Он смотрел, как они удаляются по Закусочной и о чем-то горячо спорят, размахивая руками. Жаль, что я не могу его убить. Русский писатель не может убить, если он не на поле брани. Жаль, что у нас нет поля брани. Поле брани откроется завтра в Чехословакии. Вот где нам надо встретиться, Гарик Полухватов: по разные стороны баррикад. В Чехословакии, на поле брани.
Ян Тушинский дал себе зарок больше не ездить в эту затрапезную Коктебелию. Отсюда невозможно позвонить в Москву, не говоря уже о "странах народной демократии" и уж тем более о цивилизованном человечестве. В Европе из любой телефонной будки можно позвонить в Америку, и наоборот. Сколько же будет у нас продолжаться пошехонская дикость? Чтобы позвонить в Москву, надо на почте сидеть, может, час, может, два, может, три. Попробовать, может быть, от директора позвонить: ведь он наверняка знает всех здешних телефонисток по имени, всех этих людочек, светочек, ларисочек. Однако ведь он тут же доложит "куда надо", что Тушинский с кем-то в Москве говорил на иностранных языках. А что если самому пойти прямо "куда надо" и позвонить от них? Ведь не откажут же Яну Тушинскому. Надо от них позвонить в ЦК таким людям, от которых сразу по городу разойдется, что Ян Тушинский протестует против оккупации Чехословакии. Вот это ход! Думай, Ян, думай! Ты должен ответить на призыв Ганзелки! Ты принадлежишь миру!
Он думал быстро в такт шагам и, перепрыгивая над канавками, перепрыгивал с одного варианта на другой. Нет, туда "куда надо", не надо! Им верить нельзя. Вот обещали ведь мне не трогать Львиную, а сами устроили облаву. Правда, никого не поймали: у ребят из "республики", видать, своя есть неплохая служба: и сами все ушли, и Колокольцеву спасли. Кстати, почему бы мне с ней не… Нет, сейчас не до романов. Прежде всего я должен обнародовать свое несогласие с правительством. Танки идут по Праге, / танки идут по пряже / чешских селений готических, / пренебрегая зодчеством… Что-то получается! Улететь в Москву? Собрать журналистов? Обнародовать мнение? Вступиться за Горбаневскую? Это - мировая сенсация! Один против всех!
Он перепрыгнул через ручеек, отделяющий пансионат от Литфонда, и зашагал по писательской территории. Там уже шла продажа газеты "Правда". За процессом отечески наблюдали секретарь Союза писателей СССР, председатель иностранной комиссии СП СССР Семен Михайлович Кочевой и секретарь СП СССР по оргвопросам и член бюро МГК Юрий Онуфриевич Юрченко, оба объемные и надежные товарищи. Оба приехали на недельку слегка передохнуть от сложных задач, возложенных на них Партией.
"Ян, хочешь, забавную историю расскажу? - спросил Юрченко мятущегося поэта и, не дожидаясь ответа, стал рассказывать: - Оказывается, у нас здесь объявилась своя Чехословакия, "Свободная Республика Карадаг" в Львиной бухте: каково? И вот, в полном соответствии с глобальными событиями, день в день, час в час, местная администрация организовала ликвидацию буржуазной демократии; каково? Правда, говорят, что в отличие от дубчековской компании здешним республиканцам удалось подорвать; каково?"
Он, конечно, знал, что Тушинский в курсе дела, однако, насидев в своих партийных креслах основательную хитрожопость, закидывал удочку с лакмусовой бумажечкой, чтобы по реакции Яна проверить настроение всей фронды. Между тем благоверный супруг ветреной Ралиссы, классик Ленинианы товарищ Кочевой в ответ на юрченковское "каково?" только запрокидывал башкенц и произносил "хо-хо, хо-хо", изображая аристократа.
Тушинский же, отлично понимая намерения Юрченко, скрестил руки на груди, подергал донкихотовской ногою и мрачно спросил: "А это правда, Юра (они были на юр-юр в связи с пинг-понгом на комсомольской ниве), это правда, что Политбюро Чехословакии и особенно генсек Дубчек подвергаются избиениям и особенно старается лично товарищ Шелест?" И не дожидаясь ответа, пошел в своем направлении, то есть в неопределенность.
1962, оттепель
Гумилевщина
Пришло время сказать несколько слов о товарище Юрченко, поскольку ему еще придется помелькать во второй половине романа. В тот год "оттепель" разгулялась вовсю и никто не удивлялся, если видел руководителей СП за одним столом с богемствующей молодежью.
Вот однажды собрались в эровском подвале на чтение стихов с выпивоном. Роберт, будучи на взводе, вдруг прочел несколько строк какого-то верлибра:
Кроваво-красное небо,
Порывистый ветер качает
Кровавую гроздь рябины.
Догоняю бежавшую лошадь
Мимо стекол оранжерии,
Решетки старого парка
И лебединого пруда…
"Это чьи?" - спросила Нинка Стожарова. "Мои!" - с пьяноватым вызовом ответил Роб.
"А знаешь, здорово! - сказал присутствующий аппаратчик Юрий Юрченко. - Это что-то новое у тебя, Роб?"
Глыбообразный Юрченко был в глазах богемы сущей персонификацией правящего класса, однако Роберт упорно всех убеждал, что "Юрка" отличный парень, что к нему только нужен товарищеский подход, и тогда он раскроет свои внутренние сокровища.
Анка попеняла подвыпившему мужу: "Ну что ты ерничаешь, Роб? Ведь все же знают, что это не твое".
"А чье же? - хохотнул Роб. - Ну, братва, догадайтесь, чья стихоза?"
Кто-то сказал Блока, кто-то вспомнил Белого, стали гадать - Волошин, Хлебников; хозяин только отмахивался.
"Вот Ваксон, наверное, знает", - предположил Юрченко и уставился чекистским прищуром.
"Конечно знаю, - сказал Ваксон. - Это Гумилев".
"Браво, Вакс!" - вскричал Роберт и хлопнул ладонью по столу, разбрызгав прованское масло шпрот.
"Ну вот видите, какая эрудиция демонстрируется, - со странной похабноватостью умилился Юрченко. - Вы, конечно, это в Магадане почерпнули, Ваксон?"
"А вы откуда это знаете, Юрченко?" - выпятился подбородком Ваксон.
"Я этого не знаю, - хохотнул Юрченко. - Мы не на белогвардейской поэзии росли".
"Все знают, на чем ты рос, Юрч!" - крикнула с подоконника Нэлка. Она там сидела с кабардинским поэтом Ады. У Ваксона дергалась щека. "Я не про Гумилева спрашиваю, а про Магадан. Про Магадан откуда узнали, гражданин начальник?" Юрченко совсем уже каким-то зловещим образом расмаслился. "Из вашего личного дела, Аксён Савельевич Ваксонов, 1932 года рождения, Гринбург по матушке".
"Вот падло какое", - сказал Ваксон Нинке и показал большим пальцем на человеческую глыбу.
"От падлы слышу! - не выдержал Юрченко и дальше полностью сорвался: - От врага, от предателя, от троцкиста-фашиста еврейского!"
Развернулся отчаянный скандал. Драка не началась только благодаря тесноте за столом. Юрченко, весь дрожа, словно потревоженное тесто, позволил себя увезти черт знает куда, может быть, прямо на Лубянку. С тех пор пошел круто вверх и фактически стал хозяином всего Союза писателей.
Далее следует продолжение главы "1968, ночь с 20 до 21 августа. Акция".
Оторвавшись от номенклатуры, Тушинский заспешил по набережной, и тут его окружили молодые парни, персонажи, прямо скажем, плакатного характера. "Ян, тут ребята хочут с вами сфотографироваться. Нет возражений?" Это была хоккейная команда Киевского СКА на профилактическом отдыхе. И с ними была Заря. Вот она и спрашивала. Как же так получается, моя Заря? Ты, фанатичка моих стихов, искажаешь глагол "хотеть"? Она сияла, показывая спортивным офицерам, как запросто обращается к национальному сокровищу. "Как это здоровски, Ян, всем запечатлеться с тобой в такой памятный день!"
"Постой, постой. Заря, в твоем голосе, мнится мне, звучат какие-то странные нотки".
"Да это радость, Янчик, звучит. Я так рада за чехов. Все-таки здорово, что мы им от всей щедрости души преподнесли профилактическое освобождение!"
"Профилактическое освобождение, ты говоришь? Да от чего же профилактика, Заря? От триппера, что ли?"
"Ой, Ян, ты меня уморил! От буржуазии профилактическое освобождение, а вовсе не от… того, что ты сказал".
"Ну, Заря, в тебе, похоже, юмор пробуждается. Это ты сама придумала?"
"Ну почему же я-то? Все ребята так говорят, а им тренер так сказал, полковник Балуевский. Ну, ладно, Янчик, мы купаться идем. Не хочешь с нами искупнуться?"
"Мне, Заря, не искупнуться хочется, а искупить ваше профилактическое".
"Ха-ха-ха, вот кого надо в юморе упрекнуть - тебя, Ян Тушинский".
С минуту он смотрел вслед развеселой компании. Чья-то лапа поглаживала основательно округлившийся тыл Зари.
Похоже, что и сама Заря обрела "профилактическое освобождение" в рамках вооруженных сил.
Туча на восточном склоне небес все разрасталась. Похоже, что завтра произойдет слом погоды. Не хватало только, если зарядит дождь. Тягостная муть обуревала его. Надо отсюда выбираться. Плановики ЦК и Генштаба правильно выбрали дату братской помощи: сезон отпусков, вся молодая интеллигенция разбрелась по летним пристанищам. Так или иначе, но надо отсюда выбираться. Но перед этим следует всем собраться и обсудить, что делать: ведь мы все-таки группа, союз, друзья, черт побери!
Первым делом он пошел к Ваксону. И там застал весьма странную обстановку. На террасе сидел, заложив ногу на ногу и покуривая душистую трубку, сценарист Мелонов: в джемпере и в бриджах, с аккуратно причесанной головой он был похож на члена королевского автоклуба. Это впечатление подкреплялось еще тем, что рядом с ним сын Ваксонов Дельф играл его подарком - двумя великолепными крошечными моделями автомобилей, старинным "бугатти" и современным "феррари". Вне всякого сомнения, юнец был совершенно заворожен этими шедеврами: он осторожно водил их по доскам стола, а иногда просто сидел и смотрел.
Родители Дельфа находились внутри, откуда доносилась странная комбинация звуков: перебранка, швыряние предметов и стук пишущей машинки. Мирка металась, забрасывая без разбора вещи в два распахнутых чемодана.
Ваксон с всклокоченной головой делал вид, что он продолжает работать, несмотря на весь ад семейной жизни. Увидев Тушинского, Мирка стала громко объяснять ситуацию. Пришел Вадим (так она теперь называла товарища Мелонова) и предложил нам места в своем автомобиле. Он уезжает в Москву, и было бы вполне естественно воспользоваться этим любезным приглашением, особенно в свете идиотических экскурсий нашего правительства. У меня там мама и бабушка, ты понимаешь, Ян, что это значит для меня? Так вот, этот вот самый, твой друг, категорически отказался ехать с нами. Ему, видите ли, надо завершить очередную нетленку. Вот для этого, очевидно, и шляется тут без конца… не спи, не спи, художник… черт знает с кем… хоть бы ты ему, Ян, сказал, чтобы перестал пить… чехам своим алкоголизмом не поможешь!
Короче говоря, Вадим как настоящий джентльмен предложил и женщинам Эра ехать с нами. Те - в восторге! Их "вечности заложник" тоже весь как-то застрадался, затаскался. В общем - едем! Прямо сейчас!
"Послушай, Мирка, как же вы поедете на ночь глядя? - проявил тут Тушинский какую-то лицемерную заботу. - Ведь там же везде на всей дороге ни одного койко-места не обнаружите!"
Мирка ответила с невероятным пылом, смесью восхищения и негодования: "У Вадима есть две палатки! У него всегда все есть, в отличие от… от других!"
Ваксон и Тушинский вышли на волю. Вдруг обнаружилось, что пропала постоянная и уже слегка надоевшая августовская голубизна. Небо было покрыто тяжелыми и слегка подчерненными снизу облаками, лишь кое-где на Западе, как позывные подпольных чехословацких радиостанций, стояли узкие световые столбы.
"Вот видишь, хахаля себе подцепила, Вадима Аристарховича Мелонова, - сказал Ваксон, куря, бросая окурок и тут же снова закуривая. Он явно был полу-, а может быть, и на две трети пьян. - Я не возражаю. Даже рад. Пожалуйста, полный вперед в своих чувствах! Только без демагогии! Без лицемерия! Я понятно говорю?"
Тушинский отмахнулся от ваксоновских семейных проблем. Сейчас все-таки не до этого. Надо все-таки решить, как Антошка писал в начале десятилетия: "Кто мы, фишки или великие? Лилипуты или поэты?" Нельзя поддаваться, иначе схавают. Ты туда не ходил. Вакс, или редко ходил, а я там всех секретарских секретарей знаю. Ты не представляешь, какого эти шишки мнения о себе, какое носят в себе величие. Кабы не атеизм, можно было бы подумать, что пестуют в себе новых нибелунгов. В общем, чехам мы мало чем можем помочь, а вот себя надо предотвратить от переработки в силос. В общем, я думаю, что для начала надо им отправить телеграммы.
"Это кому же?" - поинтересовался Ваксон.
"Ну, Брежневу Леониду Ильичу. Ну, Андропову Юрию Владимировичу".
"Интересно! А как будем адресовать?"
"Ну, как положено: уважаемый там, или дорогой: ну, пишут же американцы dear mister President, даже если в морду хотят плюнуть".
"Они нам не наука, даже если тебя зовут Янк. Писать надо проще, вот как: Гнуснейший Леонид Ильич; Подлейший Юрий Владимирович. Партия учит нас с ней не хитрить". Пролетающий чиркнул на бреющем, всосался в световой столб, ничего не сказал. Взвился и Тушинский: "Ты что так орешь, Вакс? Посмотри, вон десять человек на твои вопли обернулись!"
Ваксон посмотрел: действительно, группа людей в ужасе взирала на них. Аккуратно пересчитал людей, оказалось семеро, а не десять.
"Их там семеро, Янк. А вот сейчас осталось пятеро, двое улепетнули".
Тушинский невольно рассмеялся.
"Твой выстрел было подобен Этне в предгорье трусов и трусих. Пойдем отсюда. Двинемся ближе к народу. Проверим дыхание и пульс".
Пошли на набережную пансионата. Там основное скопление наблюдалось вокруг уже известного читателю павильона "Коктейльная". Питьевая точка демонстрировала удивительную живучесть. Известных литераторов, конечно, пропустили без очереди. Выпили по три стакана горючей смеси под негласным названием "Вулкан". Развернулась дискуссия, в результате которой лучшая часть публики стала скандировать "Ру-ки-прочь! Ру-ки-прочь!" Настораживало ненормально большое количество милиции. По двое, по трое менты прогуливались по набережной, вглядывались в молодые лица и сравнивали их с фотографиями, которые держали в руках. По всей вероятности, действовала рассредоточенная группа захвата Республики Карадаг. Захват братской Чехословакии их не колыхал.
С набережной перешли в чахлый садик к киоску "Бочка", где пили отвратительную кислятину. Часть публики уже следовала за ними в качестве свиты, заглядывала в рот. Тушинский опробовал на них новый стих:
Танки идут по Праге,
Танки идут по праху.
Где вы, мои гиганты,
Прежние лейтенанты?!
Публика начала было повторять строчку за строчкой, но вдруг застыла на миг в изумлении. В течение этого мига над "Бочкой" прозвучал кусок из последней сводки новостей: "…Танки стоят на Вацлавском наместье, окруженные огромной толпой молодежи. Танкисты читают журнал "Юность" с повестью "Затоваренная стеклотара". То и дело над толпой воздвигаются страстные ораторы. Особенным успехом пользуются речи двадцатилетнего студента Карлова университета Яна Палаха…" Сводка оборвалась, и вслед за ней прозвучал другой, какой-то невероятный голос, исполненный пронзительной грусти: "Он завтра умрет, сгорит…"
Из окошечка "Бочки" высунулась физиономия и погон лейтенанта милиции. "Чье радио тут работает?" Радио отсутствовало. Ваксон проорал в ответ: "Ты что, не понимаешь, олух? Это Пролетающий изрек!"
Милка Колокольцева плавала в неспокойном море и хохотала. Юстас Юстинаускас плавал вокруг нее и изображал "влюбленного дельфина": то подныривал под гибкое тело, то накрывал его нежной ластой.
Наигравшись в воде, они вылезли на пляж и прямо наткнулись на сидящую монументальную фигуру Роберта Эра. Грустно и любовно он им сказал: "А я вас жду, народы. Надо поговорить". Растерлись как следует махровой простыней и сели рядом.
"Теперь понятно, кто там у нас на лестнице оставил свою туфлю", - сказал Юст.
"Да, я бос на одну ногу", - кивнул Роберт. Глазищи его то смущенно поворачивались на Милку с Юстасом, то в сопровождении вздоха перекатывались на пейзаж. Он сущий ребенок, подумала девушка. Этот мужчина моей мечты - просто мальчик лет двенадцати.
"Так вот о чем ты хочешь с нами поговорить: о туфле", - сказала она.
"Пусть так, - согласился поэт. - Кодовым названием беседы пусть будет "Туфля". А вот содержание. Вы, конечно, оба знаете, как я вас люблю. Юста - это мой ближайший друг без всяких околичностей и экивоков. А Милка из образа наших первых встреч - ты, надеюсь, рассказала о них ему; ну вот и умница - так вот, из шаловливой девушки-ребенка поднялась едва ли не до Прекрасной Дамы. И я подумал, народы, что я не могу вас терять. Ни тебя, чудовище, ни тебя, принцесса. Дружба сейчас, когда преобладает государственное и межпартийное предательство, становится редким явлением. Увидите, миазмы распространятся повсюду, отравят всех. Хорошие ребята обоих полов должны цепляться друг за дружку, а совсем классные ребята, вроде нас троих, вообще не должны разлучаться ни в умах, ни в сердцах. Даже если вы поженитесь, тем более если вы поженитесь, не забывайте старого Роба".
Милка весело, как прежде, рассмеялась.
"Как я понимаю, старый Роб предлагает нам делать это a trois. Что ж, я не возражаю".
Юстас шлепнул ее по попке.
"Ну, народы, как говорит товарищ Эр, пойдем вернем незаконно пропавшую туфлю, а потом отправимся в "Волну". Говорят, что там научились делать горячие хачапури".
"Волна" в те дни оправдывала свое название не только своим волнообразным полом, но и настроениями клиентуры. За несколько часов первого дня советского вторжения она стала прибежищем инакомыслия и фронды, с одной стороны, а с другой стороны - оплотом оголтелых, что уже наматывали ремни с медной бляхой на кулак.
В частности, этим делом собиралась побаловаться тройка кирных матросиков с "Кречета"; Грешнев, Шуриленко и Челюст. К тому же и повод тут подвалил, как по заказу.
В округе было уже темно, когда под тусклые лампочки "Волны" поднялась другая великолепная тройка - Юст, Роб и Милка Колокольцева. Она не просто вошла, но, вдохновленная своим новым союзом троих, взлетела, как гриновская героиня, как какая-нибудь Биче Синеэль из Зурбагана. Таким образом она на несколько шагов опередила своих кавалеров, которые были увлечены серьезной беседой; разумеется, о Чехословакии. "Зырь, пацаны! - сказал Шуриленко, отрыгнув баклажаном. - Беглая Миска прям к нам пришла, вот это по делу!"
Челюст с ходу начал выкаблучивать в сторону Мисс Карадаг. "Здравствуй, милая моя, я тебя заждался! Ты пришла, меня зажгла, а я не растерялся!" И ручонки свои, хоть небольшие, но мускулистые, стал тянуть по назначению. Разница между высокой красавицей и персонажем шкалы Ломброзо была столь разительной, что могла бы напомнить сцену из какого-нибудь фильма ужаса. Между тем старший матрос Грешнев успел продумать мысль: по сведениям из достоверных источников начальство особенно бесилось из-за бегства этой Миски. Значит так, мы ее где-нибудь тут в кустиках протянем, а потом в ментовку сдадим. Вот и получим благодарность в приказе за такую Чехословакию.