оплывшей грудью.
Он уже высматривал место... Просвет... В Таськином заборе со стороны леса полно дыр. Собачонка Таськина гавкнула, но признала - Петр Петрович ей присвистнул.
Ищущему луна в подмогу. Круглая. Вечная... Сияла!
- Что скажешь? - усмехнулся ей Петр Петрович, замалчивая Аню и свое столь скорое нравственное падение.
А луна ему:
- А ты - что?
Оба помолчали.
Совестливый старик подавил вздох. При такой же точно луне он когда-то похлопывал, поглаживал (и даже, помнится, щекотал) полную ногу Таськи, ее ляжку, тяжелую грудь. И ни разу (ни единого разу) не явилась ему тогда суровая итоговая мысль, что великолепная эта пьянчужка когда-нибудь поблекнет, увянет - и что всё это пройдет...
Одно из окон Таськиной дачи было на ночь открыто. Живой знак! Как выжданная ночная награда. (Вышаганная его старыми ногами! Вымоленная его глазами у десятка других сонных окон...)
И дача не заперта. Ишь как... По осени наша Тася осмелела! Через минуту, заторопившись, Петр Петрович уже был у ее постели.
Как-никак при нем выпивка... Таська любила первые два обжигающие глотка. Петр Петрович обнял ее. Приникая теснее, он болезненно поджимал раненое плечо. Похудела Таська! - успел подумать. И почти тут же острота ее ключиц (у ключицы нежнейшее место) остановила его руку... Неужели?
Алабин отпрянул:
- Кто?
Под рукой было старое тело - он чувствовал!
- Кто тут? - повторил он жестче.
И не слыша ответа, сам знал - кто. Она!.. Она, убить ее мало, и здесь сторожила жилье. Как наваждение... Карга!.. Она охраняла везде. Повсюду!.. Где только ступит его ночная нога!
- Старуха? - то ли сказал он, то ли спросил.
Она в ответ, включив лампу, спокойно ему проскрипела:
- Как в темноте, так еще ничего. А как зажечь свет - уже и старуха!
Петр Петрович молчал.
- Эхе-хе! - Сев на постели, Аннета Михеевна сладко зевнула. - Вот так, голубок. Видно, тебе меня не объехать.
Еще помолчали.
- А Таська, она уже далеко!.. Уже в городе.
Посмеиваясь и не спеша, Михеевна рассказывала - этот татуированный совсем без денег, вот он и учудил: у Таськи же унес ее телевизор... Идиот. Кто в Москве купит телевизор с рук?! Таська - в погоню за ним. На следующей электричке!.. А Михеевну просила, конечно, присмотреть. Потому что этот идиот и ключи ее зачем-то унес. Всё нараспашку!
И заулыбалась:
- А в темноте ты смелый!
Онемевший, Петр Петрович так и не откликнулся.
- Ну что? Хе-хе... Еще разок попытаться не хочешь? Хе-хе, - весело подначивала старая Михеевна. - Или, может, кофейку тебе? Для разбега кофейку сделать?.. Для силы, а?
Мимо дачи проехала машина, стрельнув фарами по окнам. Звук мотора Петра Петровича наконец пробудил - он сразу же к выходу.
- Да не бойсь, не бойсь! Куда ты? - выкрикивала вслед старуха. - Вот ведь некстати засранцы. Вот ведь спугнули молодца! Хе-хе-хе...
Петр Петрович ушел. Сбежал... Водку не забыв, он быстро уходил через сад - и лесом, лесом!.. Раза три он задел веткой раненое плечо. Шипел от боли.
Сделав большой крюк, он выскочил все-таки на дорогу. Оскорбленный неудачей старик брел меж темных дач без всякой цели, без смысла. По дороге...
- Силы небесные! - ярился он, чувствуя себя и брошенным, и обманутым.
На луну набегали всегдашние ночные облачка - легкие и перистые.
- Что смотришь! - Старик выговаривал луне и сетовал: мол, гоняешь меня без толку. Ноги, мол, уже отваливаются... задохнулся! а спина! а как сердце пляшет!
Он обидчиво шмыгал носом:
- Бросила меня... Предала! Так с другом не поступают!
Остановился, чтобы перевести дыхание. Да, да, Петр Петрович остановился посреди дороги. Весь в обиде... Нашаривая в кармане сигареты. Горестный перекур.
И вдруг услышал голос:
- Дядя!
И снова этот знакомо молодой, слегка садистский смешок:
- Дядя! Ты один?.. Без женщины?.. Разве так бывает?
Его окликал Олежка.
На сердце старика потеплело.
- Смеешься!
- Ничуть, - весело возразил племянник. - Я и сам по тому же делу.
А луна в небе ярко разбрызгивала им свет. Луна тотчас к ним подобрела... Щедрая!
- Ничуть не смеюсь, дядя. Я просто завидую!.. А к кому вы нынче? - спросил он. - Или опять ее имя не помните?!
Это он так пошучивал и одновременно Петру Петровичу льстил. Отчасти держал своего дядю за шиза. Но любил его. Родной человек.
- Заходил на дачу?
- Да... Записку вам оставил.
Оба закурили...
- А сам?
- В Овражки, - мотнул Олежка головой в дальнюю сторону. - Ночь хороша!
Олежка все-таки выжидал, пока стемнеет погуще. Ночь хороша, если глухая! А девица у него в Овражках... Да... С позавчера Олежка ее навещает, хотя дело, кажется, крутое. Мужик у нее серьезный...
Петр Петрович покачал головой:
- Опасно, Олежка... Знаю эти Овражки. Там чужих не любят.
Но молодой ночной гуляка разве убоится?
- А где, дядя, чужих любят?
- Там есть такой Саня, - предупредил Петр Петрович, вдруг припомнив. - Вокруг него людишки слишком мафиозны. Смотри!
- От Сани моя далеко.
Под луной, прямо на дороге старый и молодой Алабины покуривали как два дружка-приятеля. Славно они стояли!.. Олежка еще и поделился - он купил две пачки "Мальборо", одну скинул Петру Петровичу. Курить надо всласть... Сколько можно курить дерьмо, дядя!
Забирая сигареты, старый Алабин пожаловался: у него как раз полоса невезения!
- Ты, Олежка, даже представить себе не можешь! Не поверишь!.. Куда ни приду - старуха в постели... И уже ждет. И не кого-то ждет, а меня... меня!
- Неужели? - смеялся парень.
А Петр Петрович возмущался:
- Олег!.. Со мной происходит какая-то чудовищная нелепость. Какая-то беспрерывная, не кончающаяся подлянка! Всю ночь напролет! Старуха за старухой...
Но молодой хохотал и хватался за живот.
- Ух-ха-ха-ха... Бабульки... Они же бай-бай легли. Прости их... Ух-ха-ха... Ну, что поделать - спят они по ночам.
- Тебе смешно!
- Но, дядя!.. Они же спать ложатся! В постельку... Это ж бабульки. Кто с валерьянкой. Кто с грелочкой. Кой-кто и с молитвой - а ты вламываешься с поллитрой и стоячим елдаком.
Олежка дурашливо грозил пальцем:
- Ты, дядя, их пугаешь. Смотри!.. Бабулька среди ночи помрет!
Он даже слезы вытирал. Слезы смеха.
Да ведь Петр Петрович и сам побаивался ночной промашки. А что, если ночь без луны?.. Уже было так. Ей-ей, Олежка... Особенно одна бабка! Чуть ли не каждый час попадается!.. И такая настырная. Едва не отдрючил в темноте старую сову.
- Ну и отдрючил бы! - смеялся тот. Молодой здоровый смех!
Вдалеке пронесся электропоезд - перетек за платформу желтыми пятнышками окон.
Олежка продолжал:
- Настойчивого бабца не отдрючить - это грех, дядя. Вы не должны таких упускать. Ни в коем случае. Ни одну.
- Я... Я... - Петр Петрович замялся.
- Молодая, старая - без разницы... фишка одна! Все, что шевелится, - все ваше.
- Олег!
- В этом ваш высший замысел - умереть со стоячим. Нет, нет, я, конечно, смеюсь!.. Смеюсь, дядя! - Олег понял, что в насмешке перебрал.
У молодых людей редко глубокое сочувствие. Они не знают, по жизни кого что ждет... Легко живут! - думал Петр Петрович.
- Дядя... - вдруг сказал Олежка. - Береги себя.
Может, он просто так сказал. Но Петра Петровича сразу же всколыхнуло.
- Пока, дядя. - Олег махнул рукой.
И растрогался Петр Петрович. Старику много ли надо!.. Он шагнул, почти бросился к Олежке:
- Ты... Ты береги себя... Что я? Старый поселковский мудак! Моя жизнь уже копейка, говно!.. А ты молодой Алабин. Это важно! Это важно! Береги себя.
И расстались. В Овражки молодому было идти дорогой. А Петр Петрович поспешил своей тропой.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Женщина сама к нему придет! Хорошо бы, а?.. - думал Петр Петрович. Проспав весь день, он проснулся только к ночи. Сидел, трогал рану... Сама, сама придет... Неужели же всё добывается с боем. Сколько же можно! Даже сейчас, когда старик?.. Мысль о самостоятельном приходе женщины очень грела. И плюс полстакана вчерашней дармовой водки. (Как забытый отзвук, как отклик давнего юношеского ожидания женщины.) Сама! Сама придет и его найдет!
Жар... Но боль утихла. И голову не кружило... Зато мысли закружили какие-то сдвинутые и странные. Петру Петровичу становилось все веселее. И было даже радостно, что у него настоящий жар. И как-то беспечно!.. А ночная несостыковка с абсурдной Михеевной!
А не отдрючишь ее - не избавишься, как сказал Олежка... Тут Петр Петрович даже хохотнул.
Еще полстакана вчерашней водки, и ему стало совсем весело. А что, разве она, которая с косой в руках, не женщина? И ведь тоже хочет, а?.. Петр Петрович зачем-то стал у стенки и припрыгивал вверх-вниз. Сказать честно, стены вокруг него тоже слегка припрыгивали. И особенно навеселе были птицы на стенах. Аисты, что с клювами наперевес на его обоях... Вверх-вниз!
Шаги...
Петр Петрович замер... Неужели? Он явно расслышал женский пристук ног по крыльцу... Молодые так не ходят. (Молодые взбегают!) Если бы Аня!
Но вошедшая женщина слишком хрипато его спросила:
- Чего темень-то?
На фоне окна она двигалась в его сторону мелкими опасливыми шажками.
- Не наткнешься, - буркнул он.
В полутьме Петр Петрович как раз ощупывал на столике вчерашнюю открытую бутылку с водкой - чтоб случаем не столкнуть на пол.
- Ишь выпивоха! - сказала Михеевна еще хрипатее и громче. (Отлично видела во тьме.)
- Притащилась, старая?.. А я, представь, другую хотел.
- Все молодых ждешь, козлище... Сам-то вонюч как.
- А тебе не налью.
Старуха ощерилась улыбкой:
- Ну-ну. Зачем тебе молодые... Я лучше знаю, чего тебе надо. Я женщина...
И пусть, мол, этот козел Петр Петрович честно признается, что уже не раз о ней по ночам думал! Мечтал, а?.. Она несла обычную ахинею, - простая, мол, женщина, но ему она впору.
- Чтоб приласкали ведь хочется. Чтоб согрели, - пела старуха, зажигая свечу.
Притащилась со своей свечкой. (Сегодня уж дважды отключали свет в поселке.) Выбрала же его. Углядела! Небось ей присоветовали обогреть старичка.
Встал Петр Петрович с трудом... Но шел к плите. По пути все-таки разок качнуло, он упал... Поднялся. Кое-как добравшись до плиты, искал спички.
- Хе-хе, милок... Вот ты каков! - Старуха, присев на стул, следила за ним. За его движениями. (Как бы прикидывала его силы.)
Алабин зажег газ. Чаю! Чаю!.. Горячего!
- Зачем тебе чай? Если жар, сделаю тебе холодненькой клюквы. С клюковкой, а? - Она так страстно произнесла холодненькой, что по его позвонкам прополз озноб.
- М-мм... - Он застонал. И потянулся рукой положить спички.
Слабая его рука поехала вдруг мимо плиты, и Петр Петрович опять упал на пол... Но несильно.
Он пытался поднять голову. Потом стал поднимать зад, это оказалось легче. На карачках.
- Ты милый. Ты мой милый. - Старуха была рядом.
Она помогла подняться - и подталкивала Петра Петровича к постели. Уложила, прилегла сама тоже. И вкрадчивыми мягкими движениями рук стала его утешать.
- Во как. Во как! - приговаривала.
Она слегка налегла на него. Грудью на грудь. Ласково.
- А-ааа! - Он вскрикнул. Утешительница задела-таки забинтованное плечо.
Она, видно, чуть заторопилась, снимая, сдирая с него рубашку. Однако поостыла, увидев присползший бинт.
- Болит?
- Холодно.
- И-иишь!.. Уже так скоро и озяб? - поддразнила.
Она и жалела его - и подсмеивалась.
- А ты согрейся. Женщина небось неподалеку!
Вот тут и произошло... Аннета Михеевна была в летнем платье с совсем коротким рукавом - под молодую. Она взяла его руку в свою и ладонью Петра Петровича провела вдоль голой своей руки, поощряя. Провела его рукой по своей, только и всего.
Следя, он не мог не заметить, как сквозь бабулькину старую пятнистую кожу просвечивает нечто новое. Нечто нежное и свежее... Ну, что ли, кожа... Ее кожа, но только кожа молодая. Рука, но молодая... Ну да. Девичья!
А он понимал в девичьих руках.
- Женщина, как-никак. Приласка-али... Чтоб согрели хочется, - продолжала тянуть свое старуха.
А он не мог оторвать взгляд.
Смотрел Петр Петрович как бы в угол, но косым зрением продолжал видеть ее молодые руки... Водка, что ли, дурная?.. И как же мощно, как наполненно застучало (откликнулось зрению) его сердце.
Старый Алабин перевел взгляд и еще больше поразился, едва не ахнув: тело!.. Совсем уж удивительно: ее тело... Как же это?! Сквозь платьишко уже и тело ее, меняясь, дразнило его и зазывало. Или это чужая свеча так бликовала, подменяя краски?.. Старухино тело помолодело, а?!
Выпить еще... А почему нет? Стрельнуло болью раненое плечо, но теперь уж ему плевать.
Может быть, все-таки глаза? Зрение?.. Но во всем окружающем он не отметил никаких, ни малейших перемен. Стены как стены. Дверь в трещинах... Пол в пятнах. И эти долбаные аисты на его обоях вполне спокойны. Уже не прыгали друг через друга... вверх-вниз.
- Ладно, карга... Выпьем по полста? Или уж по сто, а?
- Водочка?
- Водочка.
Петр Петрович налил и себе, и ей. Выпил - и молодящая эта водка вновь так славно вошла! - он даже крякнул.
- Ну что, старая. Я вроде готов.
Снова боль в плече. Но старикана уже не остановить:
- Я вроде готов. Я вполне. Я уже...
- М-м, - пропела она, но теперь уже сама сомневаясь и вроде бы Петра Петровича побаиваясь.
Молодая, она теперь не только к нему не приставала, но даже слегка сторонилась. И даже сопротивлялась. Все как положено. Ишь молодушка!.. И тем острее он чувствовал, как ее платье... как там... Как легкой дрожью подрагивало там свежее, молодое, горячее!.. Он мог бы поклясться.
И чуть опасливо подумалось о водке... Оставили ему отъезжающие. Пьют же всякую дрянь! Паленая-перепаленая!
Однако, пусть... Ему-то что! Он согласен!.. Пусть даже от паленой этой водки, зато как она помолодела. Как посвежела! (Дармовая подтяжка лица напомнила о чьих-то немеряных деньгах. Его поразил пересчет!) Это ж сколько раз надо было бы делать перетяжку! своей честной старой шкуры... и за какие ж деньги!
Она, эта Аннета, или как ее там, еще и отодвигаться стала. Надо же!.. Хочет, мол, с ним, но не сразу... Всё подчеркнуто, всё по-молодому!
А старик пьянел... Он уже лапал ее за руки. И расхвастался:
- Как следует, старая! не сомневайся!.. Я тружусь так, что иной раз любо-дорого.
И он еще налил себе паленой. Почти под край.
- Как ты там? Не робеешь?.. Как твое юное лоно, хе-хе-хе, - веселился Петр Петрович, с ее же интонацией передразнивая вчерашний ее сучий смешок.
Но она только хмыкнула:
- Да уж. Такого лона ты в жизни не видал.
- Да ну?!
- Старей меня у тебя сроду никого не было, - проскрипела она.
- Можно сказать, повезло!.. А?
Теперь его уж точно манило. И любопытно!.. Тело под платьем дразнило его. Что за хитрая такая обманка?.. Он почти не сомневался, что там южный загар. Южный загар крепкого тела.
Ну и водка! - подумал старый Алабин.
Меж тем новоявленная девица, словно бы и сама себе удивляясь, с кривой улыбочкой разглядывала свои помолодевшие руки и длинные-длинные пальцы.
- Лоно, ло-оно, - теперь она передразнила его.- Я стара для таких нынешних словечек. Я говорю прямо.
И тут же сказала прямо.
- Стоп, стоп, старая! - Петр Петрович осердился. - Не люблю, когда женщина матюки лепит. Противно.
- А сам?
- Мужику можно.
Она хехекнула. Молодая, а голосок все еще несколько скрипуч:
- Ему проти-ии-вно... Хе!
Но, может, эффект? Может, от свечи, ею принесенной?.. Петр Петрович на пробу отставил горящую свечу подальше - и поглядывал, искосясь... Затем рассудительно подумал: а вот я еще паленой! Вдруг она помолодеет и голосочком!
- А выпей, выпей! - поощрила она, легко прочитав несложный ход его мыслей.
Ни к мистике, ни к являемым иногда в мире чудесам Петр Петрович склонен душой не был. Да ведь и сама странность, с ним происходившая, не была ничуть для него пугающей или настораживающей. Напротив - странность была манящей. Мир вокруг нас не исказился. Мир лишь чуть поплыл.
- Ло-оно! - вновь хрипло поддразнила она. Как прокаркала. - А ежели шахта? М-м!.. Мерзлый тоннель, а?.. Мерзлая яма... Холодновато будет! Не свернешь в сторонку?
Опять это ее ерничанье. Но пусть... Нас уже нечем пугать. Нас не проймешь, старая. И даже некоторое и особое любопытство у старикана возникло! Как в наши молодые, пробные годы... Ледяное, видишь ли, лоно. Ишь запела.
- Не простынешь ли там, милок? Сгоряча-то? - дразнила она.
А он лишь еще подглотнул из горлышка. Отхлебнул... ай да водка!.. Конечно, не в первый раз выпивка делала ту, которая с тобой, на миг краше и слаще. Но ведь отхлебнул он совсем немного. (Он приберег. Мало ли как там дальше!)
И едва-едва его не подвело плечо. Рана в плече стрельнула сильно и дважды. По всей руке огнем.
- Скажи, где болит? Что болит? - подхватилась она (совсем уж молодо и сострадательно). - Скажи, милый... Скажи. А я найду, как пожалеть.
Она не отставала: