- Он недолго был с нами, потом ушел на Большую землю, - ответил Вадим. - И нас с Пашкой хотели отправить, но мы остались. А потом эта Василиса Прекрасная…
- Жена? - негромко спросил Федор Федорович.
- Я ее мамой не звал, - усмехнулся Вадим. - А вообще-то хорошая женщина. Она тоже осталась в отряде. А где сейчас - не знаю.
- Помнишь, как Кузнецов тебя маленького в Ленинград увез?
- Я все помню, - сказал Вадим. - Мне шесть лет тогда было. Я ведь от него убежал.
- Тебя он любил, - сказал отец. - И зря ты на него рассердился: хотел уберечь тебя от войны. А вот сам не уберегся…
- Василиса Красавина все знает о нем, - вздохнул Вадим. - В отряде она только об… - он не сказал "отце", - …Кузнецове и говорила, какой он храбрый и хороший…
- Обратись в МГБ, - посоветовал Казаков. - Уж там-то знают, что с ним случилось.
- Ты мой отец, - опустив голову, сказал Вадим. - Как говорила бабушка Ефимья, не тот отец, кто родил тебя, а тот, кто воспитал!
- Я не уверен, что очень уж хорошо тебя воспитал… - заметил Федор Федорович. Чувствовалось, что ему тяжело дается этот разговор. Он не смотрел на Вадима, желваки ходили на его впалых щеках.
- Чего ты о нем вспомнил? - спросил Вадим. Он и впрямь не мог взять в толк: чего это Казаков об отце заговорил?
- Мне пора, - тяжело поднялся Федор Федорович с крыльца. - Иди обедать, мать звала.
Длинный, действительно чем-то напоминавший костыль, как его называли в Андреевке, Казаков, не заходя домой, широко зашагал по тропинке к калитке. Вадим вспомнил, как они вдвоем ходили в Андреевке в баню: отец мерно шагает впереди, широко расставляя свои длинные ноги циркули, а он, Вадим, вприпрыжку семенит рядом, чтобы не отстать. Говорят, что в Великополе всего трое таких высоких, как Федор Федорович. И все - железнодорожники.
Не вспомни Казаков о "сыщике", как он назвал Кузнецова, возможно, ничего бы и не случилось: Вадим снова поступил бы куда-нибудь на работу, может, даже в фотографию, чтобы не быть обузой родителям, но тут пришло из Андреевки письмо: Ефимья Андреевна сообщала, что живет нормально, не болеет, зарезала драчливого петуха, запасла брусники, черники, малины, так что для дорогих гостей варенья достаточно… Письмо написала квартирантка Анфиса. В конверт был вложен еще один листок в клетку - это было письмо от Василисы Красавиной. Она сообщала, что живет на Лиговке в Ленинграде, в той самой квартире, где до войны проживал Иван Васильевич с сестрой. Далее она писала, что после войны закончила педагогический институт и работает учительницей русского языка и литературы в средней школе. Не верит, что Иван Васильевич погиб, ждет и надеется… Просила сообщить ей адрес Вадима и передать ему, что она очень хочет увидеть его и Павла Абросимова. Пусть помнят: двери ее дома всегда для них открыты…
После освобождения Андреевки в 1943 году Василиса Прекрасная уехала в тыл разыскивать своих родителей, больше о ней ничего не было слышно, и вот - это нежданное письмо! Она запомнилась Вадиму красивой, синеглазой, с пышными русыми волосами, в черном коротком полушубке, заячьей ушанке и валенках с коричневыми задниками. Вспомнились ее теплые руки, когда она перевязывала задетое осколком плечо, тихий голос, взгляд, устремленный в небо… Василиса ждала, что Кузнецов снова прилетит в отряд, но он так больше и не прилетел…
После разговора с отцом у Вадима и созрело решение поехать к Василисе. Тут еще мать, как говорится, подлила масла в огонь, сгоряча обозвала бездельником, дармоедом и ни на что в этой жизни не пригодным… Вадим и сам понимал, что он тут лишний. Все его имущество уместилось в одном чемодане. У Вадима даже не было приличного костюма, единственная стоящая вещь - это коричневое кожаное пальто, которое по случаю купил на толкучке в Резекне, когда был там с театром на гастролях. На этом пальто, пахнущем рыбьим жиром, он и лежал сейчас на верхней полке трясущегося вагона.
Еще и еще раз спрашивал себя Вадим: зачем он едет к Василисе Красавиной? Столько лет прошло. Он не испытывал к этой женщине из далекого военного прошлого никаких чувств. Детские воспоминания в его возрасте быстро стираются, это потом, к старости, они снова всплывут в памяти… Думай не думай, а остановиться в Ленинграде ему больше было не у кого. Да и что он будет там делать, тоже было пока неясно. Вадим гнал прочь мрачные мысли, - в конце концов, его пригласила жена пропавшего без вести отца. Все-таки не чужая…
Перед самым Ленинградом заморосил дождь, ветер размазывал капли по стеклу. В туманной мгле вдруг факелом вспыхивала желто-красная береза. Когда поезд проходил через железнодорожный мост, можно было увидеть плывущие по воде разноцветные листья. У переездов мокли полуторки, трехтонки, длинноносые трофейные автобусы. И снова зеленые, желтые, оранжевые дачные дома и домики с палисадниками и мокрыми крышами.
- Подымайся, парень, - проходя мимо с охапкой постельного белья, сказал пожилой проводник. - К Питеру подъезжаем.
* * *
Василиса Степановна Красавина и сейчас была Прекрасной. Может, немного стала полнее, величавее. Она смеялась, слушая про злоключения Вадима в театре, отводила со лба непокорную русую прядь, однако в глубине ее синих глаз затаилась печаль. В просторной комнате, у окна, письменный стол со стопками синих тетрадок и большой, из прозрачного стекла чернильницей. Два книжных шкафа с книгами. Шифоньер, сервант с красивой посудой. Вроде мебель другая… Будто прочтя его мысли, Василиса Степановна пояснила:
- В блокаду соседи всю мебель сожгли, я столько отсюда грязи выволокла! Эту квартиру мне дали… В общем, когда я приехала в Ленинград, сразу пошла на Литейный проспект - так мне велел Дмитрий Андреевич Абросимов. Он переслал со мной папку с документами, написал письмо, чекисты хорошо меня встретили, помогли с пропиской, до сих пор иногда звонят, справляются, все ли у меня в порядке… Там мне сообщили, что Ваня геройски погиб в Берлине… Только я не верю этому. Может, в концлагерь попал, а оттуда еще куда? - Она заглянула Вадиму в глаза. - Сколько случаев, когда человека считали погибшим, даже похоронки приходили, а потом оказывалось, что он жив… Могли ведь американцы или англичане его захватить и держать у себя? Никто не видел его могилы, да и как он погиб, толком не знают… Скажи, ты не чувствуешь, что он жив?
И столько в ее глазах было надежды, что Вадим не решился ответить, что ничего он не чувствует… Да и что он мог чувствовать, если бабушка и мать все сделали, чтобы он вычеркнул из памяти родного отца? Не то чтобы они его настраивали против, просто он, Вадим, не глухой и не слепой: он видел, как мрачнело лицо матери при упоминании о первом муже, слышал, как она резко отзывалась о нем в разговорах со своими подругами, да и бабушка нелестно проезжалась в адрес Кузнецова. Нет-нет и упрекала дочь, что та в свое время не послушалась ее, а теперь вот мается с двумя детишками от первого брака… Лишь дед Андрей Иванович всегда уважительно отзывался о первом зяте.
Побудь бы Иван Васильевич подольше в партизанском отряде, наверное, Вадим снова бы привязался к нему, но случилось так, что он, наоборот, чуждался там Кузнецова, сильно опасаясь, что тот отправит его на Большую землю, подальше от партизан, новых друзей…
- Не веришь ты, что твой отец жив, - разочарованно протянула она.
- У меня ведь есть еще один отец, - честно сказал он. - И он для меня как родной.
- Я каждый день жду, что затрещит звонок, я открою дверь и он скажет: "Ну здравствуй, моя Василиса Прекрасная!" Он так меня звал…
- Я помню, - улыбнулся Вадим, живо представив себе, какие были у нее глаза, когда она увидела его утром на пороге…
Она даже пошатнулась, схватилась руками за косяк, красивое лицо ее побелело, уголки губ опустились, а синие сияющие глаза, казалось, заняли пол-лица. Потом она сказала, что в первое мгновение приняла его за Ивана Васильевича… Вадим и не подозревал, что так похож на отца, все говорили, что он пошел в мать. У Кузнецова волосы русые, а у него черные, как у матери, разве что в глазах есть что-то отцовское. Мать в сердцах часто говорила: "Ну чего вытаращил на меня свои зеленые зенки? У-у, родной папочка! Тот так же смотрел на меня, когда нечего было сказать…"
- Твой отец здесь до сих пор прописан, - рассказывала Василиса Степановна. - Жилконтора мне подселила пожилую пару, они пожили с год и переехали в пригород, где у них близкие родственники. Я очень рада, что ты приехал, Вадик! Вот и пригодилась маленькая комната для тебя. Дай мне паспорт, я завтра же начну хлопотать, чтобы тебя прописали.
- Что я тут делать буду? - с горечью вырвалось у него. Он действительно не знал, зачем приехал в этот чужой, мокрый, туманный город, где и утром сумрачно, как вечером. На потолке горела электрическая лампочка под матовым фарфоровым абажуром.
- В Ленинграде? - удивилась она. - Подойди к любому забору - десятки, сотни объявлений! И потом, разве сам Ленинград тебя не волнует? Театры, музеи, исторические места? Ты разве не слыхал, что Ленинград - один из красивейших городов мира? Здесь брали Зимний, в Смольном жил Ленин…
Наверное, она и сама заметила, что заговорила с ним, как учительница, потому что смутилась, легкая улыбка тронула ее еще свежие полные губы.
- Ты ведь уже взрослый, Вадим, - сказала она. - Но мне просто смешно слышать, что в Ленинграде молодому человеку делать нечего.
- Я имел в виду другое, - сказал Вадим.
- Поступай как знаешь, - принеся из кухни эмалированный чайник, мягко проговорила она. - И ради бога, не считай себя неудачником! Не каждому человеку дано сразу себя открыть… Живи, оглядывайся, ищи себе дело по душе. И еще тебе один совет: переводись из великопольского пединститута в ленинградский или еще лучше в университет.
- Учебу я не брошу, - нахмурившись, твердо ответил Вадим и даже чашкой пристукнул по блюдцу.
- Пропишешься - легче будет оформить перевод, - продолжала Василиса Степановна. - А лучше - сразу переводись на дневное отделение.
- У тебя на шее сидеть? - блеснул он позеленевшими глазами на Василису. И даже сам не заметил, что перешел на "ты". - Нет уж! Буду работать и учиться, мне не привыкать.
- Понимаешь, Вадим, одно дело учиться на заочном, другое - на дневном, - мягко начала она. - Ты приобретешь гораздо больше знаний, у тебя появятся новые друзья… Вот ты сейчас учишься на заочном отделении. Много ты почерпнул?
- Культуры у меня маловато, - усмехнулся он.
- Этого нечего стесняться, - сказала она. - Культура, как и знания, постепенно приобретается. И в этом смысле Ленинград незаменим. Настоящего ленинградца сразу узнаешь по культурному, интеллигентному обращению. Спроси у кого-нибудь на улице, как тебе пройти к музею или памятнику. Ленинградец остановится, обстоятельно все расскажет, а если это близко, даже проводит.
- Все верно, - после долгого раздумья ответил Вадим. - Но на жизнь себе я заработаю сам, Василиса Прекрасная…
- Называй меня так, если тебе правится, - улыбнулась она.
И он снова поразился, какая у нее славная, добрая улыбка. У него на языке давно вертелся вопрос: дескать, тебя, наверное, в школе любят ребятишки? Сам он учителей не любил, очевидно, потому, что часто от них доставалось на орехи. Случалось, выгоняли из класса, вызывали в школу отца, даже дважды исключали на несколько дней.
- Поступив на дневное отделение, - гнула свое Василиса Степановна, - ты сможешь вечером подрабатывать… если моя помощь для тебя унизительна… Я заканчивала педагогический и одновременно вела уроки литературы в вечерней школе рабочей молодежи.
- Не в этом дело! - отмахнулся Вадим.
Ну как она не понимает, что ему двадцать лет, он уже взрослый. Как хорошо к нему ни относилась бы Василиса, он постоянно будет чувствовать, что зависит от нее, а Вадим с детства привык быть независимым. Он не мог заставить себя делать то, что ему было не по душе. А всем казалось, что он боится работы. А когда попытался с отчимом поговорить, тот его не понял. Он заявил, что еще ни разу в жизни не усомнился в правильности выбранного им в молодости пути. Начал рядовым путейцем и вот дорос до начальника дистанции пути. Уважают железнодорожники, почет и уважение от начальства. Так уж заведено: человек с чего-то начинает, потом в течение всей своей жизни идет и идет вперед от малого к большому. Это, наверное, и есть долбить в одну точку! Не каждому это удается, но тот, кто честно живет и работает, всегда добивается успеха. И даже привел избитый пример про солдата, таскающего в ранце жезл маршала…
Отец, мать и многие знакомые считают Вадима легкомысленным человеком, ни к чему не стремящимся, пустым фантазером. Герка Голубков назвал его хроническим неудачником… Может, так оно и есть? Многие его знакомые давно нашли себе дело по душе, и его тревоги им неведомы. Что же все-таки его заставляет прыгать с места на место, хвататься за одно, потом за другое?.. Но где-то в глубине души Вадим свято верил в счастливый конец своих метаний, в тот самый счастливый конец, который привык находить в своих любимых книжках…
Сидя в уютной квартире Василисы Прекрасной, он думал о том, что сейчас, кроме жалкого чемодана, у него ничего нет, но пройдут годы, будет у него любимое дело. Придет уверенность в себе, чувство необходимости на этой земле. Как все это произойдет, он понятия не имел, но знал, что все устроится, незаметно, само собой. Вот только жену будущую и детей своих он не мог пока себе представить, тут фантазии не хватало… Почему же он это знает, а близкие люди не хотят его понять? Правда, о Василисе нельзя этого сказать, она, кажется, все понимает.
Красавина коротко поведала ему о своих родных: мать, отец, два брата - все погибли в блокаду. Отец не был призван в армию - у него был диабет. Однако пошел в ополчение, где и нашла его фашистская пуля. Братья умерли от голода, мать чуть раньше погибла под развалинами их дома, в который угодил тяжелый снаряд…
Сидя за столом напротив нее, Вадим понимал, что сейчас решается его судьба. Еще в поезде он предположить не мог, что будет жить у Красавиной, больше того, она заявила, что эта квартира принадлежит ему так же, как и ей, поэтому он не должен чувствовать себя гостем. Иван Васильевич любил своего единственного сына, верил, что тот будет счастлив.
- Ты пишешь стихи? - спросила Василиса.
Вадим честно признался:
- Мои стихи годятся для стенгазеты. Рифмоплет я, а не поэт. Напишу что-нибудь, потом возьму томик Пушкина или Фета и выбрасываю свои стихи на помойку.
- Это хорошо, что ты так строго судишь себя, - задумчиво глядя на него синими глазами, произнесла женщина.
Василисе Степановне нужно было в школу, Вадим вызвался проводить ее. Дождя не было, но тротуары, проезжая часть дороги - все влажно блестело. Над высокими крышами зданий ползли низкие серые облака. С непривычки его оглушили гудки автомобилей, грохот и звонки трамваев - обычные шумы большого города.
- Вот она какая, Лиговка, - озираясь, взволнованно проговорил Вадим. - Знакомая и незнакомая…
- Видишь пятиэтажный дом? - показала Красавина. - Нет еще нижнего колена водосточной трубы. Так у него не было передней стены, когда я сюда приехала. Этажные перекрытия и открытые квартиры… В одной виднелась картина "Возвращение блудного сына".
- Почти про меня, - криво улыбнулся Вадим. Он видел в какой-то книжке репродукцию этой знаменитой картины: бритоголовый юноша стоит на коленях перед слепым отцом…
- Завтра же сходим с тобой в Эрмитаж, - сказала Красавина.
- Вот тут мне… - Вадим запнулся, - отец покупал вафельное мороженое.
- А я любила эскимо на палочке, - улыбнулась Василиса Степановна. В узком плюшевом пальто, вязаной шапочке с помпоном она выглядела совсем молодой. В руке разбухший от тетрадок кожаный портфель с блестящим замком.
На углу, где гастроном, она остановилась и показала в глубь переулка:
- Там моя школа.
Вадим пешком дошел до Московского вокзала, повернул на Невский и влился в негустой поток прохожих. Ему захотелось пройти проспект до конца, до здания Адмиралтейства, позолоченная стрела которого воткнулась в хмурое серое небо.
3
Когда полуоснащенным кузовом легкового автомобиля "ЗИС-110", сорвавшимся с подъемного крана, накрыло Алексея Листунова, Игорь Найденов первым бросился на помощь. Черный, сверкающий свежим лаком корпус машины передней частью придавил слесарю-сборщику правую часть груди и руку. Бледное лицо Листунова исказилось от боли, глаза побелели, однако он не кричал, лишь негромкий стон вырывался из его крепко сжатых, посиневших губ. Напрягая все силы, Игорь миллиметр за миллиметром отрывал врезавшийся в ладони край кузова от пострадавшего. Тут подскочили другие, кузов опрокинули набок, окружили Алексея. Дотрагиваться до него опасались: вдруг повреждены внутренности? Грудь Листунова вздымалась, дыхание вырывалось с хрипом, он смотрел на товарищей и молчал. Скоро прибежали врач и санитары с носилками.
- Спасибо, Игорек, - слабым голосом сказал Алексей, когда его уносили к "скорой помощи". Он даже попробовал улыбнуться, но тут же от боли закусил нижнюю губу.
Врач сообщил начальнику цеха Всеволоду Анатольевичу Филиппову, что сломаны рука и, кажется, ребра. В общем, Листунов счастливо отделался, могло быть и хуже. Начальник при всех поблагодарил Игоря, заявив, что, если бы не он, Алексея раздавило бы. Просто из любопытства Игорь снова попробовал было поднять тяжеленный край кузова, но не смог даже оторвать от пола. Но ведь только что он несколько секунд, пока не подоспели остальные, почти на весу держал эту махину… Прибежала из кузовного цеха Катя Волкова. Она была в синей спецовке, на голове белая косынка, черный завиток волос, вырвавшийся на свободу, вился возле круглой щеки, в карих глазах мельтешили блестящие искорки.
- Мне сказали, что это ты спас Алешу?
Игорь устало отмахнулся:
- Я ближе всех был к нему.
- Я горжусь тобой! - шепнула она.
- Узнай, в какую больницу увезли Лешу, - сказал Игорь.
- Я тебя жду у проходной, - тихо произнесла она и, заправив прядь под платок, пошла в свой цех.
Он равнодушно смотрел ей вслед и ничего не испытывал. Даже похвала ее не обрадовала. Катя нравилась многим из цеха сборки, где работал Игорь, он знал, что ему завидуют… Хотя он и не афишировал своих отношений с Катей Волковой - одной из лучших обивочниц кузовного цеха, ребята-то всё замечали. Зачем, спрашивается, нужно было ей прибегать сюда? И после работы могли бы поговорить. Если первое время он поджидал девушку за проходной и провожал до дома, то последние полгода Катя не давала ему прохода: доставала билеты в театры, кино, таскала в музеи. Редкое воскресенье он оставался одни. Даже взяла манеру заявляться к нему в общежитие. Из-за Кати Волковой у него вконец испортились отношения с Семеном Линдиным. Тогда в пригороде, где ребята праздновали день рождения Кати-Катерины и Игорь с ними познакомился, он подумал, что за ней ухаживает Алексей. Впрочем, тогда они были навеселе, и не поймешь, кто был с кем. Листунов ростом чуть пониже Игоря, плечистый, сероглазый, с густыми темными волосами, которые он зачесывал назад. На круглом лице выпирают скулы, подбородок чуть раздвоенный. Всегда веселый, готовый ответить шуткой. В цехе Листунова многие всерьез не принимали, считая за трепача. Алексею нравилось валять дурака, смешить людей, но, как Игорь заметил, он был далеко не прост. Как бы там ни было, но они сдружились.