Или, скажем, кино по четвергам. Так сказать, общение с коллективом. Вне работы. Он знает, что общаться нужно, - знает, помнит это, вот ведь как. Обычно Иван Серафимович приглашает с собой Ключарева или Бусичкина, самое большее еще кого-нибудь. Втроем или вчетвером. В конце рабочего дня Ключарев (или Бусичкин) входит к начальнику в кабинет и спрашивает:
- Ну что?.. Отправимся в кино?
- Да, да. Четверг... Традицию нарушать нельзя. - При этом Иван Серафимович улыбается и протягивает Ключареву "Вечернюю Москву", вчерашний номер. Той стороной, где перечень фильмов.
Ключарев, устало зевнув, выбирает - водит пальцем по названиям. И спрашивает:
- На дю-дю пойдем?..
Так они называют детективные фильмы с погонями и слежкой. Маленькая страсть Ивана Серафимовича... Они заходят за Бусичкиным - и втроем через полчаса они уже в кинозале. Иван Серафимович смотрит, как ребенок, чуть приоткрыв рот и не отрывая глаз от мерцающего экрана. Он весь в другом мире. Он там. Конус света, темнота кинозала, вульгарная речь героев и медная музыка - это как бы освобождает душу Ивана Серафимовича. Все его сокровенное, мужское, заторможенное работой и однообразной жизнью, спрятанное вглубь, - всплывает. Это он стреляет, скачет и грубо (но, разумеется, с оттенком бла-ародства) покрикивает на обнаженную красавицу.
Затем они выходят из кинотеатра. Дю-дю кончился, и теперь ясно, что это был фильм. Только лишь фильм, притом глупый. Ивану Серафимовичу как бы даже совестно - он, как всегда, ни слова не скажет о кино, о только что виденном и слышанном. Они - втроем - будут говорить о работе, о статье Федорюка и о том, что же, в конце концов, соизволит решить министерство... И ни словца о своем, о внутреннем. И уже само собой, что никогда и ни при какой беде Иван Серафимович не примчится в отдел и не скажет, протягивая руки с вывернутыми ладонями: "Братцы... Братцы мои!.." На секунду Ключарев притормаживает иронию (ишь, разбежалась!). Он как бы ловит себя, подкусывает: а нет ли в нем, Ключареве, скрытой и, в сущности, рабской тоски по сильному начальнику?
И в конце штришок.
- До свиданья, - говорит Иван Серафимович, как обычно первый протягивая руку, крепкую при пожатии (подсознательное влияние кинухи).
- До свиданья.
- До свиданья. - И все трое разойдутся. Пообщались.
Вот такой он, Иван Серафимович. Начальник Ключарева. В общем-то Ключарев привык к нему, и давно привык. И если бы не тот хитроватый зам, не двадцать пять рублей в месяц и не щекочущая возможность выбора (впрочем, какой там выбор: шильце на мыльце!) - не стал бы он перемывать его начальницкие белые косточки. Косточку, как говорили в Старом Поселке, перемывать косточку.
Ключарев идет в кабинет начальника. Ивана Серафимовича там нет - в эти неопределенные дни он все больше торчит в министерстве. Забегает на работу на час-два и опять мчит туда. Вымаливает хорошую тему. Вымямливает.
Ключарев сидит за столом - один в кабинете. Мысль о начальнике идет своим ходом, а руки сами собой (он для этого и вошел в кабинет) берутся за телефон. Ключарев набирает номер. Он звонит некоей Лиде, и это он звонит не потому, что он этого хочет. Более того, он совсем не хочет. Но если не позвонит он, то уж точно позвонит она. И это будет хуже, если позвонит она. Надо с ней развязаться немедленно. Она вчера звонила. И позавчера... Три года не виделись, а теперь ей ни с того ни с сего вдруг вздумалось его, Ключарева, дергать.
- Лида, - говорит он, услышав ее голос, - я зря вчера тебе пообещал. Я не смогу прийти.
- Я так и знала.
- Не сердись, Лида. Не сердись...
Он пытается переломить виноватящийся тон, но поздно. Разговор получается плавающим и неопределенным. Слово за слово. То да се. Ключарев наконец кладет трубку и (он еще вспомнит этот разговор) сидит очень собой недовольный. Не собрался внутренне. Разговор - штука самотечная. Как бывает подчас самотечной и сама жизнь.
В кабинет входит Иван Серафимович. Полдня провел в министерстве (судя по виду - зря).
- Никак не могут они принять решение, - подтверждает Иван Серафимович. - Все тянут и тянут!
Обеспокоенный и взволнованный, Иван Серафимович тем не менее замечает кислость в лице Ключарева:
- Вы чем-то расстроены, Виктор?
- Самотечностью жизни. - И Ключарев смеется, отмахиваясь от тех мыслей.
Иван Серафимович тут же истолковывает это как намек на работу отдела:
- Не тяготитесь, Виктор. Не тяготитесь, ради Бога... Нам предложат, и, быть может, на днях, интереснейшую тему!
Ключарев отвечает, что он и не думает тяготиться. Если даже велят продолжать старую - тема как тема. Работать можно.
- Нет, Виктор, я не успокаиваю. Будет великолепная тема. Великолепная!
В этом Ключарев как раз не уверен - у него трезвый ум. Но охладить начальника он не успевает. Иван Серафимович уже воспламенился. Вспыхнул. Уже мечтает:
- Представь себе для начала, что нам дают проблематику Н-ского завода!
Иван Серафимович ходит по кабинету взад-вперед. Он не умеет увлечь других, зато он умеет увлечь себя. Всплеск души. Волна за волной. Иван Серафимович уже говорит о смысле работы. Он обобщает. Он вспоминает Данте. Люцифер, застрявший в самом центре Земли. Вергилий и Данте начинают спускаться по огромному мохнатому телу Люцифера. Вот его плечи. Вот, наконец, середина тела (пояс Люцифера, центр центра Земли), и тут... они как бы в невесомости разворачиваются и, продолжая спускаться, спускаются, но одновременно уже идут вверх!.. То есть в другую сторону Земли - как это могло произойти?
- Потрясающе! - всплескивает руками Иван Серафимович. - Чем тебе не мнимая ось?! И еще, на том же запале:
- Вот тебе и кривизна пространства! И когда? - в тихом средневековье.
И еще (и это, видимо, вершина его мысли):
- Вот так и в работе. Делаешь самую черную работу, спускаешься все ниже и ниже - и вдруг оказываешься уже в направлении творчества - ты понял?
И, уже понижая голос, уже с лирикой, с мягкостью:
- А главное - незаметно. Работал, корпел, мучился - и вдруг: раз! - и, не меняя направления хода, ты уже творец - понятно ли?
Ключареву понятно. Модель как модель, почему же не понять? - и отчасти даже увлекает, не без того.
- Все так. Но это ж до центра Земли сначала дойти надо, - улыбается Ключарев.
- А мы?.. За столько-то лет на этой каторжной теме?! Разве нельзя сказать, что мы дошли туда?
Ключарев пожимает плечами: может быть, да, а может быть, нет... И тут ведь не о чем спорить. И еще штришок. Маленький. Ключарев угадывает скрытую суть всех этих рассуждений: Иван Серафимович надеется. Он очень надеется, едва ли даже признаваясь самому себе. Он надеется, что на этот раз (пора, пора! ему уже пятьдесят лет!) - на этот раз его отделу дадут некую творческую тему в самом высшем смысле. Золотую жилу. Но одновременно (задним-то числом, ведь вот оно как!) Иван Серафимович готовит себя к министерскому отказу, то есть велят продолжать прежнюю тему, и... и Иван Серафимович будет самому себе объяснять, что еще, значит, не дошел он до центра Земли, не заслужил. В этом и суть. А ведь это черт знает что: думать ночами, мучиться, подтаскивать себе в помощь потускневшую космогонию Данте, и все лишь для того, чтоб своему родному и любимому "я" не сделать больно, в случае если заставят продолжать прежнюю тему... Ключарев сдерживает иронию. И думает, как бы это (и чтоб не обидя) сбить всплеск пятидесятилетнего романтика.
- Но можно, Иван Серафимович, и по-другому это представить...
И Ключарев говорит, что скорее-то всего Данте почувствовал недостаточность художественных средств. Данте просто рванулся наугад (и никакой тут кривизны пространства) - рванулся, ну а полет фантазии доделал дело.
- Мне очень жаль, - суховато чеканит Иван Серафимович. - Мне очень жаль, что вас устраивают такие бедненькие объяснения.
Это он обиделся.
Ключарев встает и делает два шага к Ивану Серафимовичу (тот стоит у окна, смотрит туда).
- Не переживайте, Иван Серафимович...
- Я?
- Не переживайте. Я почти знаю, что новой темы нам не дадут. Отделов много, разве мы лучше других?.. Дадут нам новую документацию по этой же теме и скажут - продолжайте с Богом! - И тут Ключарев делает маленькую умышленную уступку: - Так что будем еще спускаться, круг за кругом... Верно?
Но начальник угадывает, что это уступка, чуть ли не снисхождение, - и вспыхивает:
- Скажите, Виктор. В вашей жизни вообще есть что-нибудь интересное? Ну, хоть что-нибудь?
Ключарев пожимает плечами.
- А где же интересное? Там?.. В вашем Старом Поселке?
- Да. (Да?..)
- А почему вы туда не поедете? Поезжайте. Живите там... Я в каждом молодежном романе читаю, как человеку надоела Москва, дряблые и развращенные городом люди, и человек взял в конце романа и уехал - кто в поле, кто в поселок. Словом, туда. К тем самым здоровым натурам, где так замечательно...
Ключарев помалкивает. Иван Серафимович обиделся, это ж понятно.
- А что?.. Поезжайте. Устройтесь работать, например учителем. И живите там себе на здоровье...
Ключарев молчит. Ведь не первый такой разговор. Ключарев улыбается, а затем говорит, правда не слишком находчиво:
- Может быть, и уеду. Не знаю...
- Чего не знаете?
А тут уж Ключарев говорит, найдя слова. Хорошо говорит:
- Себя не знаю.
Пауза.
Ключарев поворачивается, чтоб уйти.
Вот именно. Чуткий и деликатный. Ну, мямля, ну пусть. Да ведь и тот начальник хитроватого зама, Шилов что ли, ведь тоже квашня. Мыльце на шильце. Вот именно... Иван хотя бы добр. Интеллигентен. Поболтать при случае можно. Уезжай, говорит, в свой Старый Поселок. Чудак!..
Ключарев приходит домой. Садится с Дениской за уроки. Жена что-то варит или жарит. А четырехлетняя Тоня всем мешает.
- Вот тебе бассейн. - Ключарев быстро черкает карандашом. - Бассейн емкостью... А вот тебе первая труба.
- Да я сам нарисую, - говорит Денис. - Плохо ты рисуешь. Наш школьный бассейн выглядит так...
Дениска рисует бассейн, две трубы и льющуюся воду.
- Мама говорит, что когда ты учился, при вашей школе не было бассейна. Правда?.. Как же ты научился плавать?
- Я уже не помню.
- И в баскетбол вы не играли?
- Не отвлекайся.
Но внутренне Ключарев сыном доволен. Задача сложна. Ключарев заставляет Дениску решать двумя способами и учит выбирать оптимальный, это значительно выше школьных требований. Денис, как всегда, решает четко, логично и не без изящества. Иной раз Ключарев с настороженным удивлением вглядывается в его ясное лицо, пожалуй, слишком ясное и целенаправленное.
Звонит телефон.
- Не обращай внимания, не отвлекайся... Итак, объем вдвое больше.
- А скорость воды та же?
- Да.
Голос жены. Она у плиты, на кухне:
- Витя!.. Телефон надрывается - неужели не слышишь?
- Слышу. Мы заняты.
Появляется в дверях маленькая Тоня. Повод есть, она тут же врывается туда, где отец занимается с Денисом, и слегка шепеляво объявляет:
- Сисяс мама придет. Она сисяс руки вымоет.
- "Сисяс, сисяс", - передразнивает Ключарев, изображая строгость. - Сисяс я и сам могу.
Он берет трубку. Он вдруг подумал, что это Лида, с нее станется и сюда позвонить. Но нет - это Бусичкин.
- Виктор, привет.
- Привет.
- Что ты такое сказал сегодня Ивану (то есть Ивану Серафимовичу)? Он в страшной растерянности. Вызвал меня. Стал спрашивать о жизни. Об отношении к работе. И все на этаком чудовищно нервном уровне... И вдруг заговорил о том, какой у нас замечательный отдел. Какие мы все талантливые и дружные. К чему бы это?
- Не знаю.
- А вы-то с ним о чем говорили?
Ключарев улыбается:
- О Данте.
- О чем, о чем?
- Да ни о чем. Просто поговорили.
Ключарев вешает трубку. Дениска к этому времени уже решил задачу, и они с Тоней строят друг другу рожи.
- Майя! - кричит Ключарев жене. - Они ведь ели. Не пора им спать?
- Пора. Давно пора... Укладывай.
Ключарев и жена на кухне. Чай. То есть уже чай, и пьется он неторопливо, и дети уже спят, и тишина. "У самовара я и моя Маша", - как иногда шутит Ключарев, подчеркивая минуту... И верно: этот вечерний чай уж давно нечто большее, чем чай. Это точка спокойствия. Подчеркивая защищенность домашней крепости в минуту, когда дети спят.
- Дали читать схему. Торопят как на пожаре...
Майя рассказывает о своей работе - у них отчетный период. Ключарев понимающе кивает. Затем они говорят о Тоне и о гриппе в детском саду. Затем о деньгах. Три месяца не вносили за кооператив. Надо как-то изловчиться. Правда, детей приодели и обули.
- Идем спать, - говорит Майя, глаза у нее слипаются.
- Идем...
Спать-то спать, но Ключарев еще долго поворачивается в постели с боку на бок.
- Майк, а Майк! - трогает он спящую рядом жену.
- Что такое?
- Иван сегодня сказал мне, что, дескать, поезжай в Старый Поселок.
- Ну и что?
- Нет. Ничего особенного... Чудак!
Жена не отвечает, спит... В книжках, говорит, все в конце концов уезжают. И ведь с болью сказал, болело в нем что-то. Вот именно, Иван Серафимович. В книжках. Там, в книжках-то, драматургия. И идея, и цель, видимо, какая-то есть. Вот герой и уехал из большого города, оскорбленный и непонятый. А здесь ведь эпика. И никакой тебе драматургии. Просто живешь. Свое живешь, свое делаешь. И это ж какие беды и оскорбления должны обрушиться на человека, чтоб человек вдруг принял решение уехать. Если такие-то беды, то ведь и о более важном можно задуматься. Не только взять да уехать...
- Майк.
Жена спит. Ключарев тоже засыпает. Бараки. И белое жаркое лето. Пыль на дороге, выбеленная солнцем. Сонная ноздря водопроводной колонки, прямо посреди улицы... Слышно вдруг, как начинает ворочаться кто-то из детей. Дениска. Его кровати скрип.
Но и в Старом Поселке, если уж о начальстве, тоже жил кое-кто. А именно он - инженер Калабанов. Их гордость.
История с красными помидорами разыгралась, когда приехал представитель из Москвы. Весь городок слегка залихорадило. И старопоселковцы тоже заволновались - как-никак!.. Но наконец строящийся завод был осмотрен. Представитель из Москвы был доволен. Улыбался. А директор завода отер пот со лба и сказал:
- Теперь, может быть, ко мне домой поедем? - И он добавил, как бы пояснил этому влиятельному человеку: - Отдохнете. То есть по-домашнему. В гостинице ведь шумно.
Насчет шума в гостинице он преувеличил, гостиницы просто не существовало. И тут-то их, старопоселковский, Калабанов тоже вошел в разговор. Знай, мол, наших, поселковских. И вроде бы добавил, общего хлебосольства ради:
- Или ко мне поедем. В Поселок... Тоже не пожалеете.
Представитель из Москвы пожал плечами, рассмеялся - целых два предложения! - и, сея небольшую интригу, лукаво спросил:
- А кто что предложит?
Директор сказал про вкусный обед. Сказал про вид из окна на заснеженную степь и на замерзшую реку, когда рядом будет жарко потрескивать алыми чурками печь. Кажется, сказал про самодеятельность. И наверняка про подледную рыбалку - что еще можно предложить на уральской стройке?
И тут их, старопоселковский, Калабанов усмехнулся - не он ведь интриговал представителя, это представитель его. И когда тот, повернув начальственную голову, спросил: "Ну, а вы?.." - Калабанов еще раз усмехнулся и не без эффекта выдал:
- Все то же. Плюс красные помидоры.
- Свежие? - удивился представитель.
- Свежие. А была зима.
Конечно, Калабанов знал, на что шел. - был у них в Поселке такой Коля Двушкин, их Мичурин.
И еще вчера кто-то болтал, что Коля Двушкин как раз снял три ведра красных ("уж таких краснющих!") помидоров со своего парника.
Так что Калабанов выиграл бой легко. Он не поддакивал и особенно не зазывал. Он только стоял сбоку, как и положено инженеру.
И вот представитель из Москвы в Старом Поселке, у Калабанова, - огонь в печке, чурки потрескивают, хозяйка ходит павой и чуточку суетится, чтоб водку, скажем, покрасивее поставить на скатерть. А представитель то ли проголодался, то ли просто озяб во время осмотра - словом, немного нервничает и все спрашивает:
- Откуда же свежие помидоры? Калабанов на своем:
- Секрет.
И тут появляется (примчался шофер - шепчет) другая интрига, сама сплелась. Коля Двушкин был не просто ревнив, но еще и изобретателен в своем чувстве. Он понял так, что приглашение к Калабанову в гости и помидоры, с которыми он явится к столу, - все это лишь предлог, а суть конечно же в его, Колиной, красивой жене. Дескать, ее-то напоказ и надо представителю из Москвы.
- Да что же он не едет? - шепчет Калабанов шоферу.
Шофер тоже шепотком:
- Мнется что-то, понять не могу.
- Скажи ему, что я приказываю. И чтоб мигом!
- Есть!
Коля Двушкин такой приказ не то чтобы ожидал - предвидел. И потому тут же, еще до прихода шофера, собрал родню (а Двушкиных было немало) и устроил большую пьянку. Помидоры лежали на столе, а родичи уничтожали их под водку. "Щас, щас, - сказал Коля примчавшемуся шоферу, - не могу же я выгнать гостей". - "Каких гостей?" - "Да вот этих. Провожу их и приду". - "Да их вроде не было". Но Коля ему тут же рюмку водки в зубы, шапку в руки, шофер выпил - помчался.
А Калабанов как раз говорит представителю из Москвы:
- А ведь хорошо водочки с морозца? Верно?
- Верно, - говорит тот. - Да ведь с морозца-то уже час прошел. Пора бы и за стол сесть.
- Это сейчас, минуточку...
И Калабанов бросается к примчавшемуся шоферу, шепчет в коридоре: "Ну? Где Двушкин?" - "Гостей провожает". - "Каких гостей?.. Да что ж он, черт, тянет, рожает, что ли?" - "Нет. Пьют и помидоры едят". - "Ах, дьявол парниковый! Подлец! Убийца!"
Двушкин тем временем сидел очень собой и своей интригой довольный - с помидорами в Старом Поселке было покончено. Родичи орали песни, красавица жена подтягивала звонко и пьяненько, шум, гам - своя, так сказать, и родная картинка. Два ведра помидоров съели, третье ведро Коля им не дал - больно было смотреть. Коля хотел хоть какую-то извлечь эмоцию, ведь растил и старался, и вот он кликнул пацанов с улицы, своих и соседских, - они расхватали последнее, и это был уже финал, конец помидоров. И вот Коля сидит гордый и довольный и смотрит на влетевшего в дверь шофера. "Ну?.. Ну?.. Ну?.."
"Что "ну"? - говорит Коля. - Я, может, и пришел бы в гости. Да без помидоров неловко. Вроде обещал". За шофером влетает сам Калабанов. "Как это без помидоров?" - "Родичи поели. Не рассчитал". Калабанов скрежетнул, глядит - родичи один веселее другого, жуют, одно слово, молодцы, поработали. А там и сям помидорные остатки, червоточинки и задки. "Ну хоть один, - взмолился он, - остался? Ну хоть последний?" - "Нет, последний дядя Кузя съел. - И зовет, манит пальцем: - Кузь, поди сюда, подтверди".
Калабанов махнул рукой и выбежал.
Жена Калабанова в эти минуты, почуяв правду, начала готовить отступление. Гость томился. Курил. Ходил вокруг стола. Она дала ему рюмку водки:
- А вот и баранок возьмите. Румяные, а?.. Их у нас по-простому помидорами зовут.
- Баранки?
- Ну да. Так и говорят - красные помидоры. Она сжалилась (мужа все не было, гость явно голодал) и дала еще рюмку: