Минут пять я стояла не шелохнувшись, и тут услышала вдалеке поезд, который приближался с севера, со стороны Скуомиша. "Роял Хадсон", старомодный паровоз, переделанный после реставрации в аттракцион для туристов, направлялся, попыхивая, в Гау-Саунд-фиорд. Я стояла возле тела, застывшего среди бобыльника, ромашек и одуванчиков, и, переводя взгляд от мертвеца на изгиб полотна, ждала, когда же появится поезд. А меж тем пыхтение и лязг становились все громче.
Наконец махина показалась из-за поворота. Я встала прямо на полотно - ноздри обожгло горячим запахом креозота от эстакады - и замахала руками. Впоследствии кондуктор рассказывал, что у него чуть инсульт не случился, когда он увидел девчонку на путях. Саданул по тормозам, и раздался такой свист и скрежет, какого я в жизни не слышала. Такое впечатление, что смялось время и пространство - так он был пронзителен. Наверное, в тот миг я и перестала быть ребенком. Не из-за трупа, а из-за шума.
Четыре вагона проехало мимо того места, где возле мертвеца стояла я, прежде чем локомотив остановился. Кондуктор, которого звали Бен, и его помощник спрыгнули с подножки, ругая меня на чем свет стоит за глупые шуточки. Я молча показала на расчлененный труп.
- Дьявол. Барри, ступай-ка сюда. - Бен взглянул в мою сторону. - А ты, мелюзга, отойди от греха подальше.
- Нет.
- Слушай, девочка, я сказал…
Я молча уставилась на него.
Барри подошел, взглянул и тут же проблевался. Бен приблизился к трупу, стараясь не смотреть на него. Я же, наоборот, наглядеться не могла. Кондуктор поразился:
- Господи, кроха, у тебя с головой все в порядке?
- Я его нашла. Он мой.
Барри забрался в кабину и связался с властями. Туристы, само собой, пялились из окон и щелкали фотоаппаратами. Это в наши дни любые пикантные кадры через несколько часов окажутся в Интернете, а в те времена из всех средств массовой информации существовали только местные газеты, и сведения подобного рода не раскрывались до тех пор, пока не разыщут и не оповестят ближайших родственников. Пассажиры стали лезть из вагонов, желая разузнать, что стряслось. Короче говоря, Барри было, чем заняться: он во все горло орал на зевак, разгоняя их по местам. К тому времени, когда прибыли представители властей, помощник кондуктора уже сипел как престарелая певичка.
Полицейские задали мне несколько вопросов: видела ли я кого, ничего ли не трогала с места… Я, конечно, никому не сказала об ольховом прутике. Моя роль в этом происшествии сводилась к малому: я всего-навсего обнаружила тело, а потому оставалось лишь наблюдать за происходящим. Единственное, что никого не интересовало: как родители отпустили девочку собирать ягоды в такую даль?
Полицейские поздравили меня с отличной выдержкой, и, когда суета немного улеглась, Бен предложил прокатиться в локомотиве до станции в северном Ванкувере. Полицейские хотели сами отвезти меня домой, но я настояла на своем и впервые в жизни поехала на паровозе. Благодаря этому приключению я испытала ни с чем не сравнимое чувство - будто я, и только я - хозяйка своей судьбы. Вот повезло: мчаться в голове многотонного куска фортуны, мерно отбивающего ритм по стальным рельсам… и Боже упаси встать на моем пути. Я была на вершине! Я жива! Я не труп!
Домочадцы куда-то разбрелись, и некому было засвидетельствовать мое загадочное возвращение на автомобиле совершенно незнакомого человека. У двери я подпрыгнула, стараясь дотянуться до верхнего кирпича, куда мы прячем ключи от дома, и лишь тогда вспомнила о корзинке с ежевикой: битых четыре часа я сжимала ее в руке и все же ни ягодки не просыпала.
Когда семья собралась за ужином, и я поведала домашним о своих приключениях, они лишь закатили глаза, сочтя мой рассказ за нездоровый вымысел. Мамуля сказала:
- Тебе надо чаще играть со сверстниками.
- А мне с ними не интересно.
- Ну, не правда. Тебе еще понравится…
- Они только и способны, что в магазинах тырить, да сигаретки стрелять.
Папа сказал:
- Больше не сочиняй таких мрачных историй, детка.
- Я ничего не придумываю.
Тут вклинилась Лесли:
- А Таня хочет после школы пойти в стюардессы.
- Этот труп был по-настоящему. - Я направилась к телефону и набрала номер полицейского участка. (Как вы думаете, много на свете пятиклашек, которые наизусть знают номер местной полиции?) Я попросила к телефону офицера Найрне, чтобы он подтвердил мой рассказ.
Папа выхватил у меня трубку.
- Послушайте, я не знаю, с кем говорю, но Лиз… Что? Ах. Вот как? Чтоб меня…
Так я обрела неведомую дотоле популярность в семье.
Отец положил трубку и уселся на место.
- Сдается мне, наша Лиз сказала правду.
Уильям с Лесли потребовали кровавых подробностей.
- А он сильно протух?
- Как сыр с плесенью?
- Уильям! - Матушка пыталась соблюсти приличия. - Только не за столом.
- Вообще-то, он сильно смахивал на наши отбивные.
Мама и меня одернула:
- Прекрати, Лиз! Сейчас же!
Отец добавил:
- И кстати, надеюсь, ты не собираешься есть эту ежевику? Она в холодильнике стоит, я видел. Железнодорожники гербицидами опрыскивают пути и окружающую территорию. От них рак бывает.
За столом повисло тяжелое молчание.
- Ну же, что вы притихли? Я труп сегодня нашла. Может, поболтаем?
Уильям спросил:
- А он раздулся?
- Нет. Он всего ночь пролежал. Зато на нем была юбка.
Мать бурно возразила:
- Лиз! Оставьте эти разговоры. За столом я бы попросила…
- По-моему, ты зря так заво… - попробовал умерить ее отец.
- Лесли, как прошли занятия в бассейне?
Так закончился краткий миг моего триумфа. Но с того вечера я прониклась твердой уверенностью, что обладаю неким чутьем на мертвецов. Мне повсюду мерещились покойники: в зарослях ежевики, на лужайках под слоем дерна, в кустах, обрамляющих парковые дорожки - мир стал одной большой фабрикой по производству трупов. Годом позже умерла бабушка, и я оказалась на ванкуверском кладбище; там я словно в наркотический транс погрузилась, глядя на это изобилие. Передо мной лежали тысячи мертвецов, и более того, я отличала тех, кто был похоронен совсем недавно, от остальных. "Свежачки" будто светились, в то время как "старая гвардия"… Хм, их владельцы уже отправились каждый своей дорогой. Кладбище представлялось мне огромным складом пустой тары, ожидающей сдачи в пункт переработки вторсырья.
Тела. Э-эх! Как мне всегда хотелось расстаться с собственной оболочкой! Какое это было бы счастье! Оставить бренные кости и взмыть вверх светлым лучиком, маленькой кометой; осветиться внутренней красотой и воспарить! Увы… пустые мечты. Так и влачить до конца этот крест.
Когда я закончила рассказ, Уильям выпроводил сорванцов. Впервые в жизни тетя Лиз на минуту или две безраздельно захватила их внимание. Подозреваю, тогда Хантер с Чейзом посчитали меня чуть ли не ведьмой - жаль только, занудной и с пустым холодильником.
Закрыв за ними дверь, я вспомнила об одном ощущении: когда после сытного обеда расстегиваешь молнию на брюках. Наступил один из тех редких случаев, когда перспектива провести в одиночестве вечер меня ничуть не огорчала. А ведь если подумать, я никому никогда не жаловалась. Ну кому? Донне? Посетителям в кафе? Лесли с Уильямом, которые навещают свою сестрицу, старую деву, исключительно из чувства долга? Я упорно держу удар. Представить страшно, как люди едут в машине и от нечего делать перемывают мне косточки…
- Думаешь, ей одиноко?
- Вряд ли.
- Мне кажется, ей на роду написано влачить отшельническое существование.
- Она откровенно чурается компаний.
- А она смелая, по-своему.
Многие книги проповедуют стремление к "уединению"; однако я полазила по "Гуглю", навела справки и выяснила: у авторов подобных назиданий есть семьи, дети и внуки, они окружены университетскими друзьями. Эти авторитеты в один голос утверждают: "Ну хорошо, мне повезло, и я нашел приятелей, но если бы я вовремя не подсуетился, то обрел бы блаженное уединение, о котором теперь пишу в этой книге". Так и представляю, с какими стоическими физиономиями она сидят за письменными столами и изливают на бумагу банальные премудрости. "Зачем страдать от одиночества, когда можно стать самодостаточным человеком?"
Да, не единожды за свою одинокую жизнь я лелеяла надежду узнать: где же она гнездится, эта самодостаточность?
Я везде искала ответ на волнующий меня вопрос. Проштудировала все: "Как найти родственную душу", "Диалог с самим собой или как удержаться на плаву в современном мире и обрести себя"… Авторы книг, так упорно пропагандирующих средства от одиночества, отсылают читателя к пыльным фолиантам из глубины веков, написанным теми, кто не побоялся об этом заговорить, хотя и не решился назвать вещи своими именами. Канувшие в небытие поэты воспевают дерево, бабочку или пруд; покойные "голубые" барды из девятнадцатого столетия унесли с собой в могилу непостижимые миры, которыми дышали и о которых не сказали ни слова. А может…
Так рассуждают только старые злобные ведьмы.
С другой стороны, если ваша центральная нервная система денно и нощно трудится не хуже дизель-генератора, пресекая на корню малейшие проявления нежных чувств, тогда трудно упиваться единением с природой, которым умилялись старомодные авторы, расписывая прогулки на свежем воздухе и играющий в кронах ветерок.
Прошел день. Одурь от лекарства еще не спала, но веселость, равно как и плаксивость, пошли на убыль. В пятницу утром лицо вернулось к нормальным пропорциям. Фильмы я просмотрела и боролась с искушением позвонить Лайаму, чтобы в последний день больничного попроситься на работу. И вдруг часов около семи утра задребезжал телефон. Звонил полицейский. Он интересовался, не смогу ли я приехать в больницу на Лайонс-Гейт.
- Извините, что?
- Произошел несчастный случай, мисс Данн.
- Несчастный случай? С кем? Когда?
- Вы знаете человека по имени Джереми Бак?
- Джереми Бак? - Не скажу, что моя память перегружена лицами и фамилиями, так что долго копаться не пришлось. - Нет. Это имеет ко мне какое-то отношение?
- Я бы попросил вас заскочить в больницу, мисс Данн. Прошлой ночью к нам поступил некий молодой человек. Передозировка и множественные резаные раны.
- Что?
- Удостоверения личности при нем не оказалось, однако на руке обнаружили браслет с вашим именем и номером домашнего телефона на случай непредвиденных обстоятельств. Поэтому я вам и звоню.
Секунда на размышления, и до меня дошло, кто такой Джереми. Я и надеяться не смела, что когда-нибудь подобное произойдет.
- Вы меня слышите, мисс Данн?
- Прошу прощения.
- Так вы не могли бы?…
- Буду через полчаса.
Полицейский продиктовал отделение и номер палаты.
Всю жизнь я задавалась вопросом, настанет ли этот день, и теперь мною овладело такое чувство, словно сбылось некое предсказание. Механически, как во сне, я проделала знакомые действия: оделась, села за руль, миновала Марин-драйв, Пятнадцатую, Сен-Джордж, въехала на парковку, прошла сквозь автоматические двери больницы. Лифт, запах дезинфекции, суетливый персонал.
Когда я поинтересовалась, в каком отделении лежит Джереми, сестра в регистратуре жестом подозвала констебля. Он оказался довольно приятным человеком. Сообщил, что его зовут Пэй Чанг, пожал мне руку и предложил следовать за ним, что я и сделала. Мы прошли по залитому желтым светом коридору и свернули за угол; я уткнулась взглядом в пятки копа, мерно отбивающие ритм по полированному покрытию. Мы оказались в затемненной палате и заглянули за застиранную до прозрачности голубую штору.
Перед неким подобием подъемных жалюзи стояла врач. И она явно торопилась уйти. Ее голова была окружена ореолом тонюсеньких прядок, которые выбились из пучка много часов назад.
- Можете звать меня Валери или доктор Тайсон, как вам удобнее. Я дежурный врач. Этот молодой человек вам кем-то приходится?
Констебль Чанг кивнул в сторону пациента. На койке лежал симпатичный парень, на вид едва ли старше двадцати. Крупный, белокожий, с темными, чуть вьющимися волосами. Форма черепа выдавала породу моего семейства - настолько явно, что я сразу же отбросила все сомнения.
Вот и он. Так значит, вот он какой…
Я подошла и дотронулась до его руки. Он проснулся от прикосновения и вздрогнул от неожиданности.
- Ты.
- Да, это я.
Парень сел и огляделся.
- Стоп; по-моему, здесь что-то произошло.
- О чем ты?
- Мне показалось, что я умер.
"Что он такое несет?"
- Насколько я в курсе, ты просто спал.
- Нет. Я умер. Это точно.
Я взглянула на доктора Тайсон, которая подтвердила:
- Фактически, Джереми, утром, когда вас доставили, вы находились в состоянии клинической смерти. Где-то с минуту. - Она взглянула на меня. - Около пяти.
Я удивилась:
- Так он умер?
- Мы запустили сердце, - и она жестом показала, как работают дефибриллятором.
Я перевела взгляд на Джереми, который был явно не в своей тарелке.
- Я не видел света. Ведь, когда умираешь, надо идти на свет. Там был сплошной мрак, и меня в него будто затягивало.
Никто из присутствующих не знал, что сказать, и доктор Тайсон попыталась разрядить обстановку, прибегнув к научным формулировкам.
- В вашей кровеносной системе наличествуют следы кокаина и рогипнола. Этим легко объясняются любые необычные видения, которые вас, возможно, посетили.
На этот раз Дэереми вышел из себя:
- Видения? Меня затягивало - вниз, под землю. Я не поднимался к свету. Дорога туда мне заказана.
Я взяла в ладони его руку, совсем ледяную. Браслет на запястье больше напоминал персональный медальон у военных, чем ювелирное украшение.
- Джереми, взгляни на меня, - сказала я, впервые осмелившись произнести вслух его имя. - Ты давно носишь этот браслет?
- Четыре года.
- Четыре ГОДА?
- С небольшим.
- И ты мне не звонил?
- Ох, только пойми меня правильно. Я не звонил, потому что ты была моей последней надеждой, козырем в рукаве.
- Но ты же меня совсем не знаешь. Почему ты так уверен?
- Мне о тебе достаточно известно.
- Откуда? - Не представляю, что о нас подумали доктор Тайсон с констеблем.
- Сильно же я избегался.
- В каком смысле?
- Ну, я, вроде как, за тобой следил.
- Что ты делал?
- Не ерепенься - все не так страшно.
- Еще как страшно.
- Да нет же. Правда, это смотря как посмотреть…
- И как же надо смотреть?
- Ты пойми, я с такими уродами якшался, прежде чем нашел своих настоящих родных… Мне просто хотелось знать, что ты не такая психопатка, как остальные.
Довод показался вполне убедительным, и больше возражений не было.
- Я знаю, где ты работаешь, где живут остальные члены семьи, и все в этом роде. Самое основное.
Я промолчала: его настороженность не назовешь безосновательной.
Констебль Чанг кашлянул. Доктор Тайсон задержалась в палате; как бы она ни была завалена работой, ситуация складывалась не рядовая.
Джереми сказал:
- Лиз… Мам. Тебе просто удобнее считать себя бесчувственной и бессердечной. Да только тут ты ошибаешься. - Он умолк. Меня посетило какое-то странное чувство, будто в этот миг в его голове что-то растаяло и потекло. - Кажется, я сейчас отключусь, - сказал Джереми и закрыл глаза.
Доктор Тайсон сосчитала его пульс, взглянула на нас с констеблем и сказала, что пациент некоторое время проспит.
- Можно мне остаться? - спросила я.
- Конечно.
Джереми мгновенно провалился в сон, а я тихо сидела рядом и сжимала в руке зябкую ладонь собственного сына. В стороне на стуле я заметила какие-то дурацкие сетчатые чулки и черное дамское белье. Констебль Чанг перехватил мой взгляд и пояснил:
- М-м-м, его в этом нашли, парень был весь накрашен. Сестра отмыла.
В памяти немедленно всплыли воспоминания о страшной детской находке: ежевика; непонятный наряд, в который был разодет мертвец; запах креозота с железнодорожной эстакады.
Заглянув мне в лицо, доктор вызвалась развеять мои предположения:
- Думаю, он оделся на маскарад для шоу ужасов Роки Хоррора. В Ридже часто проводят полуночные представления. Я в свое время туда ходила, когда все только начиналось.
- Он поправится? - спросила я.
- Сейчас - да. Может быть, и в следующий раз, а вот за будущее не ручаюсь.
Непрошибаемая логика. Рука Джереми потеплела. Я взглянула на Чанга, и тот пожал плечами.
- Вы никогда не видели собственного сына?
- Нет.
- Шутите.
- Правда. То есть, я знала, конечно, о его существовании, но…
А что "но"? "Не думала, что это тот красивый юноша, который лежит передо мной на больничной койке".
- Сколько ему?
- Двадцать.
- Двадцать?
Шипение текущего по трубке кислорода, который питал легкие моего сына, вернуло меня далеко в прошлое, в Рим. Оно отнесло меня на два десятилетия назад, к той ночи, когда толстая и некрасивая девочка из Канады стояла на плоской крыше неподалеку от Колизея, под струями воды. Мне было шестнадцать, мы взрослели в эру кислотных дождей (вот, кстати, тема, давным-давно всеми позабытая, а ведь в те годы небеса поливали Европу аккумуляторной кислотой). Помню, я смотрела на Колизей и прилегающие здания под сизым, как голубиное крыло, небом. Глубокая ночь выходного дня, город давно уснул. Едкая влага омывала памятники из мрамора и белого итальянского известняка, а мне так и чудилось, будто они шипят и трескаются, за год теряя тысячелетнюю целостность; на моих глазах растворялась история… А всего-то шипел кислородный вентилятор легких.
Я подалась поближе к Джереми и поцеловала его в щеку.
То, что я решила отправиться в путешествие, да еще в Рим, повергло в ужас всех собравшихся за обеденным столом. Вообще сама мысль поехать на экскурсию с латинской группой наводит на окружающих безмерную тоску. А это не вполне справедливо. У нас был не класс, а гремучая смесь: и те, кто окончательно двинулся на языках, и взбалмошные сынки известных литературных дарований, и рассудительные девицы, мнящие себя будущими докторами наук. По сути - единственный забавный класс, в котором мне довелось учиться.
Лесли недавно окончила школу, порхала туда-сюда по малейшей прихоти и потому считалась в нашей семье главной путешественницей. В девятом классе она ездила на десять дней в южную часть Англии; едва получив аттестат, отправилась в Новую Шотландию, где три недели подавала постояльцам одного отеля завтрак в постель. Оба путешествия изобиловали сексом и скандалами.
- В Рим? - удивился отец. - Это вчерашний день. Надо двигаться вперед. Слетай в Хьюстон, Сан-Диего, в Атланту, наконец. - Папу всегда привлекала лишь новизна. Увидев церковь пятнадцатого столетия, он придал бы ей не больше значения, чем морской раковине, что в изобилии валяются на песке под ногами.
- Ты еще не доросла до таких поездок, - возразила мать.